От Гомера до Превера: поэтические ассоциации Жоржа Брассенса

1Введение. Принято считать, что поэтическим предшественником и «учителем» Брассенса был Ф. Вийон. Обычно замечают, что Брассенс подражает своему «кумиру», перефразирует его, пишет музыку и исполняет песни на его стихи. Но Вийон не единственный ориентир – в десятках песен Брассенс обращается к творчест-ву«собратьев по цеху». Среди них, например, положенные им на музыку тексты Пьера Корнеля (Pierre Corneille«Marquise»), Виктора Гюго (Victor Hugo «Gastibelza»), Луи Арагона (Louis Aragon «Iln’y a pas d’amour heureux»), Поля Фо́ ра (Paul Fort «Le petit cheval»), Антуана Поля (Antoine Pol «Les passantes»), Гюстава Надо́ (Gustave Nadaud «Carcassonne»), и эти песни он исполнял на своих концертах. Мы же посмотрим на его предшественников и современников с точки зрения самого поэта и исполнителя [2, 3], в соответствии с тем, что говорил о своем творчестве в одном из интервью французский трубадур: «В моих песнях, больше того, что там сказано... Я весь в них. И в том, что сказано, и в том, что подразумевается» [4].

В предлагаемой статье нас будут интересовать не столько предпосылки творчества нашего героя, сколько круг его поэтических ассоциаций. Кого из собратьев по перу упоминает Брассенс в своих песнях прямо или косвенно и в какой связи? В результате исследования всех известных и опубликованных песен Брассенса [5] мы обнаружили в его текстах более десятка поэтических имен. Они рассматриваются ниже на историческом фоне, с одной стороны, и в песенном контексте Брассенса, с другой.2

Древняя Греция (Гомер) . Нельзя не заметить, что французский шансонье обнаруживает интерес к античной мифологии (излюбленные персонажи его сочинений Vénus , Cupidon , Saturne , Ulysse , Pénélope , Tantale , например, «Venus

Callipyge»), истории ( Epicure, Attila и др.) и литературе. Среди его литературных аллюзий – легендарный древнегреческий поэт Гомер, считающийся автором«Илиады» и «Одиссеи». Его имя упомянуто у Брассенса дважды:

À l’encontre du vieil Homère, // Je déclarerais tout de suite // Moi, mon colon, celle que j’préfère, // C’est la guerre de 14 – 18 («La guerre de 14 – 18», 1961) – Если войну времен Приама // Гомер считал передовой, // То для меня, скажу вам прямо, // Нет лучше Первой мировой (пер. А. Аванесова) [1].

La mêlée fut digne d’ Homère , // Et la défaite bien amère // A l’ennemi pourtant nombreux, // Qu’on battit à plate couture, // Qui partit en déconfiture // En déroute, en sauve-qui-peut («Les châteaux de sable»).

В первом отрывке Гомер – не великий поэт, а примета времени, или средство датировки событий. Любопытно, что переводчик, сохраняя имя «слепого поэта», усиливает античную аллюзию; ср. номинации: война в изображении «старины Гомера» у Брассенса, война времен Приама и Гомера у Аванесова, реальное событие – Троянская война). Во втором пассаже Брассенс использует имя древнегреческого автора, чтобы подчеркнуть грандиозность сражения (но называет его при этом не bataille или combat , а не поэтически и иронично – mêlée ). И здесь Гомер выступает не как поэт, а как рассказчик, изображающий нечто «крупное, эпическое».

Италия Возрождения (Данте и Петрарка) . Наш автор упоминает титанов итальянского Ренессанса. Среди них – Данте (1265 – 1321), создатель «Божественной Комедии», где изображены девять кругов ада:

On me verrait pris dans cette hypothèse // Entre deux mégères ardentes, // Entre deux feux: l’enfer de Cervantès // Et l’enfer de Dante! («Entre l’Espagne et l’Italie»).

В песне «Между Испанией и Италией» Брас-сенс признается в «пламенной» любви к двум странам. Он выстраивает метафорическую цепочку: пламя любви, адское пламя, ад Данте. При этом Данте появляется не в связи с его поэтическими талантами, а потому, что он олицетворяет Италию. В качестве символа Испании ему ставится в соответствие Сервантес. У Брассенса два ада: один испанский – Сервантеса, другой итальянский – Данте. Другие символы из песни: Кармен и Франческа, гитара и мандолина, сегидилья и тарантелла (« un pied pour la séguedille, un pied pour la gaie tarentelle »). Соперничающие страны предстают в виде двух женщин (« deux mégères ardentes »), между которыми мечется, как меж двух адских огней, лирический персонаж. В стихотворении выстраиваются сложные параллельные образы-формулы: Италия = Франческа, мандолина, тарантелла, Данте (ад и пламя); Испания = Кармен, гитара, сегидилья, Сервантес (ад и пламя).

Другой титан итальянского Возрождения, упоминаемый Брассенсом, Франческо Петрарка

(1304 – 1374), поэт, представитель гуманистов XIV в.:

A la fontaine de Vaucluse, // Plus moyen de taquiner les muses // Vers d’autres bords elles ont fui // Et les Pétrarques ont suivi. // Si la fontaine de Jouvence // Ne fait plus de miracles en Provence, // Lave plus l’injure du temps, // C’est ton œuvre, gros dégoûtant! («Mérinos»).

Но в этом отрывке, как и в предыдущих, Петрарка – не великий поэт, а собирательный образ. Брассенс сетует на то, что настоящие поэты теперь редки, и даже в прославленной местности под Авиньоном, Фонтен-де-Воклюз (Fontainede Vaucluse), музы больше не живут, а потому и поэтов больше не встретишь, как некогда (в XIV в.) Петрарку. Знаменитый итальянец, как известно, любил те места, жил там в собственном имении и воспел их в своих стихах.

Французская поэзия (от Вийона до Валери) . В стихах Брассенса можно встретить имена или косвенные упоминания нескольких известных французских поэтов, принадлежащих к разным эпохам, литературным направлениям и стилям. Среди них, с одной стороны, средневековый натуралист и «грубиян» Ф. Вийон, с другой, интеллектуальный романтик В. Гюго, авангардист и сюрреалист Г. Аполлинер, религиозный символист П. Клодель, сюрреалист и символист Ж. Превер и, наконец, символист и модернист П. Валери.

Вийон . Поэт позднего средневековья (середина XV в.) появляется в стихах Брассенса как его кумир и как один из его «учителей» (см. введение). Не секрет, что Брассенс часто вспоминает фрагменты вийоновских стихотворений в своих текстах, используя аллюзии на образы, имена и сюжеты своего старшего собрата. Например, нередки реминисценции, связанные с «Малым завещанием» и «Большим завещанием» средневекового поэта:

Après une franche repue, j’eusse aimé, toute honte bue , // Aller courir le cotillon sur les pas de François Villon // Troussant la gueuse et la forçant au cimetière des Innocents // Mes amours de ce siècle-ci n’en aient aucune jalousie... («Le moyenâgeux» 1966).

Здесь у Брассенса явная перифраза знаменитых строк« En l’an de mon trentiesme aage, // Que toutes mes hontes j’euzbeues » (Villon «Le grand testament»I), которые, в свою очередь, связаны с евангельским сюжетом «Страстей Христовых». Примечательно, что песня «Le moyenâgeux», отрывок из которой мы приводим выше, вошла в альбом Брассенса, названный «Supplique pour être enterré à la plage de Sète» («Прошу похоронить меня на пляже Сета»), наряду с одноименной песней, которая в некотором смысле перекликается с «Завещаниями» Вийона. Впрочем, всё стихотворение «Le moyenâgeux» целиком построено так, что Брассенс как бы следует за Вийоном. Иначе говоря, через весь текст проходят явные и неявные отсылки к старшему брату по перу и кумиру:

J’aurais retrouvé mes copains // Au Trou de la Pomme de Pin , // Au trou de la Pomme de pin («Le moyenâgeux»). – Tous les beaux parleurs de jargon (там же). – Témoin : l’abbesse de Pourras // Qui fut, qui reste et restera // La plus glorieuse putain // De moines du Quartier Latin (там же). – Ma dernière parole soit // Quelques vers de Maître François , // Et que j’emporte entre les dents // Un flocon des neiges d’antan ... // Un flocon des neiges d’antan (там же).

Из первого отрывка читатель узнает, что лирический герой Брассенса, хотел бы встретиться с друзьями в таверне «Сосновая шишка» (« Au Trou de la Pomme de Pin »), которую прославил Вийон(«Le Lais»XIX). Во втором фрагменте возможна связь с известными вийоновскими балладами («Ballades en jargon» [6]. В третьем отрывке Брассенс цитирует «Большое Завещание» (CXV):

Des ans y’a demye douzaine // Qu’en son hostel de cochons gras // M’apatella une sepmaine, // Tes-moingl’abesse de Pourras . – Неделю нощно он и денно // Нас с аббатисой де Пуррас // Кормил свининой несравненной, // Мне памятною и сейчас (пер. Ю.Б. Корнеева).

Наконец, в последнем случае, очевидный намек на знаменитые слова « Mais où sont les neiges d’antan ?» (Villon «Ballade des dames du temps jadis»).

Гюго . Другой поэтический ориентир, упоминаемый Брассенсом – французский поэт, прозаик и драматург, глава и теоретик романтизма, академик Французской академии Виктор Гюго (Victor Marie Hugo; 1802 – 1885):

Et j’eus ma première tristesse d’Olympio , // Déférence gardée envers le père Hugo («Jeanne Martin»).

Здесь Брассенс, впрямую выражая почтение ( déférence далее в статье то же выражение в отношении Поля Валери) своему великому предшественнику, хотя и в свойственной ему фамильярной манере ( le père Hugo ‘папаша Гюго’ Ср. выше le vieil Homère ‘старина Гомер’ в песне «Les châteaux de sable» и др. похожие употребления ), говорит о своей первой « tristessed’Olympio ». Эти слова – несомненная отсылка к знаменитому ностальгическому стихотворению Гюго из цикла «Les rayons et les ombres»:

Il chercha le jardin, la maison isolée, // La grille d’où l’œil plonge en une oblique allée, // Les vergers en talus. // Pâle, il marchait. – Au bruit de son pas grave et sombre, // Il voyait à chaque arbre, hélas !se dresser l’ombre // Des jours qui ne sont plus !(Hugo «Tristessed’Olympio»).

Ясно, что эта реминисценция призвана ввести читателя или слушателя в исторический контекст, подчеркнуть и усилить ностальгическую тональность, поскольку «Jeanne Martin» – возврат в прошлое, воспоминания и сожаление (hélas) о былых временах. В рассказе о юношеских годах в родном Сете, городке на Средиземном море, Брассенс из прошлого («Печаль Олимпио») возвращается в на- стоящее, явно досадуя по поводу переименования старых улочек родного города, тех, что были так близки сердцу с юных лет. Доводя идею переименования до абсурда, Брассенс предлагает назвать все эти улицы безликим именем Jeanne Martin.

Аполлинер . В другом стихотворении («Les ricochets», 1976) Брассенс вспоминает еще одного своего предшественника – французского поэта, авангардиста европейского масштаба Гийома Аполлинера (Guillaume Apollinaire; 1880 – 1918):

Gens en place, dormez sans vous alarmer, rien ne vous menace // Ce n’est qu’un jeune sot qui monte à l’assaut du petit Montparnasse, // On s’étonnera pas si mes premiers pas tout droit me menèrent // Au pont Mirabeau pour un coup de chapeau à l’Apollinaire , à l’Apollinaire («Les ricochets», 1976).

Et que j’avais acquis cette conviction qui du reste me navre // Que mort ou vivant ce n’est pas souvent qu’on arrive au Havre. // Nous attristons pas allons de ce pas donner, débonnaires, // Au pont Mirabeau un coup de chapeau à l’Apollinaire , à l’Apollinaire («Les ricochets», 1976).

Оба упоминания имени Аполлинера относятся к стихотворению «Les ricochets». «Круги по воде» – автобиографическая песня Жоржа Брассенса, в которой он вспоминает о первых годах в Париже, о местах, ставших родными, и о знаменитых мостах через Сену: le pont d’Iéna , le pont Alexandre III , le pont d’Alma , le pont Mirabeau . Этот последний ассоциируется у него не только с событиями тридцатилетней давности, но и с хрестоматийным стихотворением Гийома Аполлинера:

Sous le pont Mirabeau coule la Seine // Et nos amours // Faut-il qu’il m’en souvienne // La joie venait toujours après la peine (Apollinaire «Sous le pont Mirabeau»).

Едва оказавшись в Париже, юный Брассенс «идет прямиком к мосту Мирбо» для того, чтобы почтительно «снять шляпу», приветствуя старшего собрата по перу, которого он тем не менее фамильярно называет не иначе как l’Apollinaire («тот самый, великий, с большой буквы»).

Клодель . В стихотворении «Misogynie à part»(1969) Брассенс вспоминает Поля Клоделя (Paul Claudel, 1868 – 1955) – французского поэта, драматурга, религиозного писателя, представителя так называемого «католического возрождения» во Франции, одного из «четырёх Отцов Церкви», как в шутку современники называли Клоделя, Пегги, Бернаноса и Жамма, четырех религиозных литераторов первой половины XX в.:

Au lieu de s’écrier: « Encore! hardi! hardi! » // Elle déclame du Claudel , du Claudel, j’ai bien dit // Alors ça, ça me fige («Misogynie à part» 1969).

Elle m’emmerde, elle m’emmerde, j’admets que ce Claudel // Soit un homme de génie, un poète immortel // Je reconnais son prestige // Mais qu’on aille chercher dedans son œuvre pie // Un aphrodisiaque, non, ça c’est de l’utopie! // Elle m’emmerde, vous dis-je (там же).

Признавая достоинства литературного творчества Клоделя ( un homme de génie ; un poète immortel ; je reconnais son prestige ), Брассенс тем не менее подшучивает над своим предшественником (любимый прием Брассенса – du Claudel,ce Claudel ), с сарказмом отзываясь о содержательной стороне его «богоугодной» поэзии и намекая на то, что стихам Клоделя недостает любовной темы.

Превер . В стихотворении «22 сентября» ( по французскому календарю осень наступает не первого, а 22 сентября – прим. авторов ) («Le vingt-deux septembre» 1964) Брассенс вспоминает французского поэта и кинодраматурга – Жака Превера (Jacques Prévert, 1900 – 1977):

Que le brave Prévert et ses escargots veuillent // Bien se passer de moi pour enterrerlesfeuilles // Le vingt-e-deux septembre, aujourd’hui, jem’enfous («Le vingt-deux septembre» 1964) – Но теперь без меня пусть улитки Превера // Носят траур по листьям осеннего сквера // Нынче двадцать второе, а мне хоть бы хны (пер. А. Аванесов).

Dieu! que de processions, de monômes, de groupes, // Que de rassemblements, de cortèges divers, // Que de ligues, que de cliques, que de meutes, que de troupes! // Pour un tel inventaire il faudrait un Prévert («Le pluriel» 1966).

В первом отрывке Брассенс обыгрывает название стихотворения Превера «Песня об улитках, идущих на похороны» («Chanson des escargots qui vont à l’enterrement» из сборника «Paroles» 1945):

A l’enterrement d’une feuille morte // Deux escargots s’en vont // Ils ont la coquille noire // Du crêpe autour des cornes // Ils s’en vont dans le soir // Un très beau soir d’automne // Hélas quand ils arrivent // C’est déjà le printemps // Les feuilles qui étaient mortes // Sont toutes ressuscitées // Et les deux escargots // Sont très désappointés .

В стихотворении Брассенса («22 сентября») заметна осенняя меланхолическая тональность. Наш автор говорит, во-первых, «о траурном настроении», приходящем осенней порой, во-вторых, о том, что для его изображения нужен, по меньшей мере, «дружище Превер» ( le brave Prévert – излюбленный прием Брассенса, для фамильярного обозначения известных предшественников).

Второе употребление связано с другим стихотворением Превера – «Inventaire» (конец 1950-х гг.). Подчеркивая абсурдность мира, Превер сознательно выстраивает гротескные ряды перечислений, нагромождения слов, предметов, понятий и даже суффиксов или окончаний в таких стихотворениях, как «Инвентарь», «Слава», «Кортеж», например: Un epierre // Deux maisons // Trois ruines // Quatre fossoyeurs // Un jardin // Des fleurs... («Inventaire») – опись нелепых и не имеющих друг к другу отношения предметов, понятий и существ (Ср. Похожий прием перечисления в произведениях Ж. Перека [7]). Этот литературный эпатаж произвел на современников такое впечатление, что ро- дилось выражение un inventaire à laPrévert (‘пре-веровский набор’).

Еще в 1950-е годы Брассенс выступает против психологии толпы, стадного чувства, единомыслия и конформизма («La mauvaise réputation» 1953, одна из первых песен Брассенса, в которой присутствует мотив противостояния личности поэта и толпы с ее стадными установками):

Je ne fais pourtant de tort à personne // En suivant les ch’mins qui n’mènent pas à Rome // Mais les brav’s gens n’aiment pas que // L'on suive une autre route qu’eux, // Non les brav’s gens n’aiment pas que // L’on suive une autre route qu’eux, // Tout l’mond’ viendra me voir pendu, // Sauf les aveugles, bien entendu. («La mauvaise réputation» 1953) – Я ведь не со зла предпочел, ей-богу, // Всем, ведущим в Рим, лишь свою дорогу// Но не любят у нас в краю // Тех, кто шагает не в строю // Нет, не любят у нас в краю // Тех, кто шагает не в строю // Глазеть как дуба даст сосед // Кроме слепых сбегутся все (пер. А. Аванесова).

В стихотворении «Множественное число» («Le pluriel» 1966) Брассенс возвращается к теме противостояния личности поэта и толпы, в очередной раз формулируя авторское кредо в парадоксальном виде. По аналогии с абсурдным «пре-веровским набором» поэт перечисляет ненавистные ему сборища и скопища, лиги и кортежи, стада и табуны (см. текст выше), замечая, что для всего этого нагромождения, нужен «настоящий Превер» ( Pour un tel inventaire il faudrait un Prévert ) . Попутно отметим, что в обоих случаях Брассенс не забывает свой любимый прием «фамильяризации» поэтической речи – употребление артикля при именах собственных: le brave Prévert ; un Prévert.

Валери . В стихотворении «Прошу похоронить меня на пляже Сета» («Supplique pour être enterré à la plage de Sète», 1966) Брассенс вспоминает другого своего предшественника и, самое главное, земляка, Поля Валери́ (Paul Valéry, 1871– 1945) – французского поэта, эссеиста, философа. Валери известен не только своей поэзией и прозой, но также и многочисленными эссе и афоризмами об искусстве, истории, литературе и музыке:

Déférence gardée envers Paul Valéry , moi, l’humble troubadour, sur lui je renchéris // Le bon maître me le pardonne. // Et qu’au moins, si ses vers valent mieux que les miens // Mon cimetière soit plus marin que le sien, et n’en déplaise aux autochtones («Supplique pour être enterré à la plage de Sète» 1966).

В этом стихотворении-завещании humble troubadour со свойственной ему иронией отдает дань уважения «великому мэтру». Поль Валери, как известно, похоронен на приморском пляже Сета. Впоследствии исполнится и завещание само-го́ Брассенса.

В стихотворении «Misogynie à part» (1969) можно обнаружить упоминание поэта-символиста, носящее косвенный характер:

Misogynie à part, le sage avait raison: // Il y a les emmerdantes, on en trouve à foison, // En foule elles se pressent, // Il y a les emmerdeuses, un peu plus raffinées, // Et puis, très nettement au-dessus du panier, // Y a les emmerderesses.

Не называя источник, Брассенс пересказывает здесь слова, приписываемые Полю Валери, автору изящных афоризмов. Впрочем, этот афоризм эс-сеиста-модерниста(« Il y a trois sortes de femmes: les emmerdeuses, les emmerdantes... et les emmerderesses »)вряд ли можно отнести к изящным.

Близкие друзья (Brel et Miramont) . Особый круг образуют близкие друзья Брассенса, среди которых Жак Брель ( Jacques Brel , 1929 – 1978) и Эмиль Мирамон ( Émile Miramont , 1922). Первый из них – франкоязычный бельгийский поэт, бард, актёр и режиссёр:

Que faisiez-vous mon cher au temps de l’Algérie, // Quand Brel était vivant qu’il habitait Paris ? // Je chantais, quoique désolé par ces combats: // « La valse à mille temps » et « Ne me quitte pa s» («Honte à qui peut chanter» [5]).

Выделенные слова могут быть аллюзией на американскую музыкальную комедию Морта Шу-манна « Brel is alive and well and lives in Paris » (‘Brel est vivant et habite Paris; Брель жив-здоров и живет в Париже’). Не исключено, что Брассенс вспоминает о том времени, когда они часто встречались с Брелем, будучи соседями по XIV округу Парижа и как однажды Брель отвез его в больницу с приступом нефрита [8]. В вышеприведенном отрывке упомянуты названия двух песен Бреля «Вальс в тысячу четвертей» («La valse à mille temps» 1959) и «Не оставляй меня» («Ne me quitte pas» 1959), ставших хрестоматийными.

Другой его близкий друг Эмиль Мирамон, более известный под псевдонимом Corned’Aurochs:

Corned’Aurochs («Corned’Aurochs» 1953 – название стихотворения, посвященного Эмилю Ми-рамону). – Il avait nom Corne d’Aurochs // ô gué! ô gué! // Tout l’monde peut pas s’appeler Durand // ô gué! ô gué! (там же).

Брассенс обожал давать прозвища родным и близким. Одно из них, Corned’aurochs (‘Туров рог / Рог тура’), еще в 1930-е гг. получил Эмиль Мира-мон, который входил в придуманную Брассенсом «Доисторическую банду» («Bande préhistorique»,

В которой сам Брассенс фигурировал под кличкой «Oeil de Mammouth» ‘Мамонтов глаз’). Время шло, «Туров рог» остепенился, обзавелся женой и детьми. Однажды в 1953 г., заметив преображение старого друга, Брассенс сочинил шутливую, почти детскую песенку, в которой увековечил Эмиля Ми-рамона и их беззаботное шутовство былых времен. Мирамон же, в свою очередь, опубликовал в 2001 г. биографические воспоминания «Брассенс до Брас-сенса» («Brassens avant Brassens» 2001), внеся таким образом свой вклад в постижение творчества друга детства и всей жизни.

Итоги . Изучение всех текстов Брассенса позволило нам установить, что сам он упоминает десяток своих предшественников и собратьев по перу. Они образуют, условно говоря, четыре круга поэтических ассоциаций «мрачного усача»: первый из них – Древняя Греция (Гомер); второй – титаны итальянского Возрождения (Данте и Петрарка); третий круг – французские поэты от Вийона до Поля Валери, причем некоторые из них – современники Брассенса; четвертый круг – близкие друзья поэта (Брель и Мирамон).

Как показывают приводимые нами фрагменты переводов, для равноценного прочтения творчества Брассенса в рамках российской культуры важно не только понять, о чем говорит поэт, но и распознать ассоциации, заложенные в поэтические строки, найти нетривиальный и точный эквивалент.