Практика интерпретирования эсхатологических образов в условиях политической борьбы

Исторически на формирование межэтнических и межгосударственных отношений влияло множество факторов — политических, природно- географических, демографических, экономических и др. Немаловажное, а подчас и доминирующее влияние на характер стратегии выстраивания и развития таких отношений оказывал фактор оценочного восприятия одних стран и народов представителями других, по принципу: «свой — чужой»1. Идентификация какого-либо государства или народа в качестве «своего» либо «чужого» осуществлялась, как правило, на основе комплекса представлений, составлявших в сознании субъекта его восприятия некий мысленный образ. Степень аутентичности такого рода образа первообразу могла быть и высокой, и чрезвычайно низкой2.

В настоящее время, в условиях интенсификации процессов информатизации общества значимость гетерообразов государств и народов в сфере развития межэтнических и межгосударственных отношений особенно высока. Этим обусловлена актуальность научных исследований, нацеленных на раскрытие проблематики формирования такого типа образов, включая настоящее исследование. Кроме того, актуальность данной работы определяется спецификой современной информационной ситуации, в рамках которой апокалиптическая семантика используется для достижения пропагандистских целей.

Новизна настоящего исследования выражается, в частности, в том, что, затрагивая сферу интересов имагологии, оно имеет ярко выраженный теологический характер и касается проблематики формирования исключительно тех гетерообразов государств и народов, которые формировались: 1) с использованием пейоративных эсхатологических образов; 2) в условиях политической борьбы.

Содержание исследования

В сознании представителей христианской культурной среды в статусе «чужого» воспринимался, как правило, тот народ, чья культура интерпретировалась как чужеродная христианской. В этом отношении противопоставление христианизированных народов иным в соответствии с принципом «свой — чужой» могло осуществляться по линиям: «христиане — иудеи», «христиане — язычники», «христиане — мусульмане». В то же время с учетом конфессионального фактора одни христианизированные народы могли противопоставляться другим, скажем, по линиям «православные — католики», «католики — протестанты», «протестанты — протестанты». Нередко страны и народы, характеризовавшиеся внутри христианских сообществ в качестве

«чужих», ассоциировались членами этих сообществ с пейоративными эсхатологическими образами, такими, например, как: 1) образ сборища нечестивцев, возглавляемых Гогом из земли «Магог» (Иез 38:1–23; 39:1–16), представленный в книге пророка Иезекииля; 2) апокалиптический образ народов «Гог и Магог» (Откр 20:7–9), символизирующий врагов народа Божьего; 3) апокалиптический образ семиглавого «зверя из моря» (Откр 13:1–2), олицетворяющий антихриста и его царство; 4) апокалиптический образ Вавилона-блудницы (Откр 17:1–6), символизирующий антихристианскую общность.

Положим, в IX–X вв. византийские богословы, имея в виду пророчество пророка Иезекииля о вторжении сборища Гога из земли «Магог» в пределы Палестинской земли, в тексте которого Гог изображен как представитель северной страны, князь Рос / Рош, Мосоха / Мешеха и Фовеля / Фувала / Тубала3 (Иез 38:2), интерпретировали лексему «Рос» (в греческом варианте ῾Ρῶς) в значении этнонима русов, которых они именовали росами (с огласовкой через «о») или народом «Рос». Об этом, в частности, свидетельствуют две гомилии Константинопольского патриарха Фотия «На нашествие Росов» (датируются 860 г.) и окружное послание его же авторства (датируется 866/867 гг.). Названные произведения отражают факт военно- морского похода русов на Константинополь, состоявшегося в 860 г. Народ «Рос» был охарактеризован свт. Фотием как скифский народ4, поднявшийся с севера, от краев земли5, чрезвычайно жестокий6 и воинственный. Как следует из этих слов, представленный Константинопольским патриархом этнический образ русов соответствовал, с одной стороны, библейскому образу воинства Гога из земли «Магог», нашествие которого на Палестину, согласно пророку Иезекиилю, ожидалось «от краев севера» (Иез 38:6)7, а с другой стороны, апокалиптическому образу народов «Гог и Магог», отождествлявшихся рядом церковных писателей со скифами8. Показательно, что само нападение русов на Константинополь было осмыслено им как нападение на народ Божий, не имевшее аналогов в истории Византии, беспрецедентное по масштабам и дерзости9. Стало быть, напавшие на Константинополь русы позиционировались им как враги народа Божия, что ещё больше усиливало впечатление о них как о денотатах образов полчища Гога из земли Магог (Иез 38:2) и Гога и Магога (Откр 20:7–8). В X в. византийский историк Лев Диакон прямо отождествил русов с Гогом и Магогом, указав в своеобразной, однако же, форме10, что именно этот народ имел в виду пророк Иезекииль, провозгласив от имени Вседержителя: «Вот я навожу на тебя Гога и Магога, князя Рос»11. Мысль о тождественности народа русов народам «Гог и Магог» была также отражена в X в. в Житии Василия Нового, и вновь в контексте описания русов как варваров и агрессоров. В свою очередь, этот контекст был представлен в Житии в тексте пророчества св. Василия о грядущем нашествии русов12, где они идентифицировались как народ, именуемый «Рос и Ог и Мог» (Ῥὸς καὶ Ὂγ καὶ Μόγ)13. Основными герменевтическими методами, использовавшимися в процессе развития этой модели интерпретации образов Гога и Магога, служили метод аккомодации и метод буквального толкования. С опорой на первый метод представленные выше события осмысливались в свете эсхатологических пророчеств о Гоге и Магоге / о Гоге из земли Магог. Использование второго метода позволило составить чёткое представление об атрибутивных признаках воинства Гога из земли Магог и народов «Гог и Магог» (таких, например, как нечестивость, воинственность, враждебность по отношению к народу Божию), о предполагаемом месте расположения земли Магог (в северной части ойкумены, на краю севера). В свою очередь, это позволило выделить из числа известных народов тот, особенности которого максимально соответствовали этому представлению: поскольку такими особенностями, согласно воззрениям византийцев, обладал народ русов, постольку именно этот народ и был отождествлен ими с народами «Гог и Магог».

В XIII в. многие европейцы, будучи обескуражены масштабами татаро-монгольских14 завоеваний, осмыслили их как знамение приближения «великого дня Господня»15 и кончины мира16. В литературных источниках того времени татаро- монголы изображались как «нечестивое полчище тартарей-ское»17, обрушившееся на человечество со стороны севера, словно чума; люд проклятый, сатанинский18, угрожающий христианскому миру19; народ чудовищный, дотоле неизвестный, чрезвычайно многочисленный, непохожий на другие народы, претендующий на мировое господство, приступивший к разрушению мира «в краях востока»20. Показательно, что даже и сам этноним «татары» аллегорически трактовался в средневековой латинской литературе в значении «выходцы из тартара»21. Неудивительно, что при таком восприятии татаро- монголов европейцы отождествили их с народами «Гог и Магог»22. Не вызывает удивления и тот факт, что многие европейские интеллектуалы XIII в. относили их к числу тех варварских народов, которые, согласно распространенной в то время в Европе легенде об Александре Македонском, были загнаны им в неприступные горы и заперты там23, чтобы не имели возможности вредить цивилизованному миру. Соответственно фабуле данной легенды, среди запертых народов были Гог и Магог24. Стало быть, в процессе толкования библейских образов Гога и Магога наряду с аргументами, сформированными с опорой на методы буквального толкования Св. Писания и аккомодации, европейские интеллектуалы использовали псевдоисторические (мифологические) данные об этих народах.

Во время Крымской вой ны шотландский проповедник Джон Камминг выразил мысль, что Гог из страны Магог — никто иной как российский император Николай I25. Однако эта мысль не являлась плодом глубокой теоретической рефлексии проповедника, не имела научной ценности и широкого распространения не получила. Очень вероятно, что «к этой идее Камминга подтолкнул скорее британский шовинизм, чем теология»26.

В XX в., в период «холодной вой ны» Россия воспринималась представителями западного социокультурного пространства и как политический, и как идеологический противник «свободного, демократического» мира. Многие западные экзегеты отстаивали ту точку зрения, согласно которой образы сборища Гога из земли Магог и Гога и Магога являются символическими маркерами российских народов. Обоснование этой точки зрения осуществлялось ими с опорой на комплекс аргументов теологического, этногеографического, ономатологического, этнологического характера, сформированных в рамках западной экзегетической традиции задолго до начала холодной вой ны27, а также на мифологические нарративы28. Некоторые американские проповедники, ассоциируя образ Гога и Магога с «русской» или «коммунистической» угрозой, прогнозировали близость начала Третьей мировой вой ны, которую, согласно их расчетам, должен был спровоцировать Советский Союз29. При этом, конечно же, проповедовалось, что Бог выступит не на стороне СССР.

Не менее значимым эсхатологическим образом, использовавшимся для демонизации противников в условиях политической борьбы, являлся образ семиглавого «зверя из моря» (Откр 13:1–18), воспринимавшийся христианскими экзегетами как образ антихриста и его царства30. В эпоху Крестовых походов этот «апокалиптический зверь» был осмыслен в Римской Католической Церкви как символ мусульманского сообщества. «Мы надеемся, — отметил папа Иннокентий III в булле от 1213 г., стремясь вдохновить «верных» на очередной крестовый поход против «неверных», — что власть Магомета (Mahomet) скоро закончится, поскольку он — апокалиптический зверь, число которого шестьсот шестьдесят шесть»31. Мысль о близость срока окончания действия «власти Магомета» объяснялась понтификом исходя из представлений о том, что из числа отмеренных этой власти шестисот шестидесяти шести лет прошло уже более шестисот32.

В период Нового времени образ «зверя из моря» осмысливался рядом западных теологов в качестве семиотического маркера «империи Магомета (Mahomet)» или «империи турок»33. При этом число голов данного зверя (семь) рассматривалось как символическое «число полноты», обозначающее совокупность правителей «империи турок», которые будут господствовать в ней вплоть до наступления последних времен34. Как показывает анализ версий, представленных в данных примерах, при их формировании использовались главным образом методы символического и буквального толкования, метод аккомодации.

В период Первой мировой вой ны «зверь из моря» (осмысливаемый как антихрист) отождествлялся в российском35, английском и французском36 религиозно- культурном пространстве с кайзером Германии Вильгельмом II37. В основе идеи «кайзер — антихрист» лежали представления о нем как о варваре, палаче, властолюбце, бросившем вызов миру, представляющем угрозу для цивилизации38, презревшем «все высокие заветы Христовы»39. Кроме того, само слово «кайзер», в привязке к Вильгельму II, интерпретировалось рядом исследователей и пропагандистов как лексический эквивалент «числа зверя-антихриста» — 666. Такой вывод был, в частности, сделан одним английским исследователем путем операций с числовыми и цифровыми значениями, усвоенными буквам, составляющим слово «kaiser»40. Достойно замечания, что, скажем, в российских средствах агитации и пропаганды образ кайзера нередко преподносился широкой общественности в карикатурно- сатирическом ключе. Так, например, на пропагандистском изображении «Германский антихрист», созданном в 1914 г., Вильгельм II представлен скачущим верхом на свинье в сопровождении демонических сил41.

По-разному в ходе развития христианской эсхатологии трактовался апокалиптический образ Вавилона-б лудницы. Известно, что в раннехристианской Церкви он был осмыслен в качестве маркера Рима. В XIX в. ряд представителей российского религиозно- культурного пространства, испытывая негативное отношение к Турции как к политическому игроку, переосмыслив эту трактовку, отождествляли Вавилон- блудницу с «обладаемым турками» Константинополем — Новым Римом42. Во время Первой мировой войны немецкие мыслители проецировали образ Вавилона- блудницы на Англию — противника Германии43. В свою очередь, российские пропагандисты ассоциировали этот образ с Германией и даже лично с кайзером Вильгельмом II. В этом отношении показательно типологическое изображение 1914 г. «Вильгельм едет в уготованное ему место». Кайзер Вильгельм II представлен на нем в образе вавилонской блудницы — обнаженным, сидящим верхом на звере, перемещающимся в сторону ада, где его ожидает представитель инфернального мира44.

В настоящее время ряд представителей отечественной религиозной мысли отождествляют Вавилон- блудницу с США45. Один из главных доводов, озвучиваемых ими в пользу этой гипотезы, сводится к тому, что внешнеполитическая деятельность США, направленная на поддержание доминирования в мире, соответствует политическому статусу Вавилона- блудницы как «города, царствующего над земными царями» (Откр 17:18)46. Основным методом, использовавшимся в процессе развития практики толкования образа Вавилона-блудницы, служил метод символического / аллегорического толкования.

Приведенные выше примеры трактовок эсхатологических образов, созданных под влиянием политических факторов, составляют лишь малую часть от общего количества такого рода примеров. Однако и этих примеров достаточно, чтобы понять, насколько серьезное влияние может оказывать политика на экзегетику, а экзегетика на политику.

Заключение

На основании проведенного исследования целесообразно сделать следующие выводы.

• 1)    Христианская экзегетика может подвергаться влиянию политических факторов. Исторически это происходило тогда, кода разворачивавшиеся в ходе истории политические события соответствовали (объективно или лишь в восприятии верующих) эсхатологическим. Это давало повод ассоциировать или отождествлять ключевых участников этих событий с участниками эсхатологических.

• 2)    Несмотря на многочисленность примеров политически ангажированных форм интерпретирования рассмотренных выше эсхатологических образов, необходимо признать, что в процессе развития экзегетической практики их толкования в подавляющем большинстве случаев они интерпретировались в соответствии с целями и с опорой на аргументы теологического, а не пропагандистского характера.

• 3)    Исходя из анализа опыта экзегезы рассмотренных выше эсхатологических образов следует, что способ отождествления их денотатов с какими-либо государствами или народами посредством установления факта наличия между ними признаков близкого сходства не является безусловно надежным, поскольку его применение не исключает возможности получения множества противоречивых результатов. Однако, именно эту возможность использовали политически ангажированные толкователи для привязки этих образов

к тем государствам и народам, к которым считали нужным привязать исходя из своих политических симпатий и антипатий. В рамках пропагандистского творчества данный способ зарекомендовал себя как высокоэффективный.

• 4)    Достоверности толкований рассмотренных выше эсхатологических образов легче достичь при условии отказа от попыток дать однозначный, категорически точный ответ на вопрос, какие именно государства, народы (или лица) они символизируют. Различные типы примеров таких толкований широко представлены в патристической и современной христианской экзегетической литературе. При таком подходе Гог и Магог могут, к примеру, позиционироваться, как народы, «которые восстанут в последние времена… против святых Божиих и Царства Христова»⁴⁷; зверь из моря — как «богоборческая империя антихриста»⁴⁸; Вавилон- блудница — как антихристианское земное царство⁴⁹ или как «город антихристианского царства», имеющий признаки сходства с древним Вавилоном и Римом⁵⁰.