Основные черты уголовной политики в сфере цифровых преступлений

Вспециальной литературе и средствах массовой информации все чаще можно встретить тезис о том, что мир и общество переживают процесс цифровой трансформации или цифровой индустриализации, который связывают с четвертой промышленной революцией (Индустрия 4.0). Безусловно, общественно-политические, экономические и социальные тренды подталкивают к идее о мировой цифровизации, смене текущих устоев и сформированных парадигм. Сложно представить современного человека без смартфона,

Взгляд. Размышления. Точка зрения

связи с обществом через социальные сети, голосовых помощников, бытовых гаджетов. Словом, новые технологии все глубже проникают во все сферы жизнедеятельности человека и плотно там укореняются.

Данное явление не обошло стороной и право, которое призвано регулировать стремительно развивающиеся общественные отношения, защиту интересов личности, общества и государства от реальных и потенциальных угроз. В связи с этим на повестку дня ставится вопрос о переформатизации, модернизации уголовного права в цифровую эпоху.

Ни одна научная публикация, посвященная рассматриваемой тематике не лишена утверждения о том, что вектор уголовной политики (если он вообще имеется) направлен не в ту сторону, само уголовное право отстает от развития преступности, не способно отвечать новым вызовам и современным криминальным угрозам, соответственно, не может в должной мере обеспечить охрану от IT-преступлений. Однако позволим себе задать вопрос: должно ли уголовное право также активно модифицироваться в свете новой промышленной революции и ее последствий?

Действующее уголовное законодательство условно можно разделить на две группы преступлений, которые содержат запрет на цифровые посягательства: главу 28 («Преступления в сфере компьютерной информации»), состоящую всего из 4 статей, и группу деяний, которые рассредоточены по Особенной части УК РФ, совершаемых с использованием современных технологий, в том числе сети Интернет (ст. 110.1, 110.2, 128.1, 245 УК РФ и другие). В первом случае информация является целью (объектом) совершения преступления, во втором – его средством или способом.

В специальной литературе можно встретить криминологические исследования, согласно которым наибольшее число вынесенных приговоров по IT-преступлениям посвящено незаконному обороту наркотических средств и психотропных веществ, посягательствам на собственность (где наибольший удельный вес мошенничеств), преступлениям, связанным с экстремистской и террористической деятельностью, а также незаконным распространением порнографических материалов и другим [3, с. 77; 7, с. 60-72].

Вместе с тем законодатель достаточно дифференцированно подходит к установлению уголовной ответственности за совершение тех или иных преступлений с использованием современных технологий.

К примеру, до недавнего времени среди всего объема запрещенных и ограниченных в обороте предметов, сбыт которых возможен с помощью информационных сетей, законодатель обращал внимание лишь на наркотики, криминализовав их продажу в сети Интернет (п. «б» ч. 2 ст. 228.1 УК РФ). В 2021 г. (спустя 9 лет) пересмотру подверглись все статьи, предусматривающие ответственность за незаконный оборот оружия, боеприпасов, взрывчатых веществ и взрывных устройств, где в качестве квалифицирующего появился уже знакомый признак «с использованием информационно-телекоммуникационных сетей, в том числе сети "Интернет"» (к слову, конструкция новых норм не лишена недостатков). Однако остается открытым вопрос об установлении такой ответственности за иные действия с наркотиками (приобретение, пересылка), за оборот сильнодействующих или ядовитых веществ, торговлю людьми. Сложно не согласиться с тем, что общественная опасность интернет-плат-форм для купли-продажи людей не уступает вышеназванным предметам.

В 2012 г. рассматриваемый квалифицирующий признак появился в ст. 242 УК РФ, предусматривающей запрет на незаконные изготовление и оборот порнографических материалов или соответствующих предметов (по большей части для ужесточения ответственности за деяния против несовершенно-летних)1. При этом ст. 133, 135, 240 УК РФ и другие, которые осуществляют охрану от по-

Вестник Сибирского юридического института МВД России

сягательств на нормальное психическое и физическое развитие несовершеннолетних, так давно обсуждаемые в доктрине уголовного права, остались без внимания законодателя.

Налицо непоследовательность уголовной политики (скорее, ее отсутствие) и недостаток комплексного подхода к вопросу установления уголовной ответственности за посягательства, совершаемые с использованием информационно-телекоммуникационных технологий.

Еще одна проблема, которую создала цифровизация, – это правильная уголовно-правовая оценка преступных манипуляций с криптовалютой и иными электронными активами. В юридической литературе и правоприменительной практике мнения сводятся к тому, что криптовалюта не является объектом гражданских прав. Однако, обратившись к гражданскому праву, находим в ст. 128 ГК РФ перечень объектов гражданских прав, к которым, помимо прочего, относится и «иное имущество». Данный термин не имеет законодательной конкретизации и легального определения, поэтому, толкуя его буквально, к нему с уверенностью можно отнести все электронные активы, в том числе и криптовалюту. Причем никакого противоречия в таком понимании, полагаем, нет, однако правоприменитель продолжает игнорировать это положение [5, с. 54-57].

Справедливости ради следует отметить, что Пленум Верховного Суда РФ относительно недавно признал в качестве предмета легализации (отмывания) денежных средств и иного имущества, приобретенного преступным путем, денежные средства, преобразованные из виртуальных активов (криптовалюты), но применительно лишь к ст. 174, 174.1 УК РФ1.

Неоднозначна позиция законодателя и в регламентации уголовной ответственности за IT-хищения. Так, среди специальных видов мошенничества (дискуссия по которым до сих пор не утихает) была установлена ответственность за мошенничество в сфере компьютерной информации (ст. 159.6 УК РФ). Следует сказать, что данный вид мошенничества противоречит самому определению мошенничества, закрепленному в ст. 159 УК РФ, поскольку не содержит указание на такие способы, как обман и злоупотребление доверием. Кроме того, законодатель не пошел дальше, криминализировав, к примеру, причинение имущественного ущерба путем вмешательства в компьютерную информацию (такие случаи имеют место в судебной практике).

Остро стоит проблема уголовно-правовой охраны общественных отношений, пострадавших от воздействия искусственного интеллекта. Еще несколько лет назад такая постановка вопроса вызвала бы недоумение или футуристические рассуждения, однако с последствиями создания, внедрения и распространения искусственного сознания приходится сталкиваться уже сегодня. Сможет ли искусственный интеллект стать субъектом права, обладает ли способностью оценивать последствия совершенного деяния, и кто будет нести ответственность, если по «вине» (причине) искусственного сознания пострадает человек или возникнет иной преступный результат?

Такие случаи, к сожалению, уже стали реальностью. Так, беспилотный автомобиль марки Volvo XC90, оснащенный искусственным интеллектом в ходе движения по проезжей части штата Аризона не заметил 49-летнюю велосипедистку, которая переходила дорогу. В результате расследования к ответственности были привлечены сотрудники компании «Uber», которые занимались разработкой и внедрением программного обеспе-чения2.

Еще один инцидент был зафиксирован в Ливии в 2020 г., когда имело место самовольное поведение военного дрона (квадро-

Взгляд. Размышления. Точка зрения

коптер KARGU-2), который автономно (без команды управляющего, самостоятельно) застрелил военнослужащего в ходе внутреннего конфликта1.

Данные инциденты заставляют серьезно задуматься правоведов, поскольку современные цифровые возможности позволяют создать абсолютно самостоятельное сознательно существо, способное принимать решение, делать выбор и даже предвидеть возможные последствия. Уже сегодня ученые ведут активные споры о том, как может отреагировать право на такие вызовы современности [1, с. 522-543; 2, с. 68-78; 4, с. 134-140 и др.]. Но существующее сегодня уголовное право не содержит ответа на вопрос: кто должен нести ответственность за причинение смерти или вреда здоровью: лицо, ответственное за эксплуатацию оборудования, разработчик ресурсного обеспечения, лицо, внесшее изменение в программный продукт, или признать само создание субъектом?

Достаточно объяснимо, что ключевым решением назревших проблем принято считать необходимость реформирования всей уголовной отрасли в свете новой цифровой эпохи, революционную встряску всех консервативных норм, внедрение информационных технологий как во все сферы жизнедеятельности, так и во все сферы правового регулирования. Искусственный интеллект, робототехника, облачные технологии, сталкинг, фишинг, кибербулинг и другие элементы, которые нам принесла так называемая четвертая промышленная революция, по мнению многих исследователей, не могут встроиться в классическую модель уголовного права, противоречат его предмету и методу и требуют перехода к новейшим правоотношениям.

Безусловно, уголовное право, призванное защищать наиболее значимые общественные отношение, обязано своевременно реагировать на происходящие процессы и изменения в сферах жизнедеятельности человека, однако не стоит так масштабно и настойчиво возвышать роль цифровизационных процессов. Развитие информационных технологий, равно как развитие инженерно-технических и технологий непроизводственных отраслей – вещи одного порядка. С развитием данных областей развивается и модифицируется преступность, поэтому мы в основном имеем дело с новыми способами совершения преступлений, а не чем-то абсолютно новым и пугающим.

Адвёртинг, фишинг, шиппинг, брутфорс, кардинг, скиминг, спуфинг и другие современные махинации являются не чем иным, как способом совершения привычных краж, мошенничеств, вымогательств. Например, с появлением автомобилей и противоугонных систем законодатель не поторопился предусмотреть ответственность за угон либо хищение автомобиля с использованием технологий взлома его охранной системы, хотя данная тенденция вполне бы сегодня вписывалась в порядок действий законотворцев.

Как раз в этом вопросе испытывается серьезный дефицит в системных, аргументированных и научно обоснованных действиях законодателя, что приводит к перепроизводству уголовно-правовых норм (даже с учетом цифровизации, пандемии и политической ситуации), принятию хаотичных, неоправданно дифференцированных решений, не отвечающих требованиям общих начал уголовного права.

Стремление к гиперопределенности и сверхконкретизации уголовного закона под влиянием меняющихся условий жизнедеятельности человека ведет к забвению об абстракции как неотъемлемом свойстве системы советского и постсоветского уголовного права. Многочисленные научные дискуссии и предлагаемые законопроекты о необходимости включения квалифицирующего признака «с использованием информационно-коммуникационных технологий» в тот или иной состав преступления, должны рассматриваться через призму обоснованности общественной опасности такого преступления. Поскольку информатизация и цифровизация уже стали нормой для современного общества, то искусственное усиление ответственности в этой

1 Московский комсомолец. Официальный сайт.

Вестник Сибирского юридического института МВД России

связи уже рассматривается не как необходимость, а как некий законодательный тренд.

Безусловно, если объективно имеет место законодательный пробел в действующем (традиционном) уголовном праве (как это было в случае со склонением к самоубийству или созданием вредоносных программ), должен запускаться законодательный механизм его устранения. Однако само наличие, масштабность и территориальная распределенность того или иного способа преступления не говорит об его повышенной общественной опасности и не должно быть основанием для выделения для него отдельной нормы в УК РФ.

Как справедливо отмечает Е.А. Русскевич, такое приспосабливание уголовного закона к современным условиям неминуемо приведет к созданию так называемых «цифровых двойников» и «виртуальных копий» давно существующих уголовно-правовых норм (что уже происходит), следовательно, к избыточному дублированию положений закона, конкуренции норм по признаку реальности или виртуальности деяния [6, с. 146-151].

Таким образом, четвертая промышленная революция (как бы громко это ни звучало), информатизация и гаджетизация общества не несут революционной уникальности для уголовного права и вполне укладываются в существующие парадигмы. Более того, уголовный закон всегда будет отставать от развития жизнедеятельности общества и модификации преступности. Осмелимся подчеркнуть, что это не изъян права, а его рациональное преимущество, поскольку конструирование уголовных запретов на перспективу может привести к достаточно плачевным для права последствиям, где сверхконкретизация и гиперопределенность станут нормой.

Представляется, что уголовная политика в сфере противодействия преступлениям в цифровой среде (как и в любой вновь возникшей) всегда будет характеризоваться запаздыванием, пробельностью и неспособностью права охватить все возможные формы и способы преступных посягательств и их возможные общественно опасные последствия. Уголовное право должно сохранять универсальность, гибкость и эластичность существующих норм, способных обеспечить противодействие модифицированным и модернизированным преступным деяниям.