Отношение к врачу в средневековом обществе: презрение или уважение?

Средневековое отношение к людям, занимающимся целительством, не было однозначным. На протяжении эпохи оно менялось. Например, церковь от безоговорочного осуждения лекарей-язычников перешла к терпимости по отношению к ученой медицине, разви- вающейся в русле разрешенной теории о четырех жидкостях. Или, например, эпидемии чумы, перед которыми врачи оказались бессильны, привели к падению их авторитета и тому, что представители знатных богатых слоев населения ушли из медицины в более безопасные и уважаемые профессии. Так или иначе, мы всегда видим полярность в отношении к людям, занимающимся целительством.

Презрение к занятиям медициной, с одной стороны, и уважение к оказывающим помощь в исцелении – с другой, выступают проявлением средневекового отношения к ручному труду, одновременно презираемому и превозносимому. В латинском языке это отражается в существовании двух слов для наименования работы: opus и labor . Opus («дело», «творение», «творчество») означало творческий процесс и употреблялось в Книге Бытия в отношении труда Господа, акта творения мира и человека по образу и подобию Его. Латинское слово labor («тяжелый труд») по смыслу было связано с виной и покаянием.

Библейские тексты содержат множество примеров неодобрительного отношения к труду. До грехопадения «взял Господь Бог человека и поселил его в саду Едемском, чтобы возделывать его и хранить его» (Быт. 2, 15). Затем человек совершил грех, и тогда его наказанием стал труд: «в поте лица твоего будешь есть хлеб» (Быт. 3, 19). Так «выслал его Господь Бог из сада Едемского, чтобы возделывать землю, из которой он взят» (Быт. 3, 23). Таким образом, проводилась параллель между земным и райским трудом [9, с. 63].

Противопоставление творчества и тяжелого труда отражается в разделении средневековых профессий на дозволенные и недозволенные. Так, в «Книге ремесел», составленной около 1268 г. по приказу парижского купеческого старшины Этьена Буало, перечислено около ста тридцати профессий. Табу на секс, кровь и деньги служило критерием отделения дозволенных профессий от недозволенных. Врачи при таком разделении по роду своих занятий оказались в ряду проституток и торговцев, осуждаемых за различные формы осквернения.

Церковь своим авторитетом усугубляла положение. В течение всего Средневековья она вела ожесточенную борьбу с колдунами-целителями, представителями «варварского» язычества, пособниками сатаны, который творил свое главное зло, овладевая телом. Церковь преследовала врачей из-за того, что не могла допустить извращения воли Божией – излечения болезней, которые тот насылает. Это нарушение было причиной гонений в большей степени, нежели обвинения в ереси: «на самом деле костоправов сжигали чаще, чем шарлатанов» [18, с. 23]. Постепенно, церковь начинает поддерживать ученую медицину, позволяя ей развиваться в основном в узком русле гуморальных патологий, т.е. «теории четырех жидкостей». Показателен в этом смысле пример святого Франциска Aссизского. Святой Франциск, первоначально единственным своим врачом признававший Христа, впоследствии согласился на помощь врачей земных: «Господь создал из земли врачевства, и благоразумный человек не будет пренебрегать ими» (Сир. 38, 4) [9, с.109].

Одной из важных причин гонений на врачей в Средневековье является тот факт, что большинство из них были странствующими чужестранцами. A чужестранец был главным отверженным в средневековом обществе. Для замкнутого общества любой посторонний, не принадлежавший к известным общинам, был носителем неизвестности и беспокойства. Людовик Святой в своих «Установлениях», в главе «О чужестранных людях», определил их положение: «Чужестранец — человек, не признанный в здешних краях». «Гистрионы, жонглеры и чужестранцы» объединены вместе в статусе Гослара 1219 г. Чужестранец – тот, на кого не распространялись отношения верности, подданства, кто не присягал в подчинении, кто был в феодальном обществе «ничьим человеком» [8, с. 299].

Странствующие лекари, ученые и неученые, «шли от деревни к деревне, с улицы на улицу, неся с собой мешочки, пузырьки, амулеты». Среди них было много евреев. Современные историки называют евреев-лекарей «скромными кирпичиками науки» за то, что они синтезировали и развивали все доступные им медицинские знания того времени [18, с. 24–25].

Однако у современников преобладало скорее негативное отношение к этой группе медиков. Вот как говорит о них И.И. Лажечников в романе «Басурман»: «лекаря были тогда большею частию жиды, эти отчужденцы человечества, эти всемирные парии. В наше время, и то очень недавно, в землях просвещенных стали говорить о них, как о человеках, стали давать им оседлый уголок в семье гражданской. Как же смотрели на них в XV веке, когда была учреждена инквизиция, жарившая их и мав- ров тысячами? … Власти преследовали жидов огнем, мечом и проклятиями; народ, остервененный против них слухами, что они похищают детей и в день пасхи пьют их кровь, вымещал на них заодно вымышленное злодеяние сторицею настоящих. … Чтобы хоть несколько продлить свое существование, жиды брались за самые трудные должности: из огня кидались в полымя» [7].

Должность лекаря как раз была одной из опаснейших. Главный герой романа И.И. Лажечникова «Басурман» – Aнтон, сын богатого немецкого барона Эренштейна, занимающего важную должность при императоре Фридрихе III (1415–1493). Aнтон был лекарем. Представить сына знатного человека лекарем в XV в. было невозможно. Как говорит Лажечников в романе, не жиду надо было иметь большое самоотвержение, чтобы для пользы науки и человечества посвятить себя во врачи. «Сын барона – и лекарь?.. Странно, чудно! как согласить с его настоящим званием гордость тогдашнего немецкого дворянства?» [Там же]. И автор придумывает запутанную историю, чтобы оправдать этот невероятный факт.

Профессия врача была в то время сопряжена с опасностью еще и потому, что поведение родственников больного, недовольных лечением, было непредсказуемо. В основе романа И. И. Лажечникова — реальная история Aн-тона Эренштейна, приехавшего в Москву лекарем ко двору Ивана III, за неудачное лечение Кара-кучи, сына касимовского царевича, он был выдан татарам, которые зарезали его на льду Москвы-реки под одним из мостов [7;16].

О том, что авторитет врача проигрывал в сравнении, например, с авторитетом теолога, свидетельствует «Жалоба Aрнольда из Вилла-новы на теологов Парижского университета» (1300) [3]. Этот документ описывает один из драматических эпизодов жизни ученого, знаменитого врача, автора «Салернского кодекса здоровья». В 1299 г. Aрнольд из Виллановы приехал в Париж с миссией от арагонского короля Якова II к королю Филиппу IV Красивому. Его антиклерикализм вызывал ненависть парижских теологов, и по прибытии в Париж Aрнольд был взят под стражу. Непосредственной причиной заключения стало сочинение, в котором Aрнольд из Виллановы обличал духовенство и предсказывал скорый приход антихриста. В жалобе Aрнольд говорит о том, что законных, существенных причин для его заключения не существует. Что те слова, за которые его судят, были прочитаны им под угрозой заключения его в тюрьму, куда он не мог позволить себе попасть из-за плохого состояния здоровья. Ни широкая известность, ни титул магистра не могли застраховать от произвола власти. Статус врача не мог спасти от тюремного заключения.

Понятно, что в вопросах богословия мнение врача было последним, однако, как показывают исследования историков, посвященные мероприятиям по гражданскому здравоохранению в Италии эпохи Возрождения, мнение врачей даже касательно этого вопроса вовсе не было решающим. Очень часто врачам приходилось подчиняться интересам публики – отцов города, благотворителей и особенно церкви [14, с.69].

Шарлатанство многочисленных фокусников, публично удаляющих камни глупости на средневековых площадях, продающих чудесные снадобья, добавляло аргументы при формировании отрицательного авторитета всех занимающихся целительством [2, с.125–127]. Косвенным свидетельством низкого авторитета врача в обществе является факт распространенности самолечения вплоть до позднего нового времени [22, с. 23]. Aвтобиографическая книга итальянского гуманиста Бенвенуто Челлини (1558 г.) содержит любопытный с этой точки зрения эпизод.

Рассказывая о своей жизни, автор вспоминает и врачей, с которыми ему приходилось сталкиваться. Однажды, не получив облегчения от действий врачей, вопреки их воле, Челлини решается принять лекарство из гваякового дерева, упоминания о лечебных свойствах которого часто встречались в литературе того времени: «Это дерево я … принимал со всей строгостью и воздержанием, какие только можно вообразить, и в скором времени почувствовал превеликое улучшение; настолько, что по прошествии пятидесяти дней я был исцелен и здоров, как рыба» [4]. Образованный для своего времени человек авторитетам лечащих его врачей предпочел авторитет других источников.

Вместе с тем статус врача на уровне государства в средневековом обществе был довольно высоким. В средневековой Европе существовало несколько государственных врачебных должностей : доктор для бедных, лечащий бедняков бесплатно за постоянную зарплату от города; армейский доктор в обязательном порядке прикомандировывался к армиям с XII в.; тюремный доктор лечил заключенных, следил за санитарией, оказывал первую помощь преступникам, пострадавшим при пытках; доктора для особых поручений сопровождали посольства или посылались в знак дружбы и уважения знатными пациентами друг другу.

Государственные должности были почетными, высокооплачиваемыми и часто передавались по наследству детям врачей, рождая тем самым профессиональные династии, широко распространенные, например, в кельтских странах. Один из самых знаменитых лекарских родов в валлийской традиции – врачеватели из Миддвай, известные с XIII в., судя по источникам, владели землями [13]. Для занятия государственной должности необходимы были выдающаяся репутация и связи. Число таких должностей было ограниченным.

О том, что врач ценился, так сказать, на государственном уровне и в других частях света, свидетельствуют источники. Так, согласно японскому своду законов «Тайхорё», изданному в Японии в 701 г., государство контролировало подготовку медицинских специалистов. XXIV закон о медицине (Виситирё) содержит статьи, посвященные назначению и аттестации казенных преподавателей-медиков, отбору и подготовке студентов-медиков, приготовлению лекарств и лечению чиновников [15].

Другой пример — «Уложение» Тимура (1336— 1405). В нем отражено осознание необходимости для порядка, благоустройства, процветания и безопасности государства институтов заботы как о душе человека (мечети, медресе), так и о его теле (больницы). Тимур повелел, чтобы в каждом селении и городе построили наряду с мечетью, медресе, ха-накой (приют для странников) «лангар-ханы (госпиталь) для бедных, лечебницы для больных и назначили туда лекарей» [17]. Об особом статусе врача в монгольском ханстве свидетельствует наличие института дархан (тархан), утвердившегося в XIV– XV вв. Дархан представлял собой освобождение от повинностей. От обязательных для всего населения службы и уплаты налогов наряду со священниками всех религий и учеными освобождались и врачи. От них ожидалась иная отдача – духовная или профессиональная [1, с.108–130].

Однако такой источник, как средневековые хроники, описывающие большей частью политические события, заставляет сделать вывод о том, что врач по большому счету для истории, точнее для историков, был не заметен. Например, «Хроника Эрика», один из наиболее примечательных памятников скандинавской средневековой культуры (XIII – начало XVI в.), посвящена борьбе за престол между разными группами королевского дома и аристократиче- скими кланами [21]. При таком угле зрения за пределами круга внимания хрониста оказывается большая часть населения: ремесленники и другие люди, удовлетворяющие бытовые нужды господ. Лекари попадают в рассказ только потому, что они участвовали в повседневной жизни короля и господ. Хотя болезни, смерти правителей — частые составляющие сюжета хроники, врачи при этом остаются вне повествования [20]. Во многом такая ситуация объясняется средневековым представлением, согласно которому божий план уже намечен в общих чертах и реализуется благодаря постоянному и прямому вмешательству Бога в судьбы как народов и государств, так и отдельных людей. Человек — не фактор истории, а слепое орудие Бога, марионетка. Голод и мор, пожары и наводнения, политические раздоры и поражения войска, смерти и болезни правителей — все это ниспосылаемые богом кары за грехи и, тем самым, средства воспитания и исправления людей.

В этой связи интересной является попытка рассмотреть историю западной цивилизации, начиная с ее библейских и греко-римских истоков до нашего времени, сквозь проблему политического убийства путем отравления [5]. Яды использовались в политических убийствах с целью завоевания или сохранения власти. Однако, хотя великие отравления не раз перекраивали политическую историю, в памяти если и остаются, то только имена заказчиков. Объектом такой новой политической истории становится яд, а его изготовитель, как правило, остается в тени.

И все же в источниках того времени можно обнаружить следы почтения и уважения к медицинскому делу. О том, какое впечатление производил на окружающих обладающий медицинскими знаниями человек, каким авторитетом пользовался сведущий в медицине человек, убедительно рассказывает эпизод из хроники монастыря Монтекассино. Эта историческая хроника, составленная в XII в. в монастыре Монтекассино, охватывает период с VI по XII в. и содержит сведения по истории Италии и соседних стран.

Один из авторов хроники, Лев Марсикан-ский, рассказывая о 37-м аббате этого монастыря, Дезидерии, упоминает следующий случай. Салернский архиепископ Aльфан, опасаясь немилости папы римского Виктора (его братьям грозило обвинение в убийстве графа) при встрече, принимает решение взять с собой Дезидерия. И тут важно обратить внимание на причину, по которой Aльфан принимает такое решение. Он делает это с расчетом на то, что Дезидерий обладает немалыми познаниями во врачебном искусстве (у него имелись книги по медицине) и умеет готовить лекарства, что поможет гостям завоевать доверие и почтение понтифика. Так в результате и случилось: «Aльфан … решает пойти и упредить папу и смиренно умоляет Дезидерия пойти вместе с ним. И, поскольку тот обладал удивительным умением петь и немалыми познаниями во врачебном искусстве, привезя с собой из дома некоторые книги по этому искусству, то твёрдо надеялся, что в некоторой степени будет много значить при дворе верховного понтифика. Итак, когда он составил и приготовил лекарства, сколько смог, они вместе с архиепископом этого города отправляются к римскому понтифику в Тусцию и застают его пребывающим во Флоренции. В скором времени они приобрели у него большое доверие и с ними обращались довольно почтительно» [10].

Таким образом, сопровождение уважаемым, сведущим в делах целительства спутником выступает в качестве «иммунитета». Этот эпизод говорит о том, что все-таки в ряде обстоятельств владение медицинскими знаниями было основанием для уважения.