Поэтика абсурда в рассказах Татьяны Толстой

80-е гг. ХХ в. принято считать началом постмодернизма ‒ нового философско-культурного и литературно-эстетического направления, ставшего совокупностью «теоретических и художественных движений, которым свойствен принципиальный эклектизм и фрагментарность, отказ от больших, всеохватывающих мировоззрений и повествований» [7]. Постмодернизм стал переходом к новому «модусу мышления», в основе которого лежат новые принципы мировосприятия, исключающие, прежде всего, всякое подавление или ограничение. Раскрепощение, открытость, размытость границ, отрицание прежней иерархии ценностей и канонов свойственны постмодернистскому сознанию, анализирующему мир с точки зрения иных философских и эмоционально-эстетических представлений, смыслов, оценок.

Постмодернизм отвергает реалистическое представление о характере и обстоятельствах. Мир постмодернисты воспринимают как хаос, абсурд, лишенный причинно-следственных связей и ценностных ориентиров. Но, моделируя «иную реальность», в основе которой лежит индивидуально-личностное восприятие мира, постмодернист не живет иллюзиями и не погружается в пессимистическое отчаяние, а приходит к выводу, что «мир надо воспринимать таким, каков он есть, со всей его мерзостью и жестокостью. Человеку не дано сделать его лучше, т.к. его природа несовершенна, и он неизбежно будет продуцировать то негативное, что изначально ему присуще» [1].

Исследователи постмодернизма говорят сегодня о двух его модификациях ‒ западной и восточной, рассматривая в рамках последней и русскую его ветвь [4]. Но в России постмодернизм пошел по совершенно иному пути. В отличие от западного, постмодернизм в России носил ярморочно-праздничный характер. Но вся эта калейдоскопическая пестрота и яркость «клочков», «осколков», «лоскутьев» бессмысленного, абсурдного мира, эта «прелесть хаоса», демократическая вольность с общепризнанными идолами и святынями, проходившая в форме «веселой игры», веселила читателя, хотя, дойдя до финала произведения, он начинал понимать, что все это веселье, сопровождаемое искрометным юмором и меткими сатирическими оценками на всем протяжении повествования, есть не что иное, как «смех сквозь слезы», «пир во время чумы».

Размышляя о литературе русского постмодернизма, мы хотим остановиться на особенностях абсурдного мира, созданного Татьяной Толстой, признанной одним из самых ярких авторов нового, постмодернистского, поколения.

Т. Толстая не раскрывает «правду о мире», поскольку в абсурдном мире как «хаотическом конгломерате… идеологий, традиций, стереотипов» [2] не может быть единой правды. Она заменяет единую, универсальную правду множеством интерпретаций существующих в этом мире «правд», о которых рассуждает как она сама, так и ее герои, которые, неудовлетворенные убожеством своего существования, стремятся создать свой, абсурдный, мир, который станет противовесом «правильному миру», продиктованному реальной жизнью. Но в итоге их фатальное несовпадение мечты и реальности заканчивается конфликтом между реальным и выдуманным мирами, что заставляет автора горько иронизировать над «бытом» и «бытием» своих героев.

На страницах рассказов Татьяны Толстой живут «абсурдные» люди. Такова, к примеру, Соня, героиня одноименного рассказа. Соня ‒ слабоумная или, говоря православнохристианским языком, юродивая, но на таких, как она, земля держится.

Все находящиеся рядом с Соней ‒ люди «правильные», они живут в соответствии с законами жизни. Но мгновение ‒ и превращаются они в «тряпичных кукол» с «голубыми стеклянистыми глазками» и « пустым черепом». Соня для них ‒ «дура», разбрасывающая «восхитительные в своей непредсказуемости» «кристаллы глупости» по всему «порядочному» обществу. «Глупостью» это общество называет не только непорочность тела героини (Соня ‒ старая дева), но чистоту ее души, доброту сердца и ‒ главное ‒ никогда не сбывшуюся мечту о светлой любви. Стерев грань между мечтой и реальностью, Соня идет навстречу своей мечте, придуманной для нее шутки ради членами людского «правильного» коллектива, и… находит свою несостоявшуюся, вымышленную, любовь: «Николай лежал под горой пальто, в ушанке, с черным страшным лицом, с запекшимися губами, но гладко побритый. Соня опустилась на колени, прижалась глазами к его отекшей руке со сбитыми ногтями и немножко поплакала. Потом она напоила его соком с ложечки, подбросила книг в печку, благословила свою счастливую судьбу и ушла с ведром за водой, чтобы больше никогда не вернуться » [5]. Так, «правильному» по всем законам человеческого понимания миру Соня предпочитает мир «абсурда», где отсутствует логика и здравый смысл, но зато в нем есть место чувствам и «белому эмалевому голубю», ставшему символом мечты, которая может жить только в «абсурдном» мире.

Соня ‒ одна из тех «сомнамбул», от которых, по слову молодой писательницы Валерии Нарбиковой, «осталась только видимость» [3]. Сомнамбулы, как отмечает М.Н. Эпштейн, являются преобладающими персонажами литературы русского постмодернизма. По мысли данного литературоведа, прототипами «сомнамбул» в русской литературе являются «лишние люди» XIX века, «чуждые миру полезной однородности» [7]. Но, в отличие от своих предшественников, «лишние люди» конца ХХ столетия уже не могут «выделиться и облагородиться этой лишностью среди неприкаянных вещей, неокупаемых денег, неприспособленных жилищ, непроезжих дорог…» [7]. Сам окружающий мир сделался для них лишним и «лишние люди», «еще недавно гордые своей непричастностью, обособленностью от всего, разделили это свойство с окружающим миром ‒ и растворились в нем. Лишние люди стоят в очередях и сбиваются в стаи, но от этого не укореняются в бытии ‒ напротив, само бытие становится призрачнобезлюдным» [7].

Сомнамбулизм и есть последняя фаза развития «лишних» людей. Сомнамбулы ‒ «лица, не успевшие ничего совершить и обдумать, сразу же тонущие в апокалиптическом тумане» [7]. Это и Денисов, герой рассказа «Сомнамбула в тумане», идущий против течения и заменивший свою реальную жизнь мечтой ‒ о далеких странах, неоткрытых островах, несовершенных подвигах; и Петерс, герой одноименного рассказа, так и не нашедший себя в жизни, которая пронеслась мимо него, словно «стремительный поток», и Светлана, героиня рассказана «Огонь и пыл» ‒ «полуодетая, или одетая не с того конца: на босу ногу ‒ детские задубелые ботиночки среди зимы» [5].

Такова и Наташа из рассказа «Вышел месяц из тумана», которая через всю свою жизнь пронесла детские впечатления о «желтом рогатом Месяце» , вышедшем, «глухо бряцая доспехами», «из синего, черного, клубящегося тумана».

Можно также вспомнить рассказы «Круг», «Река Оккервиль» и многие другие, повествующие о судьбах не просто людей-неудачников, а людей, «выпавших» из этой жизни, отсутствующих в ней: «троньте их за плечо, потрясите хорошенько ‒ не заметят. Словно бы вся их активность ‒ от лунных чар, а на земле они давно уже спят, блаженно или тревожно» [7]. «Ночь дует в спящее лицо» ‒ это сказано про ученого-биолога из рассказа «Сомнамбула в тумане», который, лишившись работы из-за того, что мыслил «не как все», стал наяву сомнамбулой. Но, живя в своем «перевернутом» мире, он не собирается возвращаться к реальности, преодолев свою болезнь, а убегает от тех, которые собрались помочь ему покинуть «абсурдный» мир. «Он бежит по бездорожью, смежив вежды, вытянув руки, с тихой улыбкой, словно видит то, что не видят зрячие, словно знает то, что они забыли…» [6]. Этот бег по бездорожью есть бег в пустоту, бег туда, откуда нет возврата, потому что впереди ‒ пропасть, обрыв. «Неужели он не добежит до света?». Этим риторическим вопросом заканчивается рассказ «Сомнамбула в тумане». «Какой свет здесь подразумевается, после тумана и черного провала, не нужно и пояснять. Умирающему грезится воскресение…» [7].

«Умер сам ‒ научи товарища» [6] ‒ горько иронизирует автор в рассказе «Сомнамбула в тумане». Все «сомнамбулы» Т. Толстой подвержены смерти, потому что законы их «абсурдного» мира не совпадают с законами реальности, в которой они вынуждены существовать.

Правда, бегут герои Татьяны Толстой не сразу «в смерть». Первым этапом такого «побега» является «побег в детство». Детство ‒ это «сад», «без конца и края, без границ и заборов, в шуме и шелесте, золотой на солнце, светло-зеленый в тени, тысячеярусный ‒ от вереска до верхушек сосен» («На золотом крыльце сидели») [5]. В мировой культурной традиции сад, именуемый, согласно библейской книге Бытия, Эдемом, ‒ классическая универсалия, являющаяся образом мироздания. Совершив замену «сада» на «детство», автор закрепляет за ребенком божественное начало. «Будьте как дети ибо их есть Царство Небесное» (Мк. 10: 14).

Но бегство героев Т. Толстой в детство-сад ‒ это своего рода протест, несогласие с прозаичностью жизни. Этим объясняется постоянное стремление героев к выдумкам как средству выхода из обыденности жизни и преодоление серости, причем у некоторых персонажей это стремление осуществляется стихийно, на подсознательном уровне. Однако детство, хотя и является «лицом сказки», всегда сталкивается у Т. Толстой с другой реальностью ‒ со страшной действительностью, в результате чего «праздник жизни» оказывается неотделим от «пропасти небытия», то есть от смерти. Поэтому многие герои Т. Толстой, не сумев преодолеть конфликт сказки (мечты) с действительностью, гибнут (одни ‒ физически, другие ‒ духовно).

Бегство героев Т. Толстой из реального мира в свой особый, иллюзорный (с позиций «нормального» человека ‒ абсурдный) мир не всегда можно рассматривать как выход из круга бытовых страданий. В этом мире с точки зрения абсурдной логики, которой придерживаются «сомнамбулы» Т. Толстой, мало красок, он беден, убог и скучен. Но и богатый оттенками абсурдный мир не дает ответа на вопрос: что ценнее для человека ‒ жизнь реальная или вымышленная; мир правильный, где все «по полочкам», или мир «абсурдный», мир детского сознания, воображения? Борьба за мечту оказывается непосильной для многих героев Татьяны Толстой, поэтому многие из них отказываются от мечты в пользу «уютной скорлупы», какую им предлагает жизнь. Так, слабоумный Алексей принимает «правду жизни», реально существующую действительность: «… страшные карлики снова провалились под землю, жизнь торжествует» (рассказ «Ночь») [5]. Но счастлив ли он? Отказ от «своего мира» приводит к раздвоенности героя, к двум «Я», сидящим внутри одного и того же тела: один Алексей, подняв голову к «черному куполу», небу, тянется к звездам, которые, словно « маленькие сияющие бисеринки», повисли « в черной пустоте», от чего тот кажется исполином . Другой Алексей « съеживается» и превращается в микроба, живущего либо в маковом зернышке», либо на « остром кончике иголки» [5]. Синтез реального и идеального, жизнеподобного и гротескного, логического и абсурдного пронизывает все творчество Татьяны Толстой. Можно даже сказать, что в ее произведениях происходит формирование нового типа поэтики, преобразующего элементы всех традиционных и нетрадиционных систем в «новое химическое соединение», ‒ поэтики абсурда. При этом абсурд культивируется писательницей как течение мысли, идей и образов. В целом же «малую прозу» Т. Толстой нельзя назвать абсурдистской, она в высшей степени реалистична как по форме, так и по содержанию: в основе рассказов писательницы лежит социальный контекст и внутренний, смысловой, стержень. Но именно «абсурдность» поведения героев Т. Толстой, «абсурдность» их мышления и бытия помогают заострить внимание автора на проблемах личности и общества, на противоречиях современной действительности. Формы игры, карнавала, фантазийного коллажа способствуют более глубокому осознанию несовершенства того мира, в котором живет заблудшее и погибающее человечество.