Поэтика крестьянского труда в повести В.И. Белова "Привычное дело"

Значимость темы крестьянского труда в произведениях В.И. Белова отмечает большинство исследователей его творчества, что отражено в работах Я.В. Сальниковой [6], Н.В. Дворяновой [4], Т.Е. Аркатовой [1], Л.В. Широковой [8] и др. Деревенские будни и сельский труд рассматриваются главным образом попутно, основное внимание уделяется их аксиологическому и социокультурному аспектам. В настоящей работе впервые предпринята попытка выявить и охарактеризовать художественно-стилистические средства описания крестьянского труда, проанализировать сопутствующие мотивный и образный ряды на материале повести «Привычное дело» – ключевого произведения В.И. Белова.

Жизнь семьи Дрыновых протекает в ежедневных трудах. Катерина и Иван Африканович в поте лица поддерживают скудный материальный достаток семьи, о чем читателю дается четкое представление. В то же время в тексте практически отсутствуют развернутые описания каких-либо крестьянских работ, за исключением сенокоса (в частности, эпизода первого покоса Катюшки, где речь идет о навыке, осваиваемом впервые). Все, что связано с трудовыми операциями, в большинстве случаев сглажено, минимизировано, как бы лишено специальной поэтической выразительности, что, на первый взгляд, кажется странным, учитывая особое отношение писателей-деревенщиков к труду. Такая стертая образность в представлении крестьянских работ в повести контрастирует с пейзажными зарисовками, изобилующими яркими эпитетами, метафорами и сравнениями. Как тогда формируется автором образ «всепоглощающего» труда, который возникает при восприятии текста рассматриваемой повести?

Труд для писателя является содержанием жизни, он не мыслится тем, что требует специально выделенного времени. На страницах книги «Лад» Белов прямо объясняет особенности своего художественного мира: «Да и сам труд отдельно как бы не существует, он не заметен в быту, жизнь едина. <…> Труд из осознанной необходимости быстро превращался в нечто приятное и естественное, поэтому незамечаемое» [2, с. 13]. Соответственно, быть чем-то занятым – естественное, привычное состояние человека, что подтверждено формулой, вынесенной в заглавие, – «Привычное дело». Повествователь «Привычного дела» находится внутри повествуемого мира, последний для него представляет собой понятное, родное, освоенное пространство. Задача автора – показать сельский мир изнутри, в его органической целостности. Такая позиция не предполагает сосредоточенности на описании рутинных действий, поэтому рискнем утверждать, что основной прием в изображении крестьянского труда в повести – редукция (упрощение, вплоть до умолчания). Белову важен не труд сам по себе, не описание видов крестьянских работ, а повседневность труженика, в которой привычное – незаметно. Это объясняет отсутствие эффектных выразительных средств, функция которых как раз в выделении, остранении явления.

Впечатление естественности протекания жизни в трудах, как бы незамечаемых, создается за счет называния, перечисления простых действий, причем (что важно!) попутных, упоминаемых вскользь. Так достигается эффект автоматизма привычных действий, что вовсе не исключает их осмысленности. Внимание повествователя сосредоточено главным образом на сознании Ивана Африкановича и Кате-

рины, он постоянно внедряется в мир героев, несобственно-прямая речь становится наиболее используемым средством описания их переживаний. Устойчивым способом репрезентации состояния персонажа в повести становится внутренний монолог, который бывает сложно отделить как в «плане идеологии», так и в «плане фразеологии» от авторского повествования. Такое «сосуществование», «соединение» В.Н. Евсеев назвал «приемом слияния голосов», свойственным «гомофонической художественной структуре В.И. Белова», к которой, несомненно, можно отнести и повесть «Привычное дело» [5, с. 15].

Применение несобственно-прямой речи размывает границу между словами повествователя и героев, так что читатель видит мир глазами персонажа. В главке «Жена Катерина», посвященной неполному трудовому дню Катерины Дрыновой, основную площадь текста занимают размышления и воспоминания, которым она предается, не отвлекаясь от работы. Действия фиксируются повествователем попутно, внимание на них специально не фокусируется, они «разбивают» внутренний монолог героини: Она принесла тридцать ведер холодной воды из речки , разбавила ее горячей , наносила соломы в кормушки и вымыла руки перед дойкой. Двенадцать ее коров доились не все, многие были еще на запуске, и Катерина подоила быстро . Сливая молоко , она опять ласково ухмылялась, вспоминая мужика… (c. 37)*. И далее, в середине ее размышлений о семье: Катерина лопатой сгребла и вывезла накопившийся за ночь навоз (с. 39). Конспективные ремарки повествователя, разбросанные по тексту, формируют представление о трудовом утре героини и о точной последовательности действий доярки на ферме. Отсутствие у них эмоционально-оценочной окрашенности создает впечатление привычности трудовых операций, а нейтральность интонации на чуткого читателя производит обратный эффект: тяжесть ежедневных трудов Катерины контрастирует с безыскусностью и обыденностью их описаний. Оценка степени тяжести работы проявляется в речи окружающих: доярок ( …А бабы, уходя завтракать, только головами качали . Двенадцать коров на руках у Катерины, да еще и телятник взяла. С ума надо сойти ! (с. 40)) и Евстольи ( Вся-то изломалась , вся (с. 33)).

Подобным образом представлена и процедура отбивания косы Иваном Африкановичем: Он отбивал косу, плевал на кончик молотка и тюкал по бабке , плющил тонкое лезвие , стараясь не делать на нем трещин. Тюкая долго , размеренно , и уже совсем все встало на свое место, он успокоился от этого тюканья, как вдруг опять появился тот уполномоченный (с. 62–63). Подготовка инструмента к работе описана максимально просто, с помощью перечисления составляющих процесс действий. В то же время названы все нюансы этой требующей мастерства и концентрации процедуры, предполагающей, что ударять по лезвию нужно осторожно, ритмично, долго. Безыскусность и одновременно скрупулезная точность, знание дела характерны для описания трудовых операций в повести. Перечислительная интонация и несовершенный вид используемых в тексте глаголов словно воспроизводят ритм самого действия. При этом повествователь сосредоточен не на процессе отбивания косы как таковом, а на том, как успокаивается за работой расстроенный конфискацией сена Иван Африканович.

Для В.И. Белова свойственно изображение не только процесса труда, но и эмоционального состояния персонажа, его отношения к делу, рефлексии по поводу трудностей или неудач в работе, неудовлетворенности результатами труда. Мысли о том, что сделано либо надо сделать, постоянно занимают героев. Об этом думает Катерина, когда возвращается домой из больницы (опять же пример несобственно-прямой речи): Скотина, как без нее, огород посажен ли? Грядки сделаны высокие, хорошие, картошку посадили. И лук вон уже зазеленел, капустки посадили, не забыли (с. 45). Мысли героини создают у читателя целостное представление о разнообразии ее забот на ферме и в доме.

Описание отношения к труду строится Беловым по аналогии с изображением эмоционального состояния любящих людей. То, что любит человек, дорого его сердцу, находит отклик в душе, становится его неотъемлемой частью. Утрата любви или любимого человека вызывает душевную или даже физическую боль (Иван Африканович почти бежал, волнение опять нарастало где-то в самом нутре, около сердца (с. 20)). Так и в труде: любая работа требует вложения душевных сил, только тогда она приносит радость и удовлетворение; отсутствие результата или небрежное отношение к труду вызывает сильные душев- ные переживания. У Ивана Африкановича болела душа при виде пыльного, поросшего молочником поля, вспаханные места были ненамного черней невспаханных (с. 83); А ежели мне не надо продажного? Ежели я непокупного хочу? Иван Африканович даже сам удивился, откуда взялась какая-то злость в душе (с. 84); …у Ивана Африкановича что-то надломилось, треснуло в сердце… (с. 85) и др. Благодаря ассоциативной связи через пересечение в цепочках слов душа, сердце, боль достигается наращение смысла, вкладываемого автором в понятие «крестьянский труд», перевод его из сферы физической в сферу духовнонравственную.

Представление о труде и его роли в жизни человека можно реконструировать на основе часто используемого Беловым приема «вза-имохарактеристики» персонажей. Профессиональные умения, интерес к работе, оценка трудовых действий, статус работы для колхозника, оплата труда нередко даны автором во внутренней речи, несобственно-прямой или прямой речи персонажей по отношению друг к другу. Таким способом вводятся не только положительные, но и отрицательные оценки способностей.

Катерина, работая на ферме, думает о муже: Вся деревня захохочет, скажут, Иван Африканович скотником заделался . Нет, нечего это и думать, не пойдет. Ему лес да рыба с озером, да плотничать любит , а ко скотине его и на аркане не затащить (с. 40). Евстолья сообщает Степановне об отношении Катерины к труду и непосильно взваленной на ее плечи работе: Парня-то когда принесла, дак велено было на работу-то пока не ходить, а она на другой день и побежала к коровам … (с. 33); Сколько раз я ей говорила: «Уходи, девка, со двора, вытянет он из тебя все жилушки, этот двор ». Митька в разговоре с Иваном Африкановичем дает положительную характеристику его разносторонних умений: Ты же и плотник , и печник , и ведра вон гнешь (с. 85).

Негативную (прямую или косвенную) оценку от окружающих получают Дашка Путанка, Мишка Петров и Митька. «Ох ты, сухорукая , – подумал Куров, поливая ковшом рассаду, – не тебе бы сухорукой , ходить по воду; ежели замуж выйдешь, дак одно от тебя мужику раззоренье » (с. 42); … бабы с восхищением ругали его (Митьку): «Принес леший в самый-то сенокос, ишь харю-то отъел . Только мужиков смущает, сотона полосатой » (с. 66).

При этом повествование строится таким образом, что опыт и умения, оцениваемые по- ложительно, показаны на контрасте с оценкой оплаты труда крестьянина в колхозе, несоразмерностью усилий и материального поощрения: Сена у тебя пшик, с одной загороды, так? Рыба да охота тоже не доход, так? <…> Вот сена ты накосил непокупного. Тебе хоть за косьбу заплатили? Гы! Смех на палочке. <…> Вкалывай тут! За так (с. 84). Именно это противоречие и становится объяснением нежелания работать в колхозе, мотивом для переезда в город в поисках лучшей доли (для себя или детей).

Характерен для Белова прием изображения «отсутствия» как знак занятости вне пространства деревни, вдали от жилья или за пределами пространства отдыха, сна, развлечений (в поле, на ферме и т. п.). При этом автор в описании, как правило, совмещает зрительное и звуковое восприятие картины ( Пусто в деревне. Вон только у скотного двора какие-то звуки (с. 65); Тихо , у всех ворот батоги , – видно, уж и на силос косят (с. 45)). Результаты труда ассоциативно связаны и с запахами, распространяющимися в пространстве деревни: Ребятишки кидались на дороге репейником, теплый, пахнущий молоком, дымом и навозом наплыв воздуха докатился до бревен (с. 52).

Изображение значимого отсутствия, редукция описаний крестьянского труда выражается в обозначении начала и / или конца трудового дня, сам же процесс, как правило, опускается. Например, главка «Утро Ивана Африкановича» посвящена началу обычного дня героя. Помимо действий, автор фиксирует время дня / года, расстояния, упоминает инвентарь, а также может указать и на результат работы (количество сделанного). Так, отдельно сообщается, что Дрынов с детства был раноста-вом (правильный день крестьянина начинается рано), сказано, что он еще затемно испилил порядочный штабель еловых дров. Когда обозначилась заря , взял топор, сумку рыбную и пошел к реке, к озеру (с. 35). Однако целиком день не описан. Степановна объясняет отсутствие дочери дома: Две коровы должны вот-вот отелиться, дак убежала еще с вечера , а сама Нюшка возвращается поздно в навозных сапогах и пропахшей силосом фуфайке (с. 14).

В обрамлении главки «На бревнах» через череду действий представлено, как постепенно просыпается и засыпает деревня. В начале дня затопилась первая печь; Дашка Путанка в рыжем переднике вышла за первой водой; ранний молоток Ивана Африкановича отбивал косу, из избы босиком шел Иван Африканович. В одной руке – коса и оселок, в другой – сапоги; из разных ворот завыходили работальни-цы; одновременно выгоняли коров; бабы, еще посудачив, во главе с Иваном Африкановичем пошли в поле (с. 41–44). Этими разбросанными по тексту упоминаниями показан налаженный ритм начала трудового дня.

Процесс работы в поле опускается, при этом его начало маркировано через аудиаль-ный образ: …А через полчаса испуганно, как спросонья, треснул пускач , потом сказался солидным чихом большой двигатель , трактор взревел, заглох , но вскоре заработал опять, уже ровно и сильно . <…> Бревна Ивана Африкановича опустели на время. В деревне опять стало тихо (с. 44). Техника, подобно людям, словно настраивается на нужный ритм. Все ушли на работы, а звуки этих работ слышны как бы изнутри опустевшей деревни, в которой остались лишь старики и дети.

Катерина, возвращаясь из больницы, видит: Тихо, у всех ворот батоги, – видно, уж и на силос косят (с. 45). Подобным образом в конце главки в обратном порядке названы действия, маркирующие завершение дня: …Даже молоток, отбивавший косу, и тот перестал тюкать; из леса баржами выплыли коровы; вышла бабка Евстолья, села доить корову (с. 48). Метафорическое отождествление коров с медленно плывущим судном также формирует образ размеренного ритма. Так создается эффект законченности картины трудового дня, при этом сами труды как таковые редуцированы.

Разнообразие трудов и забот крестьянина часто обозначается глаголами перемещения в пространстве с указанием направления: ездили на стожья (с. 9), торопилась к печи; с ведром выходила из избы (с. 26); побежала к коровам (с. 33); пошел к реке; все ушли на стожья косить (с. 45); отмахал семь верст в лес (с. 61) и т. п. Жизнь буквально представлена как непрерывное движение: беготня по дому, походы в лес, на реку, в поле и обратно. С одной стороны, немалые расстояния, которые приходится преодолевать героям, поданы автором как будто «пустяковые», с другой – в повествование нередко вводятся числительные, отражающие реальное положение вещей: семь верст до ночного покоса в лесу, а ведь еще нужно и обратно вернуться. Причем это еще не сама работа, а только дорога к ней. Все перемещения героев происходят внутри своего пространства, частью которого является пространство природы (лес, поле, озеро, река).

Излюбленный авторский прием, используемый В.И. Беловым и в повести «Привычное дело», и в целом ряде других произведений, – повтор, имеющий разную функциональную нагрузку. Акцентирование внимания на повторяемости действий важно в изображении крестьянских будней. Это делается с помощью дословных и вариативных повторов, употребления слов со значением повторяемости ( снова, вновь, опять и т. п.) и глаголов с семантикой многократности ( бегать, ходить, носить, гоношиться, канителиться, трясти, возить и т. п.): Катерина с ведрами бегала между ребячьими головенками, носила с колодца воду (с. 37). Бабка Евстолья появлялась в избе и, не глядя на ребят, торопилась к печи. <…> Так повторялось много раз , пока бабка не кончала обряжаться (с. 26). Показателен пример из главки «На бревнах», в самом финале которой сказано: Снова в деревне протопятся печи, бабы выгонят на траву скотину и, посудачив о Мишкиных и своих делах, уйдут в поле косить на силос, вновь придет на бревна бабка Евстолья с маленьким внучком, напевая, будет греться на солнышке (с. 59). Перечислительная интонация усиливает впечатление повторяемости действий. Так подспудно через ритм и повтор реализуется мысль о цикличности и непрерывности трудов и жизни крестьянского мира.

Многократное дублирование слов внутри предложения или в ряде соседних, как правило, создает ощущение навязчивой и тревожной мысли, гнетущей персонажа, требующей определенных действий и объясняющей его поступки: Для коровы на зиму надо три стога минимум . С процентами да и с приусадебным участком три стога, не меньше , без этих трех стогов крышка (с. 60). Начало главки «И пришел сенокос» организовано вариативным повтором фразы: И вот Иван Африканович косил по ночам. Всего можно выделить пять таких повторов, из них два – дословные, и один раз в варианте: Ну, правда, не он один по ночам косит; все бегают (с. 60). Прием поддерживает впечатление длительности, непрерывности осуществляемой работы, также выполняет функцию смыслового выделения, усиления причинно-следственной связи (в сочетании с обоснованием неизбежности ночных походов в лес и акцентом на трудности и важности задачи – заготовить сено для коровы).

Частичный лексико-семантический повтор фраз или отдельных сходно изображаемых «деталей» в разных главах и подглавках служит сопоставлению, например, потенциаль- ного результата и реального. Так, в пятой главе (первой ее части «Вольный казак») во время пахоты автор, не концентрируя внимание на действиях людей, констатирует лишь признаки ситуации в целом (дело не клеилось) и предметов, задействованных в пахоте (раскиданный навоз пересох; земля туго поддавалась плугам; лемеха тупились быстро (с. 82)). На этом фоне сразу выделяется описание состояния Ивана Африкановича, переживающего за возможный результат плохой вспашки (У Ивана Африкановича болела душа при виде пыльного, поросшего молочником поля, вспаханные места были ненамного черней невспаханных. <…> – Стой, закричал Иван Африканович… Мишка нехотя остановился: – А-а, подумаешь! Все равно ничего не вырастет! – Это… это… это как не вырастет? (с. 83)). К этой картине возвращается В.И. Белов в третьей части той же главы («Три часа сроку»), характеризуя результат труда и государственной политики: Иван Африканович поглядел вокруг; на эту родную землю, и у него заныло сердце. Самолучшее сосновское поле, засеянное кукурузой, было сплошь затянуто желтым молочником… (с. 95).

Повтор становится у Белова средством создания образа персонажа. Одни и те же характеристики, вложенные в уста разных героев (Ивана Африкановича, Евстольи, Катерины), с одной стороны, объективируют изображаемое, с другой – поддерживают главные темы, мотивы произведения. Мысль о непосильном труде Катерины и роли кормилицы большой семьи впервые выражена в словах Ивана Африкановича в первой главе повести: Баба шесть годов ломит на ферме. Можно сказать, всю орду поит-кормит (с. 20). Затем сходное высказывание вложено в уста бабки Евстольи (вторая глава): Вся-то изломалась, вся, – Евстолья заутирала глаза, – нету у ее живого места… Я и говорю: «Плюнь ты, девка, на этих коров-то! А какое плюнь, ежели орава экая, поить-кормить надо» (с. 33).

В четвертой главе в свернутом виде Иван Африканович снова возвращается к этой мысли о куче детей и корове, которая поит-кор-мит, а в пятой уже сама Катерина, думая о заготовке сена без мужа, возвращает читателя к той же мысли: А и тут – чего я одна? Сена не накосить на корову, а без коровы что с этакой оравушкой? (с. 91). Такое многократное повторение задает особенное эмоциональное напряжение, ощущение неизбежности трагического, усиливающееся к концу текста.

Сходные функции (сопоставления результатов, создания ощущения тревожной или навязчивой мысли) выполняет смысловой повтор, который Белов использует в описании сенокоса. Дрыновы делают три попытки накосить сена для Рогули, две совместно, третью, отчаянную и обреченную, совершает Катерина без Ивана Африкановича.

При изображении первой и последней попыток Белов прибегает к редким развернутым описаниям труда в тексте повести. В первый и второй раз семье удается сметать по два стога. Во внутренней речи героев, часто сливающейся с голосом повествователя, результат работы именуется в уменьшительно-ласкательной и уничижительной формах: стожок, стожо-нок (Иван Африканович: Записали мои сто-жонки ... Стыд (с. 64); Катерина: Вот бы еще эту полянку, как раз бы тут на стожок было. Надо ведь (с. 93)). Так передается любовно-бережное отношение к сделанному и одновременно подчеркивается малость размера.

Описание ночных походов Ивана Африкановича в лес представлено на контрасте с характеристикой масштабов колхозного покоса. В колхозе сметали только что стожище . Большой , ядреный стожище , что твоя колокольня . В то же время Иван Африканович обшаркал косой все кустики на небольшой пустовине , на добрый стожок уже скопилось травы на Левоновых стожьях (с. 60). Прием контраста, усиленный повторами, создает представление о ничтожно малых нуждах крестьянина, что усугубляет стоящий за этим социальный абсурд: так необходимый для того, чтобы прокормить семью, стожок крестьянин не может законно скосить даже ночью, после колхозной работы. Ничтожные два стожка с официальной точки зрения разрастаются в реплике начальника милиции до масштабов расхищения колхозного имущества: Они у тебя скоро весь колхоз разворуют . Два стога . Шутка, что ли ? (с. 78).

Подобные вариативные повторы не только работают на контрастное сопоставление результатов колхозного и личного сенокосов, они, как в последнем примере, поляризуют нецелесообразное (официальное) и целесообразное (крестьянское) представления о труде. Такая поляризация поддерживается на языковом уровне. Сравним: И вот Иван Африканович косил по ночам (с. 60) и Вы косите в лесу по ночам для личных нужд (с. 62). Последние слова принадлежат уполномоченному, чей официальный мертвый язык контрастирует с простотой и живостью речи повествователя и героев.

Привлекая минимальное количество художественных средств для описания работ, Белов расширяет изобразительные возможности «безыскусного» языка за счет употребления просторечной и диалектной лексики. Например, Иван Африканович ночью после работы на колхозном покосе обшаркал косой все кустики на небольшой пустовине (с. 60) в лесу. Обшаркать (вариант нашаркать ), согласно «Словарю вологодских говоров», – «накосить немного, с трудом» [7, вып. 5, с. 85]. Нюшка, когда в колхозе разрешили косить для своих коров, на два стога нахрястала , и управилась вовремя (с. 110). Нахрястать означает «наделать чего-либо в большом количестве» [7, вып. 5, с. 83]. Белов также использует диалектные именования инвентаря (косьевище) , места работ (стожьё, пустовина) , качеств работника (сухорукая, косоротая, роботница) . Подобное словоупотребление уточняет действие (специфику, обстоятельства, качество протекания процесса и самого труженика) и делает рассказ о нем более фактурным, эмоционально окрашенным, усиливает ощущение погружения в повествуемый мир, конкретизирует последний, наделяет его неповторимым региональным колоритом.

Помимо непосредственных описаний или просто упоминаний сельских работ, ощущение погруженности в трудовые заботы передается косвенно – через пейзаж. Бережное отношение к природе, умение тонко чувствовать ее красоту, жить в согласии с ней у Белова выполняет важную характерологическую функцию в создании образа персонажа. Идеальное состояние слияния с природой, лада с собой и миром представлено в главке «Утро Ивана Африкановича», когда последний идет проверять расставленные ловушки для рыбы: Иван Африканович долго ходил по студеным от наста полям. Ноги сами несли его, и он перестал ощущать себя, слился со снегом и солнцем, с голубым, безнадежно далеким небом, со всеми запахами и звуками предвечной весны. Все было студено, солнечно, широко. <…> Иван Африканович шел и шел по певучему насту, и время остановилось для него (с. 36). Растворение героя, занятого промыслом, в пейзаже показано с помощью широкой гаммы характеристик: пространственных, аудиальных, цветовых, тактильных. Возникает особая стереоскопичность описания, совмещающая взгляды извне и изнутри. Внимание автора сфокусировано на панораме природы, занятый своими делами герой является ее неотъемлемой частью.

Пейзажи в повести практически всегда содержат отпечаток трудов крестьянина. Так передается идея органичного существования человека на земле. Например: А все везде было тихо и отрадно, ровная отава в лугах как расчесанная, застыли, не шевельнутся на бровках сухие былиночки. Воздух остановился. <…> Составленные в бабки бурые льняные снопы словно братание устроили на широком отлогом поле. Обнялись, склонили кудрявые головы друг к дружке да так и остались… (с. 108). Белов поэтизирует северную природу, подчеркивает взаимовлияние состояний природы и человека.

В финале повести состояние природы проецируется на ощущения Ивана Африкановича: Горький отрадный дым от костров тут и там таял в ясном неощущаемом воздухе: копали везде картошку. <…> Белая колокольня развороченной церкви явственно выделялась на спокойном, по-осеннему кротком небе (с. 125); Пронеслась над погостом шумная скворчиная стая. Горько, по-древнему пахло дымом костров . Синело небо (с. 126). Упоминания сезонных работ говорят о продолжающейся жизни, непрерывности природного цикла, а горький запах костров соотносится с настроением героя, переживающего потерю жены. Оксюморонное сочетание эпитетов горький и отрадный передает ощущение сложности бытия, в котором горе и радость слиты воедино. Мотив нерасторжимости природного и трудового ритмов, выстраивающих жизненный круг, звучит во внутреннем монологе Дрынова, блуждающего в лесу: И озеро, и этот проклятый лес останется, и косить опять побегут . Тут-то как? Выходит, жись-то все равно не остановится и пойдет как раньше, пусть без него, без Ивана Африкановича (с. 121). Труд выступает как часть целостного, непрерывного и гармоничного образа мира.

Представление о труде в повести реализуется через несколько ключевых образов-символов. Во-первых, это образ-символ привычного дела, трактуемый как сама жизнь, стержнем которой является труд. Дело связано со смыслом и пользой, привычность подразумевает обыденность и налаженный ритм. Данную формулу-присловье Иван Африканович произносит в самых разных жизненных ситуациях: при распечатывании бутылки водки, вы- боре имени для ребенка, в воспоминаниях о военном прошлом, за работой на ночном покосе и т. п. Она выражает и суть жизни, и покорность судьбе, и целостное восприятие бытия: единство души и тела, труда и отдыха, человека и мира.

Во-вторых, значимым образом-символом в повести является стог сена. Вокруг покосов и стогов строится сюжет, сенокос – единственный развернуто изображенный вид крестьянских работ. За колхозными стожищами и личными стожками, суетой вокруг них, связанной с заготовкой сена и его конфискацией, стоит аллегорический образ мира как стога сена, выраженный в голландской пословице Мир – это стог сена, и каждый выдергивает из него сколько сможет .

С данным образом связаны мотивы суетности мира, тщетности усилий, испытания (от того, удастся ли заготовить сено, зависит дальнейшая жизнь семьи). Стог – результат трудов человека – может стать знаком труда напрасного, даже забрать жизнь, как в случае с Катериной. Погребальная семантика сена также актуализируется в сцене, когда Катерина, настигнутая сердечным ударом, падает на свежескошенную траву.

В-третьих, этот ряд продолжает образ коровы. Корова – кормилица, заботами о ней заполнена значительная часть жизни крестьянина. Помимо того, что в повести есть множество упоминаний о хлопотах с коровой (выгнать, загнать, подоить и т. п.), а мысли героев часто заняты проблемой, как ее прокормить ( Корова – это что прорва, всю жизнь жилы вытягивает. С другой стороны, как без коровы? (с. 60)), в текст включена специальная вставная глава – «Рогулина жизнь». В своей природной и материнской сущности, в функции кормилицы Рогуля соотносится с Катериной, а в покорности, терпении и принятии жизни – с Иваном Африкановичем. Корова задает своим хозяевам ритм жизни. Она также является воплощением интуитивного существования на земле.

И, наконец, образ-символ лодки, имеющий двойное толкование. После смерти жены Дрынов идет в лес за деревом для новой лодки, т. к. старая пришла в негодность. По дороге он обдумывает порядок и длительность ее изготовления, после чего долго блуждает по лесу, не может найти дорогу назад. Эти блуждания соотносятся с экзистенциальным кризисом героя. С одной стороны, лодка в тексте соотносится с погребальной символикой, пере- ходом души из мира живых в мир мертвых, со связью между этими мирами. Иван Африканович, идя в лес, думает о смерти и даже желает ее, мысленно разговаривает с Катериной. С другой стороны, лодка связана с христианской символикой – кораблем, плывущим по житейскому морю – символом человека (семьи, общины) и его судьбы.

Строительство лодки соотносимо со строительством дома и дает надежду на новую жизнь. В этом контексте изготовление новой лодки ассоциируется с будущим семьи Дрыновых, с тем, что «привычное дело» жизни будет продолжено.

Таким образом, создание картины непре-кращающейся трудовой деятельности крестьянина в повести «Привычное дело», несмотря на отсутствие развернутых описаний процессов и предметов, связано с общей установкой автора о труде как естественном течении жизни, поэтому не привлекающем к себе особого внимания. Наиболее значимым приемом является редукция, которая строится на перечислении минимума предметов, действий или признаков, демонстрации значимого отсутствия персонажей, усечении деталей в описании, вкраплении ремарок рассказчика, сопровождающих размышления героев повести. Благодаря такому повествованию работа становится фоном для рефлексии героев и повествователя, отражающей миропонимание, жизненные установки персонажей, задающей аксиологический план произведения. Изобразительные возможности такого «свернутого» повествования восполняются привлечением стилистически маркированного просторечия и диалектной лексики, создающей особый колорит в описании труда.

Отношение к работе и трудовые навыки раскрываются автором с помощью включения в текст взаимной речевой характеристики персонажей, позволяющей ввести контрастные оценки, концентрировать внимание на противоречиях между колхозной и личной «идеологией» в отношении крестьянского труда. Соединение же пейзажной зарисовки и описания трудовых действий человека служит воплощению идеи мировой гармонии, лада с собой и миром.

Действенным приемом воплощения образа непрерывного, тяжелого, непосильного труда становится повтор (лексический, ритмический, композиционный). В значительной степени этому способствует использование глагольной лексики с семантикой непрерывно- го движения, многократного перемещения. Смысловое дублирование направлено на формирование образов персонажей, представлений не только об их физическом, но и о душевном состоянии. Кроме того, повтор служит для сопоставления (иногда контрастного) цели и результата труда, а также передачи идеи цикличности, привычности происходящего.

Ключевыми образами-символами, связанными с воплощением темы труда, в повести становятся:

‒ «привычное дело»;

‒ стог сена;

‒ корова;

‒ лодка.

«Привычное дело» определяет весь уклад жизни персонажей повести, их мировосприятие; эта формула в свернутом виде отражает авторский замысел и идейно-тематический план произведения. Сюжетообразующими являются образы стога сена и коровы-кормилицы, а образ лодки раскрывает текстовую оппозицию «жизнь – смерть», которая связана с реализацией авторской идеи о цикличности бытия. Эти образы-символы связаны с основными мотивами повести (суетности мира, тщетности усилий, покорности, испытания, смерти) и служат воплощению замысла произведения в целом.