Познавательная функция примет

Примета как объект исследования интересна тем, что она, как ни один другой жанр, закрепляет реальные / мифологические причинно-следственные связи в сознании носителя языка / культуры. При этом познавательный потенциал приметы становится ведущим в представлении приметы. Интересно рассмотреть пути установления причинно-следственных связей между явлениями действительности. При этом сценарий предусматривает две позиции: какие явления действительности выбираются для установления связи и какие именно причинно-следственные связи между ними устанавливаются. Обе позиции не являются окончательно закрепленными в сознании носителя языка / культуры, они меняются с течением времени, зависят, как и все культурные феномены, от факторов внелинг-вистического характера.

Таким образом, примету как лингвистический и культурный феномен исследуют с точки зрения внутренней организации и внешней ситуативной обусловленности. Новизна данной работы состоит в ином взгляде на внешнюю ситуативную составляющую приметы – гносеологическую, которая обеспечивает познавательную функцию приметы как культурного знака. Познавательная функция тесно связана с прогностической. Эвристическая функция прогноза – заполнение белых пятен в познавательной картине мира. Познавательная функция – средство обучения чему-то, передающему смысл ситуации, преобразующему ее в урок.

Цель работы – описать специфику познавательной функции приметы как культурного феномена в современной русскоязычной речевой практике. Объект исследования – примета, предмет – ее ситуативная составляющая. Материалом исследования послужили русские и китайские приметы. Источниками материала явились словари русских примет, а также результаты опросов носителей русского и китайского языков. В следующем разделе статьи изложены результаты исследования.

Примета как лингвистический и культурный феномен. Примета как закрепленное народной традицией соотнесение двух ситуаций (событий), которые произвольно ставятся в казуальную (причинно-следственную) связь [16, с. 6], привлекает внимание лингвистов с разных позиций: жанровой специфики, текстовых особенностей, классификации, этнокультурных стереотипов, структурно-семантической организации [1; 8; 13; 18; 23; 25; 26]. При этом активно разрабатывается сопоставительный аспект изучения примет: русские приметы представлены в сопоставлении с английскими, немецкими, французскими, вьетнамскими, китайскими, чувашскими и др. [2; 6; 7; 13; 20; 21; 29].

Одной из характерных черт приметы ученые называют ее прецедентность [1; 14], которая предполагает узнаваемость приметы в сознании носителя данной культуры. В связи с этим важным становится когнитивно-праг-

матический аспект исследования примет. На материале русского языка приметы в этом аспекте изучались с точки зрения роли примет как части дискурса / ситуации. В работах выделяются ситуации-метки и ситуации-интерпретаторы [22], коммуникативные ситуации наставления, запрещения, предостережения, совета, инструкции и наказа [13], ситуации-условия и ситуации-следствия [25] и др.

Помимо коммуникативно-прагматического компонента семантической структуры народной приметы изучается ее пропозиционально-когнитивный компонент. Указывается, например, на наличие в примете пропозиции-следствия и пропозиции-условия, фреймов и сценариев [13].

С нашей точки зрения, прецедентность примет не столь однозначна. Не все приметы, представленные в современной речевой русскоязычной практике, прецедентны в одинаковой степени (ср. иное мнение в: [14]). Прецедентные тексты – это «(1) значимые для той или иной личности в познавательном и эмоциональном отношениях, (2) имеющие сверхличностный характер, то есть хорошо известные и окружению данной личности, включая и предшественников и современников, и, наконец, такие, (3) обращение к которым возобновляется неоднократно в дискурсе данной языковой личности» [10, с. 216], те, чье знание общественно осознается как необходимый признак образованного, «культурного» человека и которые составляют костяк фоновых знаний [11, с. 44]. Последнее замечание о прецедентных текстах как раз и вызывает сомнение в абсолютной прецедентности примет. По нашему мнению, во-первых, не все приметы известны абсолютному большинству носителей данной культуры, особенно это касается новых примет, в том числе суеверных, о которых речь пойдет ниже. Во-вторых, знание прецедентных текстов – это результат социализации носителя культуры. Примета не обладает главным условием прецедентных текстов – усвоение феномена через обучение и воспитание. Несомненно, что в процессе социализации человек усваивает социальные нормы, ценности и образцы поведения. Но примета принадлежит к иному уровню ценностей и образцов поведения человека. Она приближена к уровню сакрального (эзотерического) знания, сигнализирует об особом типе коммуникации [3].

Гносеологический аспект изучения примет. Перейдем к обсуждению результатов исследования. Характер информации, которая выступает основой для прогноза в при- мете, представляется учеными как ценностные знания. При этом в примете отмечен как прямой, так и опосредованный способ передачи информации.

Нам представляется актуальным гносеологический аспект исследования примет. По нашему мнению, важно подчеркнуть, какие знания необходимы, чтобы понимать и / или употреблять примету как текст.

Нам близко понятие фоновых знаний (в иной терминологии энциклопедические, вне-лингвистические, неязыковые, невербализованные). Представленная в литературе классификация фоновых знаний построена на разных основаниях. Со стороны содержания, например, фоновые знания разделяются на житейские, донаучные, научные, литературно-художественные. Донаучные знания предполагают наличие каждодневного житейского опыта, «здравого смысла», уверяющего нас, что земля плоская, а солнце ходит вокруг земли. Наивный носитель донаучного сознания, накопив большое количество бытовых сведений и обнаружив, что не может увязать их воедино, призывает на помощь науку [15, с. 18– 19]. Кроме того, степень отвлеченности слова различна у людей образованных и необразованных. Необразованный человек часто верит, что болезнь можно «вогнать» и «выгнать» [17, с. 74].

При определении фоновых знаний необходимо, с нашей точки зрения, различать их когнитивную и коммуникативную сущность. В первом случае подчеркивается, что фоновые знания по своей природе имеют внеязыковой характер и как часть имплицитного контекста (фоновые знания коммуникантов о предшествующей ситуации) являются одним из видов пресуппозиции. Во втором случае фоновые знания определяются как общий фонд, который позволяет говорящим на одном языке, т. е. пользующимся одними и теми же лексическими, грамматическими и стилистическими ресурсами, понимать друг друга, как обоюдное знание реалий говорящим и слушающим, являющееся основой языкового общения [4, с. 498]. Актуализация когнитивной (в иной терминологии – гносеологической) сущности фоновых знаний дает возможность выявить обыденные (ненаучные) представления о мире носителя языка, например, то, что связано у него с тем или иным словом / словосочетанием / предложением / текстом.

Гносеологический аспект исследования примет, с нашей точки зрения, предполагает описание структуры и содержания фоновых знаний (в понимании О.С. Ахмановой). Первично при этом изучение обыденного сознания носителей языка / культуры, народного (традиционного) знания, в том числе религиозного и мифологического.

Сакральные (эзотерические) знания как основа суеверных примет. В целях нашего исследования актуальным является разделение фоновых знаний на обыденное, научное и мифологическое (включая религиозное). Прогноз, представленный в семантической структуре приметы, может быть основан на обыденных (приметы-наблюдения) и мифологических (приметы-суеверия) знаниях.

Понимание примет как культурного феномена зависит от фоновых знаний носителя культуры и языка. Так, чтобы понимать китайские приметы о палочках для еды, надо обладать знаниями китайской культуры. Как известно, палочки – артефакт китайской культуры [5], и знания о них передаются от поколения к поколению. С палочками для еды связаны древнейшие поверья китайского народа: если держать палочки для еды так, что торчит указательный палец, это расстроит хорошие отношения с тем, на кого указал палец ; во время трапезы палочками постоянно копаться – к несчастью ; если во время трапезы палочки для еды используются вверх концами, то это к бедности семьи ; если во время трапезы положить палочки для еды в форме креста, это приносит несчастье ; палочки уронить на пол – к беде (о других китайских приметах о палочках для еды см.: [2]).

Отсутствие знания о символике реалии «палочки для еды» в китайской культуре усиливает ситуацию непонимания сути примет, связанных с этой реалией, носителями русской культуры. Носители китайской культуры понимают суть примет и причину этих суеверий. Так, все китайцы знают, что постоянно копаться палочками во время еды нельзя, т. к. это напоминает раскапывание могилы с целью обогащения. Использовать палочки вверх концами нельзя, потому что это показатель бедности семьи, когда все голодны и едят все без разбору. Положить палочки во время трапезы в форме креста означает отрицание всех присутствующих за столом и неуважение к себе. Уронить палочки на пол значит показать неуважение к традициям. Согласно китайским традициям, предки спят под землей, и им нельзя мешать спать.

Введение китайской реалии в обиход в последнее время (а китайские палочки часто подают к еде в китайских ресторанах России сегодня) не означает, что носители русской культуры знакомы с традициями и приметами, с ними связанными. Подчас они даже не знают, как этими палочками пользоваться, и просят официанта принести им европейский столовый прибор.

Однако есть приметы, которые представителю русской культуры могут быть известны и которые все больше становятся частью современного российского образа жизни. Речь идет прежде всего о новых приметах, связанных с новыми суевериями в русской культуре. Например, большинству русских людей суеверные приметы, связанные с китайскими воззрениями, стали известны благодаря эзотерической литературе. Т.В. Симашко отмечает, что увлечение фэншуй, где одним из эффективных талисманов считается денежное дерево, которое помогает привлечь богатство, привело к появлению следующих примет: денежное дерево погибает – к финансовому краху ; в офисе должно быть денежное дерево – это к финансовому благополучию [22, с. 164].

Увлечение магией и эзотерикой в современном российском обществе отмечается во многих социологических исследованиях [9]. По мнению Е. Хмелевской, русский человек, обладая не только разумом, интуицией, но и способностью к постоянной саморефлексии, открыт к богооткровению, которое проявляется в разных формах. Для русских характерны вера в чудо, надежда на «русский авось», желание «договориться с Судьбой» [27, с. 11]. Именно поэтому русские так восприимчивы к чужеродным суевериям и, соответственно, все больше употребляют в речи суеверные приметы. Не последнюю роль в наклонности верить в приметы играет у русских врожденное коллективистское начало (о зависимости между коллективистским началом и верой в удачу у азиатских народов см.: [28]). Подобные черты русского менталитета дают основание утверждать, что приметы, которые связаны с суевериями и навеяны эзотерической литературой, должны быть предметом специальных исследований.

Состав примет, как известно, подвергается изменениям, граница между достоверными и суеверными приметами не строга, кроме того, возникают окказиональные приметы [16]. Интересна также адаптация азиатских (китайских) примет к русскому мировоззрению. Так, все китайцы знают, что прежде чем выйти из дому, надо подбросить в воздух три монетки, чтобы по образам, выражающим триграм- мы, предсказать судьбу и найти ответ в китайской «Книге Перемен» (об этой книге см.: [24]). В России также есть люди, которые не выйдут из дома, не подбросив прежде в воздух три монетки, чтобы прочесть ответ в китайской «Книге Перемен» (об этом см.: [19]). Но насколько они понимают всю глубину китайской мудрости – большой вопрос. В таком случае вера в эту примету объясняется внедрением эзотерического сознания в русскоязычное общество, а в более широком контексте – глобализацией культурной жизни и обыденного сознания.

Кроме того, при заимствовании чужих примет в культуре другого народа меняется их статус. Для русской культуры традиция подбрасывать три монетки, например, – это примета, а для китайца – основа традиционных знаний. Китайская «Книга Перемен» называется «И-цзин». Согласно исследованиям ученых, эта книга появилась в эпоху Западной Чжоу (примерно XI в. – 771 г. до н. э.) или в эпоху Чжаньго (Воюющих царств) (475– 221 гг. до н. э.). Китайцы рассматривают эту книгу как теоретическую основу и источник философии в гуманитарной практике и в китайской традиционной идеологической культуре. Данная книга содержит описание многих аспектов жизни и оказывает глубокое влияние на политику, экономику и культуру Китая в течение 7 000 лет.

«Книга Перемен», как утверждают китайцы, появилась потому, что этот народ придумывал способы связать человека с Богом. В этом плане традицию подбрасывать три монетки в рамках русской культуры можно квалифицировать как примету, но в рамках исконной (китайской) культуры – это сакральное знание, приближающееся к суеверию. В отличие от приметы, суеверия позволяют человеку моделировать свое поведение. Приметы же только прогнозируют те или иные события. Однако такой тип примет, как суеверные, соединяет обе функции, обеспечивая способность и прогнозировать ситуацию, и осуществлять процесс восприятия / усвоения иного ценностного знания.

Выводы. Познавательная функция примет, по мнению большинства исследователей, является вторичной после прогностической. Однако она важна для понимания процесса применения примет в речевой практике. Знание и правильное восприятие приметы обуславливает определенное правило поведения в данном обществе (черная кошка перебежа- ла дорогу – жди неприятностей, значит, попытайся найти другой путь, там, где кошка не перебегала тебе дорогу). Особенно актуально исследование познавательной функции в случае, когда речь идет о суеверных приметах, заимствованных из другой культуры. Распространение эзотерических знаний в современном российском обществе создает условия для функционирования сакральных знаний. Большинство действующих в русской культуре суеверных примет связаны с китайскими традициями и суевериями, в том числе представленными в китайской «Книге Перемен». Исследование показало, что носители русской культуры адаптируют китайские приметы, реализуя лишь «поверхностный» слой глубинного народного / мифологического знания носителя китайской культуры. Но даже такое усвоение знаний о чужой культуре свидетельствует о тенденции интеграции продуктов иного культурного слоя и позволяет изменить ракурс гносеологических (когнитивных) исследований, связанных с осмыслением механизмов этой интеграции. Таким образом, выявляется специфика познавательной функции приметы как культурного феномена, которая состоит в том, что примета реализует эту функцию, заполняя пробел в системе определенного типа знаний носителя языка / культуры, позволяя осваивать иные причинно-следственные связи. Особенно это касается новых, в частности суеверных, примет.