Престиж университетского преподавателя в России: историческая ретроспектива и современное состояние

На протяжении столетий общество возлагает большие ожидания на представителей интеллектуальной элиты, а именно – на университетских преподавателей, ученых и исследователей. Принято воспринимать первых как трансляторов актуальных знаний, способных подготовить следующее поколение конкурентоспособных профессионалов, а вторых и третьих – как созидателей нового знания, востребованного для решения значимых проблем и улучшения жизни общества. Востребованность обществом результатов профессиональной деятельности интеллектуалов повышает престиж последних. Более того, М. Вебер (М. Weber) при анализе академической жизни и влияния науки на общество подчеркивал растущий эпистемологический авторитет науки и предупреждал о возможном злоупотреблении им со стороны ученых [1]. От престижа научноисследовательской деятельности в целом зависит трансформация академических карьерных стратегий и самооценка ученых. А. Русер (А. Ruser) отмечает, что в обществах, находящихся на постиндустриальной стадии развития, где научные знания играют приоритетную роль, повышено внимание к профессиональной академической карьере [2]. Высокий престиж оказывает влияние на привлечение и закрепление в профессии талантливой молодежи. Престиж интеллектуальных профессий в предыдущие исторические эпохи складывался из разных элементов и по-разному воспринимался самими представителями академического мира. Престиж академической профессии в исторической ретроспективе и стал предметом настоящего исследования.

Целью статьи выступает сопоставление престижа профессии университетского преподавателя трех эпох в истории России: имперского (XVIII – начало XX в.), советского (1917–1991 гг.) и современного (после 1991 г.), а также выявление критериев оценки профессионального престижа вузовского преподавателя и ученого.

Исследовательские вопросы. Рассмотрено, из чего складывался и насколько высок был уровень престижа профессии университетского преподавателя в России в разные исторические периоды, а также глубинные причины кризиса профессии вузовского преподавателя в начале XXI в. и пути повышения престижа профессии университетского преподавателя.

Гипотеза исследования. Социальный престиж вузовского работника во многом определяется социально-экономическими и политическими обстоятельствами, характерными для разных эпох. Несмотря на смену политических и социальных условий, во все времена сохранялись возможности поддержания относительно высокого престижа вузовского работника и удержания его в академическом секторе.

Обзор литературы. Проблема престижа профессии университетского преподавателя имперской и советской эпох в России редко становилась самостоятельным предметом исследований. Эта тема затрагивается в работах, посвященных университетской системе [3–5], профессорско-преподавательскому корпусу [6–9] истории отдельных учреждений [10–12]. В основном исследователи сходятся на констатации довольно высокого положения в обществе университетских преподавателей, особенно профессуры.

Дж. Макклелланд (J. C. McClelland), делая акцент на проблеме неравенства с точки зрения доступности образования в имперской России, пришел к выводу о том, что именно элитный характер университетов породил феномен русской интеллигенции, оторванной от большинства членов общества с точки зрения уровня образования и образа жизни [13]. Для исследователей характерны выводы об относительно высоком социальном статусе и престиже интеллектуальных профессий как в царское, так и в советское время.

Работам, посвященным положению дел в современной российской высшей школе, свойственны противоречивые выводы, но преобладает, скорее, скептический взгляд на степень престижа и заключение о кризисе профессии преподавателя [14]. Отметим работу В. И. Жукова, предпринявшего попытку сравнения социального статуса профессора в России трех эпох – имперской, советской и современной [15].

Реформы системы высшего образования, а также социально-экономические изменения, произошедшие в России на протяжении трех десятилетий, повлекли за собой трансформацию общественного отношения к знаниям и высшему образованию как к сфере услуг. Как следствие, и преподаватель высшей школы стал восприниматься как представитель сервисной профессии [16–17].

Согласно результатам исследований А. П. Истоминой и А. С. Самойловой, рейтинг престижности профессии преподавателя университета оценивается как средний, между тем как степень сложности и ответственности работы – высокая [16].

Бренд конкретного вуза является важнейшей его характеристикой и даже экономическим активом. Й. Коцоурек (J. Kocourek) и Р. Чочкова (R. Čočkova) отмечают, что он также важен для создания и поддержания престижа и репутации высшего образования и преподавателей [18]. Также существует мнение, что престиж конкретного преподавателя определяется его индивидуальными характеристиками, мотивацией к работе, участием в научных исследованиях и совершенствованием качества преподавания в высших учебных заведениях [19]. Р. Исла-Диаз (R. Isla-Díaz) подчеркивает, что престиж профессии преподавателя связан с оценкой качества преподавания посредством модели Docentia, предложенной ANECA (Национальным агентством по оценке качества Испании) и используемой испанскими университетами для оценки качества преподавания [20].

На социальном статусе преподавателей российских высших учебных заведений негативно отражаются высокая учебная (аудиторная) нагрузка и бюрократическая волокита, что влияет на продуктивность интеллектуальной работы и создает серьезные препятствия для повышения конкурентоспособности образовательной системы страны. Вместе с тем, высокий престиж преподавателей определяется социальной значимостью их функции как генераторов прогрессивного социального порядка [17].

Остановимся на трактовках ключевых понятий нашего исследования в социологической науке. Социальный престиж профессии – важный индикатор ее положения в системе социальной стратификации. Как социологическая категория, « престиж » относится к психосоциальному феномену взаимодействия и рассматривается как часть категории социального статуса [21]. Профессии, обладающие высоким престижем, преимущественно имеют высокую ценность в обществе.

Престиж профессии определяется как « феномен общественного сознания, в котором опосредованно отражается существующая в обществе иерархия профессий, видов трудовой деятельности, которая определяется различием в степени сложности и ответственности труда, продолжительностью необходимого для него профессионального образования, уровнем его оплаты и др.» [22].

Престиж профессии формируется на основе субъективной оценки, включающей элементы уважения и достоинства [23]. Многообразие восприятия категории «социальный престиж» образует своеобразную «лестницу стратификации», которая иллюстрирует социальную иерархию в сфере коллективного сознания. Оценка престижа профессии состоит из субъективных факторов, которые включают осознание преимуществ, вознаграждений и ценностей, приписываемых соответствующим профессиям [24].

Престиж – субъективная оценочная категория, способная отражать объективные аспекты социального позиционирования, основанные на уровне дохода, образования и широко понимаемых структурных возможностей [25]. Статус – социологическая категория, выражающая позицию индивида в системе социальной стратификации по отношению к другим членам общества или его части [26–27]. Преимущественно статус человека измеряется профессиональным престижем и тесно коррелирует с ним. В современном обществе именно профессия становится ключевым статусообразующим показателем личности [28].

Профессия – один из критериев, определяющих социально-экономический статус. Он формируется пятью измерениями [29]: сложностью работы, образованием, руководящей должностью, личным доходом и культурной деятельностью в свободное время. Социальный статус человека имеет как объективный, так и субъективный характер. Объективный социальный статус отражает положение индивида в соответствии с мнением окружающих. В социологии для оценки объективного состояния используют положение в структуре занятости, престиж работы и ее сложность, уровень образования, доход, участие в бытовых или культурных мероприятиях [30]. Субъективный социальный статус выражает личное чувство индивида – это то, как он оценивает свою позицию в обществе. Социальный статус базируется на субъективном, психологически ориентированном аспекте этой позиции. Во внимание может приниматься уровень образования, уважение со стороны окружающих, статус занятости, доход, удовлетворенность уровнем жизни [31–32] и другие аспекты.

Статус отражает социальное положение индивида и связан со степенью получаемых наград, в то время как престиж – показатель уважения, почета и социальной значимости профессии. В этом контексте престиж определяется как символический аспект социального статуса. Разумеется, уважение к конкретным представителям профессии зависит от их профессиональных и общекультурных качеств. Индивидуальный престиж определяется принадлежностью к определенной социальной категории (полу, возрасту и профессии индивида) [33]. Поэтому в прикладных исследованиях почтение, связанное с социальным статусом, трансформировалось в престиж [34].

Престиж профессии определяется через уважение общества к ее представителям, признание важности выполняемой ими трудовой функции [35]. Замер престижа профессии основывается на оценке сложности получения необходимого уровня квалификации, сопутствующей ответственности и уровня дохода [35].

В диссонанс могут вступать оценка населением престижа представителя конкретной профессии (которая выражается в т. ч. в готовности порекомендовать своим детям / внукам обучение по определенной профессии и работу в конкретной сфере деятельности), уровень самоидентификации работников конкретной профессии (может проявляться в гордости за принадлежность к профессии), вовлеченность в трудовой процесс и профессиональная идентичность [36].

Ученая степень выполняет роль индикатора социального статуса даже в условиях масштабных сдвигов в академической профессии, которые оцениваются в критическом ключе [17; 37]. Индивидуальный престиж оценивается через личностные характеристики представителя профессии или занимаемую человеком социальную позицию [38], становясь индикатором социальной «желательности» профессии [39; 40]. Психологические исследования подтверждают: чем выше престиж профессии для человека, тем выше его ожидания успеха [41].

Российский социолог М. М. Соколов отмечает, что в странах, где селекция преобладает над трансформацией, профессор – почитаемая фигура, а академическая карьера желанна [42]. С этим суждением согласуются эмпирические данные, подтверждающие, что распространение инбридинга в академической системе отрицательно коррелирует с уровнем финансирования: чем больше денег в науке, тем больше людей хотят ею заниматься, а возможности для проведения открытого кадрового конкурса в вузах увеличиваются [43]. Высокий входной фильтр, актуальный для такого состояния, необходим из-за ограничения во вступлении в должность тех, для кого наука – «профессия», а не «призвание» (по М. Веберу) [44].

Методология.Материалы и методы

Для объективного исследования проблемы престижа академической профессии на протяжении нескольких исторических эпох следовало бы оперировать аналогичными данными по имперскому, советскому и современному периодам, однако такие данные отсутствуют во всей полноте. Поэтому мы будем прибегать к сочетанию различных подходов и материалов.

Теоретико-эмпирическое исследование выполнено на стыке двух наук: истории и социологии. Исторический компонент представлен нарративом, отражающим ретроспективу имперского, советского и постсоветского периодов в интересующем нас отношении. В основу социологической части положено эмпирическое исследование субъективных оценок престижа академической профессии.

Социологическое исследование проведено с использованием метода полуформализованного экспертного интервью со штатными преподавателями российских университетов. Опрошено 120 сотрудников из шести университетов, относящихся к научно-педагогическим работникам (профессор, доцент, научные сотрудники)1. Выбор университетов определен их участием в проекте повышения конкурентоспособности ведущих российских вузов среди ведущих мировых научно-образовательных центров («5-100»). При отборе соблюдалось территориальное распределение (четыре региональных вуза и три столичных). Также учитывались: профиль вуза (классический, профильный); вхождение в разные группы проекта «5-100» (первая и вторая группы); время вхождения в проект

«5-100» (первая и вторая волна). Интервью в российских вузах проводились с 2019 по 2021 г. в ходе личной беседы (face-to-face) по месту работы эксперта. В 2020 г. по причине пандемии коронавирусной инфекции экспертные интервью проводились с использованием сервисов видеосвязи.

В процессе интервью преподавателям университетов была задана серия вопросов для выявления особенностей профессиональной идентичности и определения степени престижа работы в университете («Престижна ли профессия университетского преподавателя?»; «В чем проявляется престиж?»; «Меняется ли с течением времени степень престижа?»; «Если престиж снижается, почему это происходит?»).

Результаты исследования

Историческая ретроспектива феномена социального престижа университетского преподавателя в имперский и советский периоды

Понимая, что современные явления и процессы укоренены в прошлом, обратимся к проблеме престижа университетской службы в исторической ретроспективе. Многие авторы, предпринимая попытку сопоставления уровня социального престижа современного университетского преподавателя с советским периодом, противопоставляют наши дни временам советской власти. При этом они редко обращаются к опыту имперской эпохи. Между тем, имперский период значим как время зарождения и складывания определенной модели отечественной высшей школы.

Американскому историку немецкого происхождения Фрицу Рингеру (Fritz K. Ringer, 1934– 2006) принадлежит идея о ключевой роли интеллектуальной элиты в общественной жизни на рубеже XIX–XX вв., когда аристократия утрачивала позиции, а управленцы, крупные предприниматели и партийные лидеры (новая элита, типичная для XX в.), еще не занимали прочных социальных позиций. Характеризуя немецкую интеллектуальную элиту, Ф. Рингер употребил понятие «мандарины» – термин, восходящий к китайской традиции, где так именовали образованных чиновников [45]. «Мандарины», по Ф. Рингеру,- социально-культурная элита, обладающая высоким общественным статусом благодаря полученному образованию и знаниям, а не в силу происхождения или богатства [45]. Считаем возможным употребить понятие применительно к русской профессуре этого периода.

Высшая школа в России зародилась в XVIII столетии, хотя ее прообразы можно обнаружить и ранее. Вместе с тем, о сложившейся системе высшего образования можно говорить лишь применительно к XIX в. Во время модернизации, протекавшей в России во второй половине XIX в., заметное людям одного поколения усиление роли науки в обществе придавало высокий престиж интеллектуальному труду и укрепляло социальную роль университетского преподавателя.

К 1917 г. в России действовало десять университетов, всего насчитывалось более сотни высших учебных заведений разного профиля (инженерные, военные, духовные и прочие), из них половина – общественные и частные. В каждом из десятка университетов служило от 27 (в Саратовском, самом молодом) до 97 (в Московском) штатных преподавателей. Во всей университетской системе в 1917 г. одновременно работало менее 700 человек2. К этому числу следует добавить примерно такое же количество приват-доцентов, не включенных в штат, но занимавшихся образовательной деятельностью. Итого – около 1500 лиц, преподававших в университетах, в то время как во всей высшей школе накануне Февральской революции насчитывалось порядка 5000 преподавателей [5].

Относительная малочисленность профессуры придавала ей исключительность и важность. Косвенным подтверждением и яркой иллюстрацией этого можно признать зафиксированные в исторических источниках неоднократные случаи аудиенций профессоров у министров народного просвещения по различным служебным вопросам.

Автономия – характерная черта дореволюционного университета. Степень и содержание автономии неоднократно менялись, что отражалось в университетских уставах. Но сам факт выборности преподавательских и административных должностей (существовавший периодически, а не постоянно) и наличие коллективных органов самоуправления придавал университету некоторую экстерриториальность по отношению к гражданским властям. Это повышало значение и социальный престиж профессоров как ключевых акторов университетов.

С точки зрения отношений профессуры и студенчества нормы, действовавшие до начала XX в., отражали патриархальный строй, унаследованный университетами из XVIII – начала XIX в. Однако рубеж XIX–XX вв. характеризовался ускоренным развитием как экономики России, так и общественных институтов. Веками кристаллизовавшаяся модель университетской жизни и стилистика отношений преподавателей со студентами не могла оставаться неизменной и переживала кризис, постепенно демократизируясь.

Что касается благосостояния, суммируя все постоянные (оклад, региональные прибавки) и вероятные доходы (университетский гонорар, гонорары за предоставление услуг, орденские пенсии), получаемые преподавателями за их профессиональную деятельность, можно сделать вывод о большом разбросе сумм: едва превышающих 1 000 руб. в год у доцентов и до 8 000–10 000 руб. у профессоров-юристов столичных университетов.

Велики ли эти суммы? С одной стороны, на фоне совокупности представителей профессий физического труда и служащих Российской империи рубежа XIX–XX вв. университетские преподаватели должны быть отнесены к верхнему слою с точки зрения получаемых доходов: в начале века состоятельным считался человек с годовым доходом в 1 000 руб., а во всей 130-миллионной Российской империи таковых насчитывалось всего около 572 тысяч человек [46]. С другой стороны, профессора были склонны оценивать свое материальное положение как недостаточное и видеть в этом одну из причин бед в сфере образования, что проявлялось во время работы комиссии по преобразованию высших учебных заведений (1902 г.): « Служба по Министерству Финансов с солидными окладами, выгодная частная служба в сферах промышленных, выборная служба в земстве и при думах, не требующая высоких ученых степеней, а тем более деятельность адвокатов, практикующих врачей и публицистов отвлекли от науки наиболее даровитые силы, так как такого рода должности и занятия быстро дают не только обеспечение и возможность обзавестись семьей, но и некоторую зажиточность. Напротив, чтобы посвятить себя при теперешних условиях науке, нужна не только упорная привязанность к теоретическому знанию, но прямо-таки некоторая доля аскетизма и отречения от мира» '. Известное противоречие между объективной реальностью и субъективным ощущением университетских преподавателей объясняется тем, что они измеряли свое благосостояние не применительно ко всем подданным Российской империи, а применительно к элитарным слоям, к которым относили и себя.

Из вышесказанного можно заключить, что если университетские преподаватели Российской империи и не были «мандаринами» в понятиях китайской традиции, и в своей профессиональной жизни сталкивались с немалыми сложностями [47], то, безусловно, они относились к лицам, обладавшим высоким социальным статусом.

Советский период для университетской элиты начался катастрофическим снижением уровня жизни (что свойственно переломным моментам в истории) и дискуссией в правящих кругах о необходимости сохранения университета как явления буржуазного общества в новом социалистическом мире. Университеты не были ликвидированы, но в 1920-е гг. они, как и все советские вузы, подверглись значимой трансформации. Она затронула структуру высшей школы, учебный процесс, организацию научных исследований и систему научной аттестации. Впрочем, к концу 1930-х гг. в советскую систему высшего образования вернулись элементы имперского периода – лекционная система, экзамены и ученые степени.

В количественном отношении высшая школа в XX в. быстро росла и к концу советской эпохи включала 911 вузов. При этом университетов в Советском Союзе насчитывалось менее 70, то есть соотношение университетов и вузов в целом осталось таким же, как в Российской империи4.

В сфере высшего образования к середине 1980-х гг. трудилось 410 тысяч человек, из них 18 тысяч – доктора наук / профессора и 180 тысяч – кандидаты наук / доценты. Несмотря на рост численности профессорско-преподавательского корпуса, степень престижа профессии вузовского преподавателя в советском обществе оставалась высокой. Корень престижа следует искать в советском просветительском проекте, в культивировании знания, что характерно для эпохи НТР.

Высокое общественное положение профессоров и доцентов поддерживалось материально. В 1980-е гг. средняя зарплата молодого преподавателя вуза составляла не менее 120 %, а доктора наук / профессора – 300 % от средней заработной платы по экономике [48]. У советского преподавателя имелась возможность повышения доходов (хоздоговора, лекции для населения по линии общества «Знание»), но стабильная окладная часть зарплаты играла в его бюджете определяющую роль.

Кризис 1990-х и современная высшая школа

Если в СССР сфера науки обеспечивала сотруднику высокий социальный статус и даже вхождение в правящую элиту, то в ситуации постсоветской трансформации положение ученого в обществе радикально изменилось, значение научных школ девальвировалось, академическая наука стала непривлекательной для молодежи [49]. То же самое можно сказать и о высшей школе. Отчасти объективные социально-экономические трудности 1990-х начали преодолеваться в первые десятилетия XXI в.

С точки зрения материальной составляющей престижа профессии следует отметить складывание грантовой системы, а также «майские указы» 2012 г., согласно которым средние зарплаты преподавателей вузов к 2018 г. должны были составлять 200 % от средней зарплаты в регионе. Формально эта целевая установка достигнута, но речь идет не о размерах должностных окладов ассистентов, доцентов и профессоров, а о средневзвешенном значении заработной платы в университете, которая складывается из оклада, надбавок за выполнение дополнительного объема работы (например, проведения исследований или опытно-конструкторских работ по хоздоговору или проекту, поддержанному грантом), стимулирующих выплат.

В современной России категорию вузовских преподавателей нельзя отнести к массовым. Более того, по данным официальной статистики, численность научно-педагогических работников сокращается. В 2019 г. в учреждениях высшего образования на различных должностях профессорско-преподавательского состава, осуществляющего образовательную деятельность по программам бакалавриата, специалитета, магистратуры (без учета внешних совместителей и работающих по договорам гражданско-правового характера), работали 229,3 тыс. человек, что на 18 % меньше по сравнению с 2016 г. (261,0 тыс. чел.) и на 29 % меньше по сравнению с 2013 г. (319,3 тыс. чел.) [50]. Тенденция снижения численности отмечается и среди научных работников вузов – в 2019 г. их было 16,8 тыс. человек, что на 5 % меньше по сравнению с 2016 г. (17,6 тыс. чел.) и на 11 % – по сравнению с 2013 г. (18,9 тыс. чел.).

Критический взгляд на проблему привлекательности академической профессии в современной России представила Е. В. Денисова-Шмидт, подчеркивая такие факторы низкого престижа, как бумажная волокита, «необучаемые» студенты, ущемление академической свободы и недостаточные материальные стимулы [51]. Однако возникают вопросы: как свою профессию воспринимают сами университетские преподаватели и насколько преодолимы кризисные явления?

Оценки отечественными информантами социального престижа преподавателей

Переходя к обзору результатов экспертного интервью преподавателей российских вузов, разделим информантов на три группы:

• 1)    « Младшее поколение » (до 35 лет), начали трудовую деятельность во втором десятилетии XXI в.

• 2)    « Зрелое поколение » (от 36 до 50 лет), начавшее работать на рубеже веков.

• 3)    « Старшее поколение » (в возрасте от 51 года), имеющее более чем тридцатилетний трудовой стаж.

Биографические нарративы информантов зрелого и старшего поколения во всех без исключения случаях имеют отсылки к периоду распада Советского Союза , пришедшегося на конец 80-х – начало 90-х гг. XX в. Представители зрелого поколения обладают опытом работы в обществе перестроечного периода, и при оценке престижа профессии вузовского преподавателя сравнение происходит преимущественно в пользу современности. Контекст высказываний представителей старшего поколения относительно социального статуса профессорско-преподавательского состава вуза в основном опирается на советский период, характеризующийся бóльшим престижем работы вузовского преподавателя по сравнению с последующим упадком, который пришелся на 1990-е гг., и восстановлением ситуации в современной России: «В СССР доцент и профессор – уважаемые и высокооплачиваемые работники с достойными социальными льготами. В период перестройки отношение изменилось. К ним относились как к людям, которые ни на что не способны. Из преподавания ушли все, кто мог. Остались те, кому некуда уходить. После этого периода мы пережили две волны попыток реанимировать высшее образование. В нашем вузе все более-менее сглажено – мы достаточно престижный вуз и ценили свое достоинство выше коммерческих вещей» (муж., д. ф.- м. н., проф., 50–55 лет).

Снижение социального престижа преподавателя в период краха социалистической системы и в 1990-е гг. было вызвано понижением финансирования вузовских работников и повлекло значимые социально-экономические последствия, которые оказалось весьма нелегко нивелировать. Обобщенный образ университетского преподавателя этих лет может быть описан следующим образом: сотрудник с невысокими доходами, перегруженный аудиторными занятиями со студентами, не находящий время на исследования и безнадежно отставший от мировой научной повестки (в том числе вследствие низкой языковой компетентности и исключенности из научно-исследовательских коллабораций с учеными из других стран). «Мне есть с чем сравнивать. Я пришла в вуз в 1979 году – престиж был высокий, на работу в университет было сложно попасть. В девяностые годы престиж высшей школы снизился, был ориентир не на обучение и научные исследования, а на торговлю. Помните вездесущие ларьки?! Сейчас ситуация выравнивается, молодежь приходит работать в вузы, защищается и остается преподавать. Обновляется и омолаживается коллектив. С девяностых до 2010 года престиж профессии медленно растет. Сейчас восстановился уровень, что был до девяностых, и даже стал выше. Нынешние студенты идут в вуз за знаниями, и чувствуется их интерес к учебе. Если занятие отменяется или приходится на праздничный день, они просят его перенести и находят другой день в расписании, чтобы ‟лекция не пропала, и вы нам все рассказали”» (жен., д. т. н., проф., 65–70 лет).

Отзываясь о постсоветском периоде, информанты всех возрастных групп используют исключительно негативные коннотации: «В девяностые годы почти не было денег. На этом фоне происходил отток людей из академической сферы и деградация высшего образования. Ученые, наиболее активно занимающиеся наукой, уезжали за рубеж или меняли сферу деятельности. Сократилось количество учебных программ, что аукнулось нарушением преемственности. Исчезла молодая смена, которой можно доверить преподавательские места. На смену старшему поколению преподавателей пришли работники уровнем ниже. В результате в двухтысячные годы мы столкнулись со скачкообразной деградацией высшего образования. Сейчас ситуация меняется в лучшую сторону» (муж., д. ф.- м. н., гл. н. с., 50–55 лет).

При этом для некоторых информантов университеты стали «островком стабильности» на фоне снижения финансирования и отсутствия каких-либо гарантий во всей стране в конце ХХ в.: «В 90-е годы в науке и экономике была плачевная ситуация, а в вузах – стабильность. Поэтому я остался в лаборатории и занимался наукой. На фоне полной разрухи это комфортное место» (муж., к. ф.- м. н., доц., 60–65 лет).

Сохранить заинтересованность научно-исследовательской сферой в перестроечный период информантам позволяли различные подработки: «90-е годы в какой-то мере пошатнули меня. Подрабатывал в школе, и это позволило мне не уходить из вуза. Я не мыслил себя без исследовательской сферы» (муж., д. ф.- м. н., проф., 50–55 лет).

Для младшего поколения, работающего в сфере науки и высшего образования не более десяти лет, современные реалии воспринимаются как «норма» и «должное». О положении дел в прежние периоды они знают лишь по рассказам старших коллег, знакомых и родственников: «По моим ощущениям, с 2000 по 2006 год шел спад престижа профессии, но года с 2011 престиж растет» (муж., к. т. н., доц., 30–35 лет).

Некоторые информанты представили оценку социального престижа научно-педагогического работника через сравнение с ситуацией в других странах (США, Германия, Япония). В качестве оснований для сравнения выступают: общественное признание, уровень оплаты труда, объем учебной нагрузки и иной выполняемый работы. Во всех случаях сравнение происходило не в пользу отечественной академической сферы.

«Профессор в Америке зарабатывает больше простых американцев, его уважают и поэтому идут к нему учиться, платят деньги. Европейский профессор занимается какой-то ерундой, зарабатывая в два раза меньше, чем остальные, но, поскольку его никто не трогает, его все уважают. Российские профессора – люди, не нашедшие себя нигде. Они преподают в вузах, потому что ничего другого делать не умеют» (муж., к. т. н., доц., 30-35 лет).

«За рубежом ситуация иная – ж ивешь на окладе и ощущаешь себя как сыр в масле. Вы представляете отношение к профессору в Германии? Однажды я сидел у кабинета врача в частной клинике с одним немцем. Указал в анкете, что я профессор. Приходит медсестра и говорит: «Профессор [и далее по фамилии], прошу к врачу». Соседний мужчина даже привстал в знак уважения. Это нормальная реакция у немца. Аналогичная реакция в Японии, когда ко мне, сидящему и пьющему пиво под сакурой, подошли полицейские и попросили у меня ID-карту. Я ее показал, и один сказал другому: «Это профессор». Оба вытянулись. Вот такая реакция на звание профессора, и совершенно другая ситуация у нас, когда приходишь в бухгалтерию, где сидят работники, кормящиеся за счет твоих грантов и хоздоговоров, и они тебя отчитывают как мальчишку за непоставленную запятую в документах. Откуда я знаю, что надо вот здесь ее ставить? Можно было эту запятую поставить и без меня. Неприятный момент» (муж., проф., 65–70 лет).

«У российских профессоров бешеная учебная нагрузка по сравнению с Западом. Там я веду занятия час-два в неделю, и мне хватает денег. У нас же я работаю по восемь-десять часов. Профессор не должен столько работать, два-четыре часа – оптимально, шесть часов – предел. Это следствие неуважения к ассистентам, доцентам и остальным. Ассистент в Германии немного получает, потому что ведет мало занятий.

Но ему хватает денег снять квартиру и купить машину. Он твердо знает, на какую перспективу работает, и что через три-шесть лет он будет на более высоком должностном уровне, зарплата возрастет в четыре раза, у него появится статус и стабильное положение. Эта «лестница» выстроена жесточайшим образом, но прозрачна и понятна. Он может сказать своей девушке: «Да, сейчас я ассистент, но через год будет это, а через три – то». У нас ассистент получает деньги, на которые нельзя полноценно жить, и он увольняется или начинает совмещать. Возникает проблема преемственности поколений в науке» (муж., проф., 65–70 лет).

Следует признать, что часть приведенных высказываний отражают идеалистический и даже романтический взгляд ряда российских преподавателей на беззаботную жизнь их заграничных коллег, что не вполне соответствует реальности, но лишний раз подчеркивает проблемные зоны современного отечественного университета.

Однако из общего числа информантов только треть склонна оценивать престиж профессии преподавателя как преимущественно низкий. Две трети респондентов, признавая наличие слабых сторон, дают общую высокую оценку респектабельности своей профессии.

Особо следует отметить, что по данным эмпирического исследования, проведенного в 2006 г. О. И. Поповой и Е. С. Баразговой, сами вузовские преподаватели склонны оценивать свою профессию как менее престижную, чем информанты из числа студентов и внешних по отношению к вузу экспертов [52], что указывает на столкновение критического взгляда инсайдеров, знакомых с «внутренней кухней», и сложившихся стереотипов об университетской жизни.

Заключение

Профессия университетского преподавателя прошла в России долгий путь (хоть и не настолько долгий, как, например, в Западной Европе). С течением времени мерила и составляющие престижа этой профессии несколько менялись. В имперский период престижной службу в университете делала эксклюзивность высшей школы, связанная с немногочисленностью университетов, ее автономия, что не отменяло приобретение преподавателями чинов в соответствии с Табелью о рангах, а также относительно высокие доходы профессуры. В советское время престиж формировался пиететом перед наукой и стабильно высокими окладами.

В настоящее время, в сравнении с советским периодом, университет, с одной стороны, теряет престиж как работодатель, гарантирующий всем сотрудникам неизменно высокий доход, но, с другой стороны, дает новые возможности, обеспечивающие привлекательный образ университетского преподавателя: специалиста, чья профессиональная жизнь, помимо преподавания, насыщена научными исследованиями (в т. ч. поддерживаемыми грантами, реализуемыми в международных и междисциплинарных коллаборациях). Это специалист, обладающий признанной экспертностью, к чьему мнению прислушивается власть, профессиональное сообщество и широкие массы.

Исследовательская гипотеза данной статьи полностью подтверждена: социальный престиж вузовского работника определяется социальноэкономическими и политическими обстоятельствами, характерными для разных исторических периодов. В частности, глобальные политические и социально-экономические перемены, произошедшие в конце XX в., отразились на деятельности высшей школы и, как следствие, на социальном статусе преподавателя. Признавая влияние перестроечного периода на состояние высшей школы, считаем, что кризис профессии связан с глубинными причинами:

• (1)    Широкая доступность информации в XXI в. ставит под сомнение необходимость в преподавателе лишь в качестве носителя знания, хотя прежде только одна эта функция делала его незаменимой фигурой в образовательном процессе. Напомним, что еще в конце 1920-х – начале 1930-х гг. советский эксперимент по применению «бригадно-лабораторного метода» потерпел неудачу – в первую очередь вследствие того, что значительное сокращение лекционных часов и низведение преподавателя до консультанта в условиях нехватки учебного материала привело лишь к потере в качестве образования [53]. В настоящее время дефицит источников информации по большинству дисциплин отсутствует, что ставит вопрос о месте и роли преподавателя.

• (2)    Позиционирование образования как услуги бьет по имиджу университета как «храма науки», низводит его до банальной сервисной функции, где профессорам и преподавателям отведена роль обслуживающего персонала. Дискуссия о назначении высшей школы, развернувшаяся в российском обществе в связи со сменой социально-экономической модели на рубеже 1980-х – 1990-х гг., не утратила актуальности до сих пор. Затянувшийся спор можно свести к фиксации расхождения между пониманием образования как социально значимого

  блага, гарантируемого государством, и услугой, предоставляемой населению на конкурентной и / или платной основе [54]. В 2022 г. термин «услуги» из Федерального закона «Об образовании в Российской Федерации» был исключен: в основном, заменой слов «оказание государственных услуг в сфере образования» словами «реализация образовательных программ»⁵. Впрочем, это вряд ли снимает вышеозначенный вопрос о роли и месте высшей школы в современном мире.

• (3)    Урезание университетской автономии, бюрократизация высшей школы, переход управленческих функций от ученых к менеджерам снижает социальный вес университетской профессуры. Дискуссия об университетской автономии имеет в России еще более давнюю традицию. О роли этого феномена в укреплении престижа дореволюционной профессуры уже шла речь выше. Впрочем, данный аспект университетской жизни актуален и для других стран [55].

Пути повышения престижа профессии университетского преподавателя лежат, на наш взгляд, в нескольких направлениях:

• (1)    расширение научных исследований, проводимых университетом, что, с одной стороны, повышает доходы специалистов, а с другой – позволяет делать образовательный контент более уникальным при интеграции науки с учебным процессом [56]. Именно это видится в качестве базового способа решения первой проблемы, упомянутой в перечне глубинных причин кризиса профессии вузовского преподавателя [57];

• (2)    усиление экспертной ипостаси университетского преподавателя, что обеспечивает рост общественного интереса и уважения к университету как социальному институту. Данный путь предполагает взгляд на университетского преподавателя шире привычных рамок, причем как в стенах вуза [58], так и за его пределами. Последнее перекликается с концепцией «третьей роли» университета – его участием в жизни региона и города, вовлеченность в дела локального сообщества, в том числе в лице сотрудников.

Уходят в прошлое времена сакрализации университета, для которых характерен священный трепет перед профессором. Однако университет, показавший за тысячелетнюю историю высокую адаптивность, находит свое место и в XXI в. Интеллектуальная профессия преподавателя и исследователя (тем более если он транслирует уникальный контент и обладает навыками незаурядной подачи) достойно вписывается в лекала постиндустриального общества, играя и новые роли (эксперта, консультанта, советника) помимо привычных.

Проведенное исследование показало, что престиж профессии вузовского работника в значительной степени определяется социально-экономическими и политическими обстоятельствами, которыми характеризовались разные эпохи в истории России. Мы склонны утверждать, что, несмотря на смену политических и социальных условий, возможности поддержания относительно высокого престижа вузовского работника сохранялись во все времена. Дальнейшее исследование этой проблемы связано, с одной стороны, с интеграцией преимуществ качественных и количественных методов изучения престижа профессии вузовского преподавателя, а с другой – с ее погружением в европейский и мировой контекст.