Париж как символ культуры в романе Генри Джеймса "Послы"

Определяющую роль в отечественной джейм-сиане сыграли работы А.Зверева [Зверев 1983: 3-20]. По его мнению, жизнь вдали от родины Джеймс понимал как высокую жертву Искусству. Критик считал, что биография Джеймса и задачи, которые он ставил перед собой, определили несколько магистральных тем, возникающих в его произведениях вновь и вновь. Причем, на взгляд исследователя, эти темы найдут продолжение в американской литературе ХХ в. Из них едва ли не самой главной является трагическая тема поисков взыскательной и тонко чувствующей мир личностью своего места в жизни. Ведущим в творчестве Джеймса явится конфликт принципов, взглядов, духовного склада людей Нового и Старого света, американской «наивности» и

европейской «просвещенности». А.Зверев считал, что излюбленным жанром Джеймса был роман, а стихией Джеймса-повествователя стали неочевидные человеческие драмы, травмы сознания, сложные отношения людей, принадлежащих к разным по своему характеру культурам и ориентированным на слишком разнородные ценности.

Эта тема становится определяющей в его лучшем, по собственному признанию писателя, романе «Послы». На наш взгляд, этот роман можно считать философским с рельефно выраженной в нем проблемой свободы, мыслимой как самоосвобождение человека из пут рабской зависимости от филистерских представлений и мнений американского общества конца XIX в. Как всякий философский роман, он тенденциозен, поэтому и сюжет, и композиция, и образная система – все призвано решить проблему самоопределения личности. Сам Джеймс в предисловии к роману заметил, что «главная идея, если угодно, заключается в том, что весь свой жизненный путь он (главный герой Стрезер. – Т.С. ) вдруг воспринимает как крушение и, не щадя себя, старается как можно лучше объяснить нам, почему это так […] и осознает он это в обстоятельствах, которые словно стрела, пронзают его неумолимым вопросом, может быть, еще осталось время, чтобы восполнить упущенное» [Джеймс 2000: 319].

Перед писателем стояла задача показать сам процесс прозрения героя. Джеймс не случайно обращает внимание на обстоятельства, побудившие Стрезера излить душу на воскресном приеме в парижском саду архитектора Глориани, поскольку старинный парижский сад с его неповторимой атмосферой воспринимается им как «символ былого, где за семью печатями хранятся сокровища, которым нет цены» [Джеймс 2000: 320]. Джеймсу важно было показать каждую деталь в меняющемся мироощущении Стрезера, поэтому он подчеркивает, что «печати, разумеется, предстояло сломать, а каждую драгоценность учесть, потрогать и оценить» [Джеймс 2000: 320].

Стрезер прибыл в Париж из самого сердца Новой Англии «в определенном умонастроении, которое в результате новых и неожиданных ударов и потрясений менялось буквально на глазах» [Джеймс 2000: 324]. Не чуждый узкого провинциализма он верит в «давний коварный миф» о том, что люди в Париже утрачивают свои нравственные принципы. Эти «вульгарнейшие понятия» усердно распространялись в его родном городе Вуллете. Однако, переворот, происшедший со Стрезером, случается под воздействием одного из интереснейших и великих городов мира. Писатель избирает именно этот город, поскольку, по его мнению, Париж выступает в качестве «символа широких взглядов» [Джеймс 2000: 325]. Но символом широких взглядов становится для Стрезера также и Европа: «знаком пребывания в Европе было чувство полной свободы, какой он уже давно не испытывал» [Джеймс 2000: 5]. Он ощущал острый вкус перемены и «сознание, будто в данный момент ему ни с кем и с чем не нужно считаться», поскольку всю свою жизнь он прожил под дамокловым мечом чужих мнений и взглядов [Джеймс 2000:

5]. Он даже забыл о своем принципе «обособленности и осторожности», ибо долгое время «привык жить с ощущением страха в душе» [Джеймс 2000: 13]. Здесь, в Европе, его безудержно влекло в некую чуждую среду, «сущность которой не имела ничего общего с сущностью атмосферы, где он обитал в прошлом» [Джеймс 2000: 8].

В романе говорится об «испытании Европой», об испытании Парижем, «в воздухе которого был разлит аромат искусства» [Джеймс 2000: 44].

В молодости Стрезер, после посещения Парижа мечтал, что будет следовать тщательно продуманному плану, по которому станет читать, усваивать и даже несколько лет подряд повторять поездки в Европу – «он сохранит, взлелеет и приумножит то, что приобрел» [Джеймс 2000: 47]. Однако вечная нехватка времени, недостаток средств и возможностей забили «трухой его сознание и совесть»: он даже перестал замечать «меру своей убогости, которая при взгляде назад все разрасталась и ширилась как континент» [Джеймс 2000: 48].

В первый день пребывания в Париже лимонножелтые фолианты в залах Лувра вызвали в его памяти цвет переплетов книг, купленных им в этом городе в далекие дни молодости, и вся гамма воспоминаний о пережитых годах, которая была запрятана глубоко в подсознании, вдруг ожила в своей подвижности. Поэтика ассоциативной образности Джеймса предвосхитила Пруста: размышляя, Стре-зер благодаря ассоциациям обнаруживает многогранность собственной личности и окружающих людей. Причем, воспоминания главного героя о своем обреченном падении после смерти жены и малолетнего сына воспроизводят сам процесс участия памяти в формировании сознания. В нем вспыхнуло желание деятельной жизни, желание свободы, счастья, ярких ощущений вместо долгого, унылого однообразия, когда он был исполнителем идей прямолинейной, догматичной миссис Ньюсем.

Вновь и вновь автор подчеркивает, что Стрезе-ром в Париже овладело «чувство внутренней свободы». Весь Париж казался ему «огромной, радужной драгоценностью, алмазом, сверкающим и твердым» [Джеймс 2000: 49]. Любое место Парижа вызывало у Стрезера работу воображения. Его пленяла магия имен, великолепие просторных зал и красок старых мастеров Лувра. «Особенным пламенем эстетического факела, неповторимым и совершенным» освещен в сознании Стрезера старинный парижский сад, «где все говорило о памяти, преемственности, родовых связях и твердом, ко всему равнодушном, нерушимом порядке вещей» [Джеймс 2000 : 44]. Гостиная мадам Вионе с наследственными, любовно хранимыми изысканными вещами: крошечные старинные миниатюры, медальоны, картины, книги в кожаных переплетах, розоватых и зеленоватых, с золочеными гирляндами, тисненными по корешкам – все это определяло «атмосферу высочайшей респектабельности и сознание личного достоинства» [Джеймс 2000: 44].

Если воспользоваться терминологией современных исследователей, то можно утверждать, что Париж для Стрезера предстает как текст культуры, поскольку в его сознании происходит «пресуществление материальной реальности в духовные ценности» [Топоров 2003: 7]. Можно сказать, что Париж так же как «призрачный миражный Петер-бург…принадлежит к числу тех сверхнасыщенных реальностей, которые немыслимы без стоящего за ними целого и, следовательно, уже неотделимы от мифа и всей сферы символического» [Топоров 2003: 7].

В Париже, как в великом городе культуры, формируются пути к обновлению и самоопределению личности. Этот город имеет свой «язык» – это его улицы, площади, бульвары, сады, скверы, памятники, люди, идеи, история. Андре Моруа в своей книге о Париже отмечал: «буквально каждая улица Парижа имеет свое лицо; и тот или иной тупичок Монмартра, тот или иной монастырь, обвитый целой сетью бедных улочек, тот или иной магазин с вечно новой художественно выполненной витриной – все они заслуживают того, чтобы о них были написаны целые тома, что и сделал Бальзак» [Моруа 1970: 80]. Добавим, что ученик Бальзака Генри Джеймс идет по тому же пути.

Перед Джеймсом стояла задача вывести своего главного героя через петляющие ходы и переходы, через Тьму и Свет – на собственный путь; и произойти это должно быть в основном в Париже, где, «хотя окружающая обстановка имела второстепенное значение, она выступала как символ широких взглядов, о которых, если следовать философии Ву-летта, он мог бы только мечтать» [Джеймс 2000: 325]. Париж для Стрезера становится столицей духа, столицей вкуса, а главное – столицей свободы.

Только в Париже Стрезер осознает сколь нелепа его миссия «посла» Ньюсем и сколь бессмысленно задание вырвать из рук «недостойной» женщины ее сына для того, что вернуть его домой к финансовым делам.

В предисловии к роману Джеймс образно уподобил сознание героя «прозрачной зеленой жидкости, налитой в точеный стеклянный фиал; вдруг эту жидкость перелили в открытую расхожую чашку, подвергли воздействию другого воздуха, и она сделалась красной или какой-то еще и вот-вот готова – кто ее знает – превратиться в лиловую, черную, желтую» [Джеймс 2000: 327]. Джеймс показал, что именно в Париже произошло обретение героем себя как цельной личности. Его душа выпрямилась, он ощутил полноту жизни и радости бытия.

Недолгого пребывания за границей в новой для него атмосфере, столь непохожей на провинциальный, коммерческий дух Вуллета, оказалось достаточным для того, чтобы Стрезер в свои пятьдесят пять лет совершенно переродился. Создавая объективное исследование человеческой души, Джеймс попытался воспроизвести причины ее кризиса и поставить вопрос о путях ее возрождения. Возвращающийся в Вулетт Стрезер знает, что будущее его печально: он скорее всего лишится работы, материальной поддержи своей бывшей покровительницы. Но он обрел главное – веру в самого себя, свободу выбора жизненной позиции, духовную свободу.