Отражение семантической границы слова в практической лексикографии (на материале говоров Кубани)

(ср. с фонематическим вариантом тичка ; замена согласного [т’] на согласный [к’] отмечается и в других лексемах, функционирующих в кубанских говорах, например: тисто и кисто ‘тесто’, тютюшки, титюшки и китюшки ‘соцветия акации’); тичка¹ 1) ‘стая собак или волков с сучкой’; 2) ‘компания, группа людей’; 3) ‘разгульная компания’ (от диал. глагола тичковаться ‘водить компанию’) и тичка² ‘кожаный потник, подстилка под седло’ (вероятно, первоначально кичка от кичим ‘кожаный потник, чепрак, подстилка под седло’ – из тюрк., ср.: тур. kičim ‘лошадиная сбруя’ [13, с. 2, 241]; kozim, kezim, kezim , затем тичка ); хурда¹ ‘буря, метель’ (ср.: хурта кур. ‘буран, метель, кура, вьюга, падара’; хуртовать кур., вор. ‘вюжить, мести’ [5, с. 4, 569]; в кубанских говорах отмечен глагол хурделить ‘вьюжить’) и хурда ² ‘отара слабых овец’ (ср.: хуртать, блр. хуртаць ‘быть хилым, прихварывать’, cближается с чеш. churavý ‘болезненный, хилый, тощий’ [13, с. 4, 285]); для местных говоров характерна замена в сильной позиции глухого согласного на звонкий: хурта - хурда, см. также: колязочка , ленда . Выявленные омонимы демонстрируют, что гетерогенная омонимия часто является результатом фонетических, морфонологических, морфологических преобразований, произошедших в разные периоды развития кубанских говоров и приведших к формальному сближению лексических единиц, имеющих разное происхождение.

Гетерогенные омонимы иногда сближаются в сознании носителей диалекта и воспринимаются ими как разные ЛСВ одного слова, происходит так называемая деомонимизация. Поскольку в подобных случаях наблюдается явление, обратное распаду полисемии, представляется логичным назвать его лексической конвергенцией (схождением двух лексических единиц, слиянием их в одно слово, ср. с семантической дивергенцией): лексема не утрачивает, а, напротив, притягивает значение совпадающей с ней по форме лексической единицы, которое органично вписывается в семантическую структуру благодаря наличию ощутимой семантической связи, эксплицируемой в высказываниях носителей диалекта. В кубанских говорах таким показательным примером яв-

ВОПРОСЫ ДИАЛЕКТОЛОГИИ И РЕГИОНАЛЬНОЙ ЛИНГВИСТИКИ ляется существительное папа, папка 1) ‘отец, папа’; 2) ‘хлеб’ (обычно в разговоре с детьми). Приведем фрагмент беседы с А.Н. Котеле-вич из ст-цы Старотитаровской: - Я помню: в нашый симье на хлиб казалы «папа». - Пачиму папа? - Ну папа жэрижэ хлиб, а мама насыпае в тарилку. В данном значении лексема зарегистрирована и в других русских говорах [11, с. 25, 203]. М. Фасмер также указывает на широкое распространение слова, которое восходит к лат. pappa ‘каша’ (ср. с папа ‘уменьшительное название отца’от франц. рара) [13, с. 3, 200]. Подобные явления немногочисленны, однако они наглядно демонстрируют зыбкость границы между омонимией и полисемией не только со стороны последней, когда выпадает «промежуточное звено» [3, с. 85] и слово превращается в два омонима, но и со стороны омонимии, когда омонимичные слова сливаются в одно полисемичное слово (на аналогичное явление обращали внимание некоторые исследователи, см. [14, с. 85 – 86; 6, с. 60 – 61; 8, с. 178 – 181]). Квалификация фактов лексической конвергенции в говоре, или деомо-нимизации, требует особого подхода, учитывающего языковую интуицию носителей диалекта, которая для диалектолога является важным показателем при установлении тождества и отдельности слова.

Выделение омонимов, возникших в результате распада полисемии (гомогенных омонимов), – более сложная процедура, чем выделение гетерогенных омонимов. Она всегда осуществляется с большим трудом и часто происходит приблизительно [7, с. 216]. Действительно, ни один ученый пока не определил критическое семантическое расстояние, преодолев которое, ЛСВ может покинуть семантическое пространство исходного слова и образовать новое самостоятельное слово. Полагаем, что континуальность «чистой» семантики не позволяет назвать объективные единицы, которыми это расстояние можно измерить, поэтому интуиция исследователя, а также учет языковой компетентности диалектоносителя остаются единственным инструментом при разграничении полисе-мантов и омонимов. Субъективность подхода часто приводит к тому, что одно и то же явление получает в разных работах разную характеристику, и это отрицательно сказывается на лексикографической практике. Так, широко бытует в русских говорах семантический диалектизм бабка, который входит и в общекубанский лексический пласт. СРНГ представляет лексему как омоним. Устаревшее значение ‘петелька, застежка, запонка’ в словаре дается последним, девятнадцатым в словарной статье 3. Бабка (см. не- которые ЛСВ существительного: 1) ‘столб, служащий для опоры чего-либо’; 2) ‘cтолбы у полевых ворот (заворов) с отверстиями, в которые вставляются жерди (заворницы)’; 3) ‘Тычина в средине суслонов ржи’ … 18) ‘Игрушка [11, c. 2, 21 – 22]). Между тем многослойность семантической структуры общерусского слова бабка и его устойчивая оппозиционность существительному дед / дид (обозначающему в том числе ‘крючок на одежде’) позволяют, на наш взгляд, квалифицировать значение ‘петелька на одежде’ как один из ЛСВ полисемичного слова бабка 1) ‘бабушка’; 2) ‘женщина, принимающая роды’; 3) ‘женщина, лечащая травами’ (ср. 1. Бабка [11, с. 2, 20 – 21]). Отметим, что на тесную взаимосвязь пары дед / дид - баба / бабка в кубанских говорах обращает внимание этнограф Н.И. Бондарь, подавая указанные слова в одной статье в материалах этнокультурного словаря Кубани [1, с. 320]. Такое объединение опирается на наличие культурных «текстов», в которых представлены оба персонажа в качестве очевидной оппозиционной пары. Как два омонима представляет СРНГ существительное наволочь: 1. Наволочь ‘облака, тучи; туман’ и 2. Наволочь ‘о людях, занимающихся темными делами’ [11, с. 19, 182]. В говоре ст-цы Тбилисской лексема записана в двух значениях: 1) ‘туман, дымка’; 2) ‘о человеке, не внушающем доверия’. Второй ЛСВ возник на базе первого как результат метафорического переноса наименования, закрепленного за явлением природы, на качества, действия, свойственные человеку. Регулярность подобного переноса, а также функционирование диалектного слова в лексической системе говора одного населенного пункта позволяют, на наш взгляд, трактовать данную лексическую единицу как внутрисистемный поли-семант. Рассмотрим другой пример. СРНГ регистрирует омонимы кныш1 1) ‘пшеничный хлеб’; 2) ‘круглый без начинки пирог, лепешка с загнутыми краями, смазанная маслом. Небольшой круглый пирог’; 3) ‘пышка’ и кныш2 ‘о человеке маленького роста’ [11, с. 13, 346]. Общий семантический компонент ‘небольшой’ позволяет считать значение ‘о человеке маленького роста’ переносным и рассматривать данное существительное как полисемант. На Кубани лексема записана в четырех значениях: ‘ватрушка или пирожок без начинки’ [9, с. 144]; ‘пышка’ [11, с. 13, 346]; ‘большой пирог с фасолью или с горохом’ [2, с. 126], ‘о ком- или о чем-л. небольшого размера’. Отсутствие семантического компонента ‘небольшой’ в первых трех ЛСВ, а также наличие в третьем ЛСВ семы ‘большой’ разрывают их семантическую связь с четвертым значением и дают основание признать последнее самостоятельным

ИЗВЕСТИЯ ВГПУ словом. Приведенные примеры демонстрируют, что семантическое варьирование слова в лексической системе диалекта в одних случаях приводит к сохранению тождества значений, в других – к их обособлению и отмежеванию.

В отдельных случаях распад полисемии можно прогнозировать. Так, лексема кермек зарегистрирована в кубанских говорах в трех ЛСВ: 1) раст. ‘съедобное растение с высоким стеблем; обладает лечебными свойствами. Crambe orientalis’; 2) ‘лепешка из муки, в которую добавляли траву’; ‘3) ‘плохо испеченный, твердый хлеб’. Вероятно, наличие дубильных веществ в растении, которое подмешивали в муку, делало мучное изделие твердым. Отсюда переосмысление – твердый, жесткий хлеб, напоминающий приготовленную таким образом лепешку. Возможна и другая версия: лепешки, которые пекли в голодное время, не отличались качеством приготовления, поскольку в них обычно добавляли траву. Полагаем, что постепенное угасание у лексемы кермек второго значения, ставшего в наши дни устаревшим, неизбежно приведет к разрыву семантической связи между первым и третьим ЛСВ и образованию омонимов. Волгоградские диалектологи уже лексикографически отразили отсутствие семантической связи между двумя ЛСВ существительного кермек ‘растение семейства свинчатковых’ и ‘плохо приготовленное блюдо’, представив их как значения омонимичных слов [10, c. 3, 68].

При выделении гомогенных омонимов следует рассматривать слово в полном объеме зарегистрированных в говоре ЛСВ и только затем приступать к определению методом компонентного анализа наличия/отсутствия в структуре значений одинаковых семантических компонентов. В процессе лексикографи-рования необходимо также максимально полно использовать этнографическую и культурологическую информацию. Так, разные значения существительного жаба - ‘лягушка’ и ‘стоматит’ – мы посчитали возможным рассматривать как ЛСВ одного слова, принимая во внимание то, что жаба считается в народных верованиях ведьмой, приносящей болезни [13, с. 1, 31]. Глагол перевернуться записан в ст-це Старотитаровской в двух значениях – ‘умереть’ и ‘овладеть русским литературным языком’: Старый человек - цэ больный. Сама осталась. Я пэрэвэрнусь, а трут жэ ш жалко. - Диты нашы нэ балакають, ужэ разговаривают, ужэ пэрэвэрнулысь. А мы ще ны пэрэвэрнулысь. Лексема квалифицируется нами как полисемант, поскольку метафорическая связь между двумя ЛСВ является для нас очевидной: овладение литературным языком и забвение материнского языка ассоциируются у носителей говоров с духовной смертью. При разграничении полисемии и гомогенной омонимии на синхронном уровне решающим является вопрос о мотивированности значений, при наличии которой ЛСВ остаются в границах одного слова. Отсутствие связанности значений приводит к распаду полисемии.

В отдельных случаях общерусское слово, функционируя в системе литературного языка, распадается на омонимы, а в говоре, благодаря наличию диалектного ЛСВ, сохраняет семантическую целостность. Так, МАС регистрирует омонимы худородный¹ ‘незнатного происхождения’ и худородный² ‘малоплодородный (о земле)’ [12, с. 4, 863]. Отмеченное в кубанских говорах диалектное значение ‘бедный, малоимущий’ органично вписывается в семантическую структуру худородный¹ , поскольку бедность всегда ассоциируется с низким социальным положением человека в обществе. Диалектный ЛСВ обнаруживает также семантическую связь с худородный² (при ‘малоплодородный’ = ‘бедный’, ‘скудный’, где ≅ обозначает «почти то же, что и…»). Таким образом, сохранение в говоре у прилагательного худой значения ‘бедный, малоимущий’, отсутствующего в литературном языке (МАС регистрирует два омонима худой¹ 1) ‘плохой, дурной’; 2) ‘дырявый, ветхий’ и худой² ‘с лишенными жира мышцами, лишенный подкожного жирового слоя, имеющий сухощавое тело’ [12, с. 4, 863]), способствует сохранению семантического тождества слова худородный , функционирующего в диалектной системе во всех трех ЛСВ. Такие случаи, по всей вероятности, создают переходную зону между синхронией и диахронией лексической системы и способствуют более плавному переходу от старого состояния языка, которое еще удерживается в говорах, к новому, реализующемуся в его литературной разновидности.

Приведенный лексический материал достаточно убедительно свидетельствует о том, что в практической лексикографии следует дифференцированно подходить к каждому случаю определения семантической границы слова, отражение которой в региональном словаре способствует более точному выявлению объема словарного состава говора и прогнозированию семантической перспективы его эволюции.