Письма И. С. Аксакова о кончине Ю. Ф. Самарина и реакции на нее общества (вступительная статья, публикация и комментарии Д. А. Бадаляна)

Russian-Byzantine Herald , 2020, no. 1 (3), pp. 241–255.

Двух славянофилов Ю. Ф. Самарина и И. С. Аксакова связывали не только общий круг общения, служба в министерствах юстиции и внутренних дел, а позднее — совместное участие в журнале «Русская беседа», в редактируемых Аксаковым газетах «День» и «Москва», и даже не только общие взгляды и убеждения, но — что не менее важно — общие чувства, общие переживания и воспоминания. К началу 1870-х гг., потеряв многих прежних друзей, они стали особенно ценить друг друга — едва ли не последних близких людей и соратников из тающего на глазах круга славянофилов1. Подтверждением тому служат и недавно напечатанная их переписка 1848–1876 гг., и отчасти — публикуемые здесь письма.

Давние теплые отношения связывали обоих с адресатами этих трех писем: князем В. А. Черкасским, его женой княгиней Е. А. Черкасской и А. Н. Бахметевой. Владимир Александрович Черкасский (1824–1878) сблизился со славянофилами в самом начале 1850-х гг. Тогда И. С. Аксаков пригласил его для участия в задуманном им «Московском

Иван Сергеевич Аксаков

сборнике». Молодой князь подгото-

вил для второго тома сборника статью «О подвижности народонаселения в древ-

ней России». Однако цензура с ведома Николая I не пропустила этот том в печать, а Черкасский и И. С. Аксаков оказались среди пяти его участников, которым впредь запретили публиковаться без санкции Главного управления цензуры. После того как в 1856 г. этот запрет был снят, Черкасский стал одним из пайщиков и автором славянофильского журнала «Русская беседа». Когда же при участии И. С. Аксакова начал выходить обсуждавший пути освобождения крестьян журнал «Сельское благоустройство», Самарин и Черкасский приняли и в нем деятельное участие.

О дальнейшем рассказывал в своих воспоминаниях Б. Н. Чичерин: «С именем Юрия Самарина неразрывно связано имя князя Владимира Александровича Черкасского. В последующую практическую пору деятельности они постоянно шли рука об руку: в Редакционных комиссиях, в польском деле, в земстве, в городском само-управлении»2. Либерал-западник Чичерин высоко ценил выдающиеся способности и человеческие качества Самарина и схожим образом отзывался о Черкасском: «Это был тоже человек из ряда вон выходящий. Ум был замечательно сильный, гибкий и разносторонний, образование обширное, не только литературное, но и юридическое и политическое»3. Такие качества Черкасский не раз демонстрировал в деле. К примеру, будучи московским городским головой, он вместе с Самариным в 1870 г. стал одним из разработчиков Городской реформы и Городового положения. Уже после смерти своего товарища он отправился на Русско-турецкую войну в качестве уполномоченного от центрального управления Общества Красного Креста, а скончался 19 февраля 1878 г., в самый день завершения войны, будучи начальником временной гражданской администрации Болгарии.

Его жена, Екатерина Алексеевна Черкасская (урожд. Васильчикова, 1825– 1888), — дочь сенатора, в молодые годы служившая при дворе фрейлиной. По воспоминаниям того же Чичерина, «с необыкновенною чистотою и скромностью у нее соединялась удивительная сердечность» и именно она «много содействовала» сближению мужа со славянофилами4.

В кругу Самариных, Аксаковых и Черкасских своим человеком была Александра Николаевна Бахметева (урожд. Ховрина, 1823–1901). Ее мать дружила с С. Т. Аксаковым и Н. В. Гоголем, и сама она познакомилась со славянофилами еще в 1840-е гг. Женщина необыкновенных нравственных качеств, Бахметева, как считается, послужила прототипом Лизы Калитиной из «Дворянского гнезда» И. С. Тургенева. Около трех десятков лет Александра Николаевна занималась литературным трудом. Она — автор книг для народного и детского чтения: рассказов из священной истории, занимательных пересказов житий святых или сюжетов из истории Древней Руси. Переиздаются ее книги и в наши дни. Кроме того, и кн. Черкасская, и Бахметева немало занимались благотворительностью.

Адресованные этим троим письма Аксакова рассказывают не только о кончине Самарина, но и о русском обществе, каким оно оказалось в середине 1870-х гг. Неизменно разделяемое на противоборствующие группировки и партии, оно едва ли не впервые испытало общее горе у могилы Юрия Федоровича. Впрочем, лучше всего Аксаков выразил это в письме, адресованном кн. Д. А. Оболенскому, сказав о покойном: «Он, силою своих нравственных достоинств, разом приподнял все общество до высокого строя, до единодушного порыва скорби и уважения, — он дал ему прожить несколько нравственных, очистительных мгновений»5.

Кроме письма к Д. А. Оболенскому, в научный оборот введено еще одно сообщение Аксакова о кончине Самарина, содержащее многие связанные с ней подробности. Это письмо к Е. Ф. Тютчевой, точнее, как предполагает публикатор, — черновик письма6. Однако изложенные в нем факты можно дополнить.

В декабре 1875 г. Самарин отправился в Берлин, где готовил издание 6-го выпуска «Окраин России» (вышедшего в свет уже после смерти автора7), а также изучал прусскую податную систему и местное самоуправление. Здесь он в одиночестве отметил 25-летие Крестьянской реформы, одним из творцов которой являлся. В своем последнем письме к сестре М. Ф. Соллогуб, 20 февраля (3 марта) Самарин рассказывал: «...я вчера, один у себя в комнате, отпраздновал 19 февраля; заказал себе полбутылки шампанского (кельнер ушам свои не верил и думал, что я рехнулся) выпил за здоровье Государя, бывших товарищей и помянул покойников. К вечеру получил две поздравительных телеграммы, из Петербурга и из Парижа от Черкасских и Пети8. Они этот день отпраздновали на обеде у Тургеневой, вдовы Николая Ив<ано-вича>9, старшего из наших эмансипаторов. Вечером, наедине, я долго думал и старался воскресить в изменяющей мне памяти последовательный ход всего дела.

Признаюсь: меня теперь самого удивляет та смелость, почти дерзость, с которою мы (человек 6–8) взялись за него, при тогдашних обстоятельствах. Мы наперед и очень хорошо знали, что вся нравственная ответственность за разрешение вопроса падет именно на нас и только на нас — что, положим, еще ничего. Но мы также знали, что в годовой или много в двухгодовой срок от нас потребуется готовый проект по такой задаче, над которой Германия без устали трудилась полвека с лишком; что в Питере мы не найдем ровно ничего, никакой подготовки, ни установившихся убеждений, ни твердой программы, ни даже материалов, хоть бы, например, заблаговременно собранных и проверенных статистических сведений»¹⁰.

В начале марта Самарин отправился из Берлина в Париж, чтобы навестить больного кн. Черкасского, и провел там несколько дней. Как рассказывал 21 марта в письме к К. Д. Кавелину кн. Д. А. Оболенский, «еще в Париже у него открылась в правой руке та же болезнь, какая несколько лет тому назад была в ноге11, — он очень страдал и требовал, чтобы ему сделали хирургическую операцию, подобную той, какую ему делали в Москве на ноге. Парижские доктора отказались, и он поехал в Берлин»12.

В Берлине, по настоянию Самарина, ему 10 марта проделали небольшую операцию по удалению нарыва возле правого локтя. Самарин не стал отменять планы, намеченные на этот и следующий день, и провел их на ногах. 13 марта ему стало заметно хуже и врач обнаружил «воспаление злокачественного характера» (т. е. гангренозное). На следующий день ему пришлось лечь в клинику в предместье Берлина Шенеберге. Причем, и в клинике, и в отеле, где Самарин жил перед этим, он, чтобы избежать досужих посетителей, числился под именем русского помещика Пейрака. Из русских знакомых только чета Араповых узнала о том, что Самарин находится в клинике. 16 марта П. А. Арапов¹³ навестил его там. 17 марта Самарина еще мог сидя читать газету и курить сигару. Однако 18-го ему стало гораздо хуже. На следующий день утром он периодически впадал в бредовое состояние, а когда в 3-м часу к нему приехали Арапов и священник, бред был постоянный и Самарин уже не приходил в себя¹⁴. Трагическая развязка насту пила вечером 19 марта.

Как не надеялся Аксаков, что он и Черкасский напишут воспоминания о своем покойном друге, ни тому, ни другому это не удалось. Единственное, что сделал Аксаков — подготовил «Речь о Ю. Ф. Самарине», произнесенную на заседании Славянского комитета 18 апреля, почти через месяц после его кончины. В этом выступлении Иван Сергеевич поделился с публикой целым рядом мыслей, прежде высказанных им в публикуемых здесь письмах (частная переписка зачастую служила Аксакову своего рода испытательным полигоном для обдумываемых им статей).

Однако некоторые суждения прозвучали в тот день впервые. Так, Аксаков заявил: «Да, Самарин был человек едва ли не самый свободный, самый независимый духом в России, несмотря на то, или точнее: именно потому, что он не был и не мог быть революционером, что он был врагом всякого насильственного посягательства на свободу органического развития, что, не отделяя себя от народа и уважая политические формы бытия, выработанные народу его историей, он в самом подчинении им умел сохранить всю полноту человеческого достоинства, всю неприкосновенность той личной нравственной и гражданской свободы, которая не может быть отнята у человека никаким законом и никакою властию»15.

Был ли доволен тем выступлением сам оратор — неизвестно. Еще тремя неделями ранее в письме Черкасскому он с грустью сетовал, что не в состоянии произносить речей или писать о покойном. Однако Е. А. Свербеева16, давняя знакомая Аксакова и Самарина, прочитав текст той речи, 23 апреля с благодарностью писала автору: «Передать Вам что я перечувствовала, читая Ваши строки, полные правды и любви, я не в силах. Светлый образ Самарина жив передо мной. Вы воскресили в Вашем слове во мне все наше славное прошедшее, когда жизнь кипела вокруг нас и так полна была и прекрасна. Хомяков, Ваш брат Константин Сергеевич и Самарин оставили Вам святой долг, и Вы свято исполните его»17. Действительно, после кончины Самарина без малого 10 лет Аксаков оставался единственным деятельным продолжателем трудов славянофилов.

Публикуемые источники хранятся в Рукописном отделе ИРЛИ (Пушкинский Дом) РАН. Первые два письма печатаются по подлинникам, третье — по копии. Конъектуры раскрыты в угловых скобках. Подчеркнутые слова выделены курсивом. Пунктуация и орфография приближены к современным.

№ 1.

Письмо князю В. А. Черкасскому

Москва, 28 марта 1876 г.

Филиппов<ский> п<ереулок,> д<ом> Скородумова.

Любезнейший мой князь, невольно душой и мыслью обращаешься ко всем друзьям и близким Самарина, зная, в какой степени эта всеобщая потеря и всеобщее горе — их личная потеря, личное горе. Когда в сражении смерть выхватывает кого-нибудь из рядов, раздается команда: сомкнись! И разрозненные ряды смыкаются, не успевая терять бодрости, плотнее становится убавившаяся сила и продолжает бой. В настоящем случае и этого утешения нет. Прежде всего — пал не рядовой, а такой человек, с потерею которого ряды как ни смыкайся, плотны не будут; отвалилась громада силы, ничем не заменимой. А затем — нет ни боя одушевляющего, ни общего дела соединяющего. Но соединяет нас всех общность воспоминаний и общность печали. Записать воспоминания, сохранить для потомства вечную назидательную память о прошлом — для нас обязательно. Со времени смерти Хомяко-ва1 и Константина2, или, точнее, с 1858 года, когда занялась заря крестьянского освобождения, началось Ваше товарищество с Самариным — по общественной деятельности в деле крестьянском, польском, городском и зем-ском3. Это товарищество налагает на Вас долг и теперь дает повод (потому что нас, русских, подвигнуть может всегда только внешний повод) заняться изложением Ваших воспоминаний, чтò будет вместе и историею эпохи. На мне повисла одном задача также нелегкая, даже труднейшая. Мне нужно очертить историю образования этой тройственной плеяды (Хомякова, Константина и Самарина) и светоносной силы этого созвездия на умственном горизонте России. Я назвал задачу трудною, очень трудною — именно потому, что поверить разрешение ее и историческую достоверность некому. Давно затеяв в мысли этот труд, я постоянно имел в виду критику Юрия

Федоровича. У меня сохранились не только       Князь Владимир Александрович письма, но даже записочки Юрия Самарина               Черкасский к брату, почти с первого дня их знакомства.

Есть, между прочим, письма его к нему по случаю смерти Хомякова. «Мы трое жили одною жизнью», — говорит он в них. «Только мы двое можем понимать друг друга, когда мы говорим об нем. Есть целый мир воспоминаний, таких воспоминаний, которые никогда не отойдут в прошедшее и вечно будут властвовать в настоящем, и этот мир принадлежит нам, он нам завещан...»⁴. Вот в этот-то мир и нелегко проникнуть. Впрочем, мешкать и смущаться нечего, надо спешить успеть сделать что можно и как сумеется...

Завтра, 29 марта, в день рождения Константина Сергеевича, которому было бы 59 лет, привезут тело Самарина, часу в 3-м, и перенесут в университетскую цер-ковь5. Мы с Щербатовым6 хотим выехать навстречу в Подсолнечную7, кстати переговорить и порасспросить братьев8, потому что потом их придется уступить семье.

Замечательно то единодушие скорби и сочувствия, которое выразилось как в обществе, так и в печати — всех партий и лагерей. «Московск<ие> ведомости»⁹, «Рус-ские»¹⁰, «Современные известия»¹¹ — все выступили с замечательными статьями, но замечательнее всех статья Градовского¹² в «Голосе»¹³. В Париже Вы, конечно, имеете все эти газеты. Дума положила¹⁴: учредить стипендии в Университете и Троицкой Дух<овной> академии¹⁵, предоставив назначение старшему в роде Самариных, назвать школу в Сущеве¹⁶ его именем, повесить в зале его портрет. Очень хороша была речь, сказанная Митрофаном Щепкиным¹⁷ с представлением «канцелярской справки» о количестве трудов, совершенных Ю. Самариным в Думе¹⁸.

Как жалка Марья Федоровна¹⁹, бесконечно более чем Софья Юрьевна²⁰, жалка особенно потому, что по самаринскому обыкновению усугубляет себе, без особенной надобности, тяготу своего положения. Каждый вечер, по обыкновению, гости и Софья Юрьевна на своем месте; Марья Федоровна всех занимает разговорами и только лишь иногда уведет кого-нибудь из особенно близких Юрию Федоровичу в залу, чтобы облегчить себя слезами и интимным разговором.

Что княгиня21, что ее дорогое нам всем здоровье? У меня было совсем изготовлено к ней письмо в ответ на ее письмецо, — но, получив известие о Самарине, я его разорвал, так оно выходило некстати.

Прощайте, обнимаю Вас и целую ручки княгини.

Ив. Аксаков.

Я решительно не в состоянии произносить каких-либо речей или писать статеек, вообще faire de la littérature* теперь, по поводу Юрия Самарина.

РО ИРЛИ. Ф. 3. Оп. 2. Д. 67. Л. 11–12 об. Подлинник. Автограф.

• ¹    Алексей Степанович Хомяков (1804–1860) — публицист, философ, поэт, идеолог славянофильства.

• ²    Константин Сергеевич Аксаков (1817–1860) — публицист, историк, лингвист, идеолог славянофильства, старший брат И. С. Аксакова.

• ³    Самарин и кн. Черкасский в конце 1850-х гг. участвовали в работе губернских комитетов, а затем Редакционных комиссий, готовивших Крестьянскую реформу 1861 г. В 1863–1864 гг. оба они занимались земельной и административной реформами в Царстве Польском; затем — активно участвовали в земской работе, в деятельности Московской городской думы.

• ⁴    Те же слова с некоторыми изменениями Аксаков привел в письме к кн. Д. А. Оболенскому 1 апреля 1876 г. Первая цитата, как указывает Т. Ф. Пирожкова, взята из письма Самарина к К. С. Аксакову от сентября 1860 г. Вторая — из письма от 12 декабря 1860 г. (И. С. Аксаков и Ю. Ф. Самарин. Переписка. 1848–1876. С. 648).

• ⁵    Церковь св. мученицы Татины при Московском императорском университете.

• ⁶    Александр Алексеевич Щербатов (1829–1902) — князь, гласный Московской городской думы, в 1863–1869 гг. городской голова, близкий товарищ Самарина.

• ⁷    Железнодорожная станция (находится в нынешнем городе Солнечногорске).

• ⁸    Имеются в виду: Николай Федорович Самарин (1829–1892) — предводитель дворянства Богородского уезда Московской губернии, и П. Ф. Самарин. Оба сопровождали гроб с телом брата из Берлина.

• ⁹    Аксаков называет здесь три ежедневные московские газеты. «Московские ведомости» — газета консервативного направления, издаваемая М. Н. Катковым. Первое ее сообщение о кончине Самарина увидело свет 21 марта (№ 73. С. 3); затем 22 марта была помещена некрологическая заметка «Ю. Ф. Самарин» за подписью «Н. Б.» (криптоним Н. М. Павлова) (№ 74. С. 2–3). Уже после письма Аксакова в газете появились: рассказ о заседании Московской городской думы, посвященном памяти покойного (29 марта. № 80. С. 2–3); информационное сообщение о встрече гроба в Санкт-Петербурге и в Москве (30 марта. № 81. С. 4); известия о заупокойной службе и похоронах Самарина, о панихидах, отслуженных по нему в столице и в Риге, а также о посвященных его памяти речах, прозвучавших в заседании Санкт-Петербургского отдела Славянского благотворительного комитета 28 марта (31 марта. № 82. С. 2–3). Наконец, 1 апреля было опубликовано «Слово при погребении Юрия Федоровича Самарина» протоиерея Алексия Ключарева (№ 83. С. 3).

• ¹⁰    «Русские ведомости» — либеральная газета, в которой нередко публиковались профессора Московского университета. Редактором-издателем ее в то время являлся Н. С. Скворцов. 21 марта в ней увидел свет некролог, написанный Ф. М. Дмитриевым (№ 73. С. 1). Позднее здесь появились; передовая статья от 29 марта, повествующая о предстоящей встрече гроба Самарина в Москве и о реакции на его смерть русской прессы и общества (№ 80. С. 1); краткая заметка о состоявшейся встрече тела и о панихиде, отслуженной протоиереем Николаем Сергиевским (30 марта. № 81. С. 2); известие о похоронах (31 марта. № 82. С. 2); сообщение в разделе «Внутренние известия» о посвященном памяти Самарина заседании Санкт-Петербургского отдела Славянского благотворительного комитета (1 апреля. № 83. С. 2).

• ¹¹    Газета для массовой аудитории, издаваемая близким к славянофилам Н. П. Гиляровым-Платоновым. Он — автор передовой статьи, в которой сообщалось о кончине Самарина (21 марта. № 78. С. 1–2), и, вероятно, передовой, в которой, спустя 10 дней, было рассказано о его похоронах (31 марта. № 88. С. 1–2).

• ¹²    Александр Дмитриевич Градовский (1841–1889) — правовед, профессор Санкт-Петербургского университета, либеральный публицист.

• ¹³    Голос. 1876. 24 марта. № 84. С. 1–2. Издаваемый А. А. Краевским «Голос» в это время являлся крупнейшей либеральной газетой в России. Статья А. Д. Градовского вскоре была перепечатана в сборнике «В память Юрия Федоровича Самарина: Речи, произнесенные в Петербурге и в Москве по поводу его кончины» (СПб., 1876. С. 15–17); см.: Градовский А. Д. Трудные годы (1876–1880) / Сост., авт. вступит. ст. и коммент. С. С. Секиринский. М, 2010. С. 92–100.

• ¹⁴    Имеется в виду Московская городская дума, гласным которой Самарин был свыше десяти лет. В 1866–1875 гг. он являлся председателем Комиссии о пользах и нуждах общественных, а также принимал участие в работе других комиссий. Решения Думы, о которых рассказывает Аксаков, были приняты на ее заседании 26 марта.

• ¹⁵    Московская духовная академия, расположенная в стенах Свято-Троицкой Сергиевой лавры (Сергиев Посад).

• ¹⁶    Сущево — исторический район Москвы между Селезневской улицей и Камер-Коллежским валом, названный по находившемуся здесь прежде селу. Имеется в виду Сущевское городское училище, попечителем которого являлся Самарин.

• ¹⁷    Митрофан Павлович Щепкин (1832 – 1908) — публицист, экономист и статистик, в 1873– 1892 гг. гласный Московской городской думы.

• ¹⁸    М. П. Щепкин перечислил вопросы, связанные с городским хозяйством и его управлением, которыми в 1872–1875 гг. годах занимался Самарин (Московские ведомости. 1876. 29 марта. № 80. С. 2–3).

• ¹⁹    М. Ф. Соллогуб (урожд. Самарина, 1821–1888) — графиня, сестра Ю. Ф. Самарина, вдова гр. Л. А. Соллогуба.

• ²⁰    С. Ф. Самарина (урожд. Нелединская-Мелецкая, 1793–1879) — мать Ю. Ф. Самарина.

• ²¹    Жена кн. Черкасского Екатерина Алексеевна Черкасская.

№ 2.

Письмо А. Н. Бахметевой

Москва,

31 марта 1876 г.

29 марта, в день рождения брата Константина, привезли тело Самарина в заколоченном гробу, проводили его до университетской церкви, а вчера — после обедни и панихиды — отвезли и схоронили его — неподалеку от Хомякова, на кладбище Данилова монастыря1. Так странно и грубо звучат и выходят под пером эти слова по отношению к Юрию Самарину: «тело», «гроб», «привезли», «схоронили», но они не грубее самой правды, которая, впрочем, и до сих пор кажется несбыточною, и с трудом вмещается в сознание. Может быть потому, что мы не видели его мертвым, а видели только тяжелый, заколоченный гроб. Нужно было невероятное усилие воображения, чтобы уверить себя, что там заключено то, что представляется мысли, что соединяется с понятием «Юрий Самарин»: этот блеск, эта сила, эта жизненность ума, это металлическое слово! Хотелось бы прочесть на гробе надпись, впрочем, как и на всяком гробу и на всякой могиле: «нет зде, но возста»2.

Мне нечего распространяться, любезнейшая Александра Николаевна, о значении нашей потери. Слишком хорошо знаем мы с Вами, чтò такое был Самарин. Это одно из тех лиц, которые самим своим существованием поднимают общий уровень среды, в которой пребывают; которые блеском своих талантов придают будничной жизни что-то нарядное*, праздничное ; которые внутренним своим нравственным светом озаряют, облагораживают каждое дело, в котором участвуют. Праздник кончился. Не говорю уже о целой области мысли — философско-богословской, кото-

Александра Николаевна Бахметева

рая надолго с ним закроется, и для меня, может быть, навсегда.

Мемориальные доски в Даниловом монастыре в память об уничтоженных захоронениях.

Среди выдающихся имен значится и Ю. Ф. Самарин

Чрез горизонт нашей с Вами жизни прошли они трое, сначала как созвездие, потом угасли и закатились, каждая звезда* порознь, сперва одна вслед за другой, наконец, и последняя. Я разумею Хомякова, Константина и Юрия Самарина. Каждому подобает особая биография, но все три сливаются** или, лучше, исходят из одного целого. Они — как трое , и как каждый порознь . Задача трудная, но обязательная для меня. Поройтесь в Ваших воспоминаниях, Александра Николаевна, и поделитесь ими со мною.

Вы, может быть, уже имеете фотографию, снятую с него — мертвого. Какое могущество покоя, какая печать глубокой, сильной торжествующей мысли3.

Одно отрадно. Это — небывалое единодушие русского общества в выражении скорби и участия. Все, что есть интеллектуального в Москве и Петербурге, всякий, у кого хоть какая ни на есть душонка имеется, все наперерыв спешили принести дань уважения умершему. Вне этого движения остались в обществе только самое невежественное, бездушное, и администрация. Газеты до сих пор, всех лагерей и оттенков, только о нем и говорят. Церковь не перестает воздавать ему почести — устами проповедников: семь проповедей или речей было сказано ее служителями⁴. Такая оценка делает честь нашему обществу, тем более что она не была подготовлена искусственно, а проявилась неожиданно, сама собою.

Маменька5 питала к Юрию Федоровичу истинно материнское чувство и не отделяла его в своем сердце от Константина. Я не вдруг сообщил ей это известие, а постепенно. Она просто терзалась первое время, а теперь не перестает горячо о нем молиться. Жалка Софья Юрьевна, но Марья Федоровна несравненно больше. На братьях лежит печать сиротства. А Димитрия Федоровича6, того совсем подломило, и он не скоро оправится в здоровье.

А между тем на дворе пахнет уже весною, начинается прилет птиц, а с ними и возвращение заграничных наших странников. Ведь Вы возвращаетесь, не правда ли?7 Бедная Китти8, — она опять не здорова. Мало помогла ей Ницца, а, нет сомнения, наш московский климат зимою не может быть ей полезен. Прощайте, любезнейшая Александра Николаевна, целую ручки Ваши, — дружески кланяюсь Петру Владими-ровичу9. Анна10 выдержала довольно бодро всю мучительную тяготу этих двух дней, особенно вчерашнего — с 10 до 5 часов11, — но зато теперь едва движется от усталости и потому только сама Вам не пишет.

Преданный Вам всею душой.

Ив. Аксаков.

РО ИРЛИ. Ф. 3. Оп. 2. № 5. Л. 19–20 об. Подлинник. Автограф.

дорогого, самого достойного, не говоря уже об его значении общем — для всей России! И притом о потере такой внезапной, почти через 10 дней после свидания с Вами. Положим, что он был уже духовно спел для смерти, что он постоянно к ней готовился, что вид его возбуждал в каждом тревожные опасения и мрачные предчувствия (ссылаюсь на письмо Ваше же к графине Анне Алексеевне1 в день отъезда Юрия Федоровича из Парижа2), и все же — блеск ума, деятельность мысли, жизненность слова, энергия воли, не покинувшие его и до кончины, — не мирились с образом смерти, отрицали, казалось, ее возможность. И это до такой степени верно, что даже немцы-доктора приводят его качества теперь, в оправдание своей мешкотности; они утверждают, что он постоянно вводил их в обман своею бодро- стью, точностью своей речи, готовностью Княгиня Екатерина Алексеевна       к отвлеченным философским прениям

Черкасская               и отсутствием всяких жалоб. «Надобно было снять повязки, взглянуть на состояние раны, поверить градусы, чтобы напомнить себе о том, что человек нахо-

дится в состоянии смертельной опасности». Очевидно, впрочем, что и сам Юрий Федорович не подозревал близости кончины, потому что еще в четверг вечером, за сутки до кончины, диктовал Арапову3 письмо, сохраняя свое incognito, и приказал отправить его только на другой день. Письмо это, как Вы, конечно, знаете, осталось неотправленным4! Впрочем, наверное, Петр Федорович5 сообщил Вам уже все подробности, а также и фотографию, снятую с Юрия Федоровича, уже мертвого. По-моему, это лучший из его портретов: это глубокий сон мыслящего человека, это какой-то победный покой.

И что значит, наконец, нравственное достоинство человека, нравственный характер подвига его жизни — какая это общественная сила! Известие о его кончине пробудило решительно во всех, в ком тлится хотя малейшая искра духа, лучшие струны душевные, заставило каждого пережить несколько высоких нравственных мгновений! Вражда, ссоры, распри, различие мнений, партий, лагерей — все уступило единодушному выражению скорби, симпатии и уважения. Со смерти Гоголя не было таких похорон, с тою, конечно, грустною разницею, что на похоронах Гоголя было много молодежи (теперь состарившейся и присутствовавшей на похоронах Самарина), но из современной молодежи — было очень немного. Она бы, впрочем, не пошла бы и на похороны Гоголя. Зато было и другое отличие. Огромная университетская церковь была набита битком — людьми в черных платьях и фраках: мундиров не было. Церковь воздавала высшие почести, служил сам митрополит6, человек 8 священников — и все служили сердечно, зная — кого отпевают, более 1000 человек, также искренно сокрушенных, — и никакой официальности, никакого начальства! Княгиня М. П. Щербатова7 остроумно выразилась, что правительство опасалось демонстраций, а между тем само же и устроило единственную демонстрацию: отсутствие генерал-губернатора8 и генералитета. Были, правда, и Дурново9, и Арапова10, но как частные люди и скрывшись, совсем невидные, в толпе, позади. Зато были тут, проводили до кладбища и были на кладбище и Катков11, и Корш12, и Кетчер13. Митрофан Щепкин шел пешком до самого Данилова. Я встретил таких, которых не видел лет 25!

Хотелось бы мне очень прочесть статью князя14, напечатанную или посланную в печать во французской какой-то газете. Постараюсь зайти сегодня к графине Барановой.

Я теперь обратился в какого-то кладбищенского сторожа или надсмотрщика. Мои столы и шкафы — это могилы, в которых я постоянно роюсь, и когда уйдешь в эту работу, то грань между живым и отжившим совершенно теряется. Надобно бы исключительно отдаться теперь работе воспоминаний, — все собрать, издать, записать, восстановить образы лиц и всего прошлого. Теперь ощущается только одно чувство: собственной убыли, искалеченности!.. Я писал князю и вызывал его на работу. Деятельность Самарина со времени участия в Редакционных комиссиях* ему лучше, чем кому-либо, известна.

Прощайте, дорогая княгиня — целую Ваши ручки и всеми силами души желаю Вам поправиться в своем здоровье — возвратиться к нам.

Ваш душой

Ив. Аксаков.

Могила Ю. Ф. Самарина в Даниловом монастыре до уничтожения

Обнимаю князя. Жена Вам писала недавно и теперь ушла в церковь.

РО ИРЛИ. Ф. 3. Оп. 2. Д. 66. Л. 15 об.–16 об. Копия. Рукопись.

Автограф: ОР РГБ. Ф. 327. Разд. II. Кор. 4. № 15. Л. 8–9.

• ¹    А. А. Баранова (урожд. Васильчикова, 1823 или 1827–1890) — графиня, сестра кн. Е. А. Черкасской, вдова генерал-майора графа П. Т. Баранова. Вероятно, Э. В. Захаров прочел эту же фамилию, упомянутую в черновике письма к Е. Ф. Тютчевой, как «Воронцова» ( Захаров Э. В. Письмо И. С. Аксакова Е. Ф. Тютчевой о последних днях Ю. Ф. Самарина. С. 73).

• ²    Аксаков пересказывал Е. Ф. Тютчевой письмо кн. Черкасской: «...она как будто заранее его оплакивала. Состояние его здоровья было таково, что при взгляде на него сжимается сердце. Взглянешь на тело — говоришь себе, что не жилец; послушаешь его — и сверкание этого ума, жизненная сила его речей прогоняли образ смерти» ( Захаров Э. В. Письмо И. С. Аксакова Е. Ф. Тютчевой о последних днях Ю. Ф. Самарина. С. 73). Схожие впечатления высказал в газете «Современные известия» Гиляров-Платонов: «Месяца три тому назад, когда он в последний раз приезжал в Москву, многие поразились его худобой, а некто даже сказал нам: „что-то страшно переменился Ю. Ф., он не жилец , печать смерти на нем...“. Мы сообщили эти опасения ближайшим друзьям, но нас успокоили, что это есть обыкновенный, нисколько не опасный результат лечения по известной методе, требующей исключительно мясной пищи» (21 марта. № 78. С. 2).

• ³    См. Прим. 13 вступительной статьи.

• ⁴    Аксаков рассказывал Е. Ф. Тютчевой: Самарин в том письме «сколько мне помниться, просил прислать священника». Далее он добавлял: «Письмо это осталось неотправленным и найдено у постели на столе. Немцы ожидали повторного приказания, и так как Самарин, взглянув на адрес, пробовал его исправить собственноручно (поставив Herra вместо Jhren Hochwieden) и, конечно, не совсем удачно — левой рукой, с помарками, то немцы стали в тупик: удобно ли отправлять письмо в таком виде. Между тем, отошли они его рано утром

хоть в пятницу, поспел бы вовремя Арапов и священник!» ( Захаров Э. В. Письмо И. С. Аксакова Е. Ф. Тютчевой о последних днях Ю. Ф. Самарина. С. 72).

• ⁵    П. Ф. Самарин.

• ⁶    Митрополит Московский и Коломенский Иннокентий (в миру Иван Евсеевич Попов-Вениаминов, 1797–1879).

• ⁷    Мария Павловна Щербатова (урожд. Муханова, 1836–1892) — княгиня, жена кн. А. А. Щербатова, как и муж, занималась благотворительностью.

• ⁸    Владимир Андреевич Долгоруков (1810–1891) — князь, генерал-адъютант, генерал от кавалерии, московский генерал-губернатор. А. И. Кошелев по поводу его отсутствия вспоминал: «...говорят, что он из Петербурга получил телеграмму, воспрещавшую ему быть на похоронах» ( Кошелев А. И. Записки Александра Ивановича Кошелева (1812–1883 годы): С семью прил. / Изд. подгот. Т. Ф. Пирожкова. М., 2002. С. 148).

• ⁹    Мария Васильевна Дурново (урожд. кн. Кочубей, 1848–1896) — жена московского гражданского губернатора П. П. Дурново. Об отсутствии на похоронах самого губернатора Аксаков писал матери ( Тесля А. А. «Последний из „отцов“»: биография Ивана Аксакова. С. 560).

• ¹⁰    Вера Александровна Арапова (урожд. Казакова, 1842–1890) — жена московского обер-полицмейстера Н. У. Арапова.

• ¹¹    Михаил Никифорович Катков (1818–1887) — публицист, редактор-издатель консервативных изданий — газеты «Московские ведомости» и журнала «Русский вестник».

• ¹²    Евгений Федорович Корш (1809–1907) — либеральный журналист, библиотекарь Московского публичного и Румянцевского музеев.

• ¹³    Николай Христофорович Кетчер (1809–1886) — либеральный журналист, переводчик,

• ¹⁴    Кн. В. А. Черкасский.