Полевое моделирование - опыт изучения художественной картины мира

Одним из способов изучения художественной картина мира является полевое моделирование. Лингвист изучает текст, а вместе с ним и языковые механизмы, лежащие в основе языка писателя.

Ю.Д. Апресян, говоря о моделировании в лингвистике, называл объект исследования подобным «черному ящику», конечные продукты которого мы видим только на выходе [Апресян, с. 78]. Поэтому будем считать, что модель всегда является некоторой идеализацией объекта, которая приводит к схематизации фактов. Без этого научное описание невозможно. Научная концепция того или иного явления «скорее диаграмма, чем картина».

Любая модель будет строиться «свободно» на основании предположений, общих гипотез, подсказанных совокупностью наблюдений и исследовательской интуицией. Любая модель требует экспериментальной проверки.

При моделировании исследователь всегда должен помнить, что модель воспроизводит не весь объект. «Полное, всестороннее воспроизведение - уже не модель, и средством познания являться не может, ибо утрачивает тот элемент абстракции, без которого невозможно познание. Модель и отображаемый при ее помощи объ- ект находятся в состоянии сходства» [Лотман, с. 30].

Идея моделирования языка художественной литературы, индивидуальной языковой картины мира представляется естественным воплощением давней мечты ученых заглянуть внутрь его производящей системы, т. е. внутрь разума человека.

Обратимся к художественно-речевой системе А.П. Чехова. Попробуем смоделировать пейзаж с центральным образом метели (в картине мира писателя он занимает особое место) [Кочнова, с. 145].

Семантическим центром модели становится центральная лексема 'метель' и ее дериваты, обладающие наибольшей частотой употребления. В макроконтексте они представлены следующими лексемами: 'вата', 'хлопья', 'саван', 'серебро', 'снежный туман', 'облака снега', 'слезы' и др. « На стеклах плавали слезы и белели недолговечные снежинки. Снежинка упадет на стекло, взглянет на дьячиху и растает... » (Ведьма) [Чехов. т. 4, с. 375].

Чеховский пейзаж многозначен и очень символичен. Снег для писателя - это символ, одно из значений которого 'снежный покров', где индуцируются семы 'легкий', 'светлый', 'красивый', а также символ мечты, светлого мироощущения. «От них шел легкий прозрачный свет и нежно, точно боясь оскорбить стыдливость, касался белой земли, освещая все: сугробы, насыпь...» (Шампанское) [Чехов. т. 6, с. 14], «Стало легко, свободно и чисто на душе, как будто и душа умылась или окунулась в белый снег» (Бабье царство) [Чехов. т. 8, с. 273]. У лексемы 'белый' актуализируется значение 'цвет чистоты, непорочности'.

В ассоциативном поле актуализирована связка снег - холод, одиночество и смерть. Индуцированная сема 'смерть' в семантической структуре лексемы снег используется для обозначения лексемы 'саван'; отсюда употребление слов со значением могильной анатомии: 'могила', 'ад'. В словарях зафиксировано у слова саван общеязыковое значение - «покров снега». Некрологическое наполнение лексемы подчеркивается ее связями с понятием смерть в контексте всего пейзажа.

На основе ядерной лексемы разворачивается все описание зимнего пейзажа А.П. Чехова. В анализ модели положены тексты рассказов «Ведьма», «На пути», «То была она!», «Беспокойный гость», «Убийство», «Воры». Модель пейзажа в речевой системе автора выстраивается следующим образом: зимняя непогода, вечер, путники, застигнутые в дороге разбушевавшейся стихией; сбившись с пути (мотив дороги сменяется мотивом бездорожья), они выходят к сторожке, дому, трактиру, где вместе ожидают конца метели; именно непогода способствует встречи и знакомству разных людей.

Писатель делает акцент на глагольном ряде лексем для того, чтобы придать пейзажу динамичность: «Какая-то победительная сила гонялась за кем-то по полю, бушевала в лесу и на церковной крыше, злобно стучала кулаками по окну, метала и рвала, а что-то побежденное выло и плакало... Жалобный плач слышался то за окном, то над крышей, то в печке" (Ведьма) [Чехов, т. 4, с. 375]. В описании треть лексического материала обозначает движение, что позволило А.П. Чехову реализовать идею времени - его быстротечность, мгновенность, с которой происходят события. Живой образ метели - это неожиданно возникшая, набравшая силу, яростно мчащаяся, кружащаяся, злобствующая и, наконец, потерявшая свою силу, побежденная, «глубоко несчастная» стихия.

Импрессионизм пейзажа писателя проявляется в использовании неопределенных местоимений: с помощью нескольких штрихов обозначается первое впечатление от увиденной картины. Таким образом осуществляется декодирование «загадки» образа метали: кто, кого, кому-то, какая-то сила, за кем-то, что-то и др.

Модель пейзажа строится на развертывании главного образа метели по спирали: лексический повтор, анафора, противительные союзы, синтаксический параллелизм (« Какая-то победительная сила гонял ась за кем-то по полю, бушевала в лесу и на церковной крыше, злобно стучала кулаками по окну, метала и рвала, а что-то побежденное выло и плакало » (Ведьма) [т. 4, с. 375].

В модели заложена бинарная оппозиция: "злой, сильный" - "слабый, сломленный": 'адский', 'бешеный', 'бушевать', 'грозить', 'зверь', 'злоба', 'зловещий', 'метать', 'отпевать', 'рвать', 'стучать', 'чертовщинка', 'ярость' - 'глубоко несчастное', 'жалобный', 'рыдания', 'скрипеть', 'стон', 'тоска', 'плач', 'плакать', 'умолять'. Таким образом враждебные человеку демонические силы, несущие в себе угрозу, одновременно чувствуют свое бессилие. Здесь важен мотив тоски, страдания, болезненности восприятия от того, что природные силы оказались всеми покинутыми.

В основе модели пейзажа метели лежит архетип Трикстера - плут, озорник, обманщик, который тесно связан с тенью и в то же время с ребенком. Для него характерны безудержная страстность, буйство и инфантилизм. В рассказе «На пути», с одной стороны, что-то бешеное, злобное, «с яростью зверя металось вокруг трактира», а с другой стороны, оно было «глубоко несчастное», «то грозило, то умоляло», «то утихало ненадолго, то с радостным предательским воем врывалось в печную трубу» [Чехов, т. 5, с. 463]. Чтобы раскрыть демоническое начало, писатель сравнивает метель с чертовщиной, чем-то адским, саваном: «Что-то большое, злоб- ное, но глубоко несчастное с яростью зверя метал ось вокруг трактира и старалось ворваться вовнутрь. Хлопая дверями, стуча в окна и по крыше, царапая стены, оно то грозило, то умоляло... Во всем этом слышались и злобствующая тоска, и не удовлетворенная ненависть, и оскорбленное бессилие того, кто когда-то привык к победам» (На пути) [Чехов, т. 5, с. 463].

В языковой модели пейзажа писателя образ метели осмыслен архетипическим образом, одним из самых древних образ- ных способов познания мира, действительности. Отсюда антропоморфность образа метели, т.е. наделение природного явления человеческими качествами, обусловлено динамической сущностью самого образа. В чеховской модели миросозерцания с ядерной лексемой связано ощущение холода жизни, неуправляемой игры случая, неподвластных человеку сил. Враждебные человеку силы природы, метель с ее выраженным стихийным началом у А.П. Чехова – знак смятения, социального или духовного.