Принципы создания поликультурного пространства в повести Вс.Иванова "Возвращение Будды"

Можно сказать, что эпиграфы «взрывают» повествовательный поток, уводят его в сторону культурных ценностей, повесть приобретает многоуровневый характер, а своей философичностью явно выходит за рамки революционной литературы того времени» [Дарьялова www. ].

Но эпиграфы заставляют не только производить своеобразный сравнительный анализ двух эпох, но и двух культур. Профессор Сафронов проходит схожий с Буддой путь, достигая накануне смерти буддийское просветление. Он смог увидеть «голубые пески», но за это отдал жизнь. Кстати, мотив «увидеть и умереть» более характерен для Европейской культуры. Правда, профессор не стремился любой ценой обрести знание, он и так достаточно образован. Сафронов хотел дойти до понимания истинности бытия. Он повторяет тот путь, который до него прошли азиатские мыслители, а философские выводы их «путешествия» представлены в эпиграфах. Они как бы намечают новую дорогу Сафронова, в другую эпоху и с другим багажом, но с той же конечной целью. Смерть Сафронова – это следствие его инициации, обретения нового статуса, близкого к статусу Будды.

Иванов четко маркирует разное понимание Пути, Дороги, Движения в культурах Востока и Запада. Для Европейской культуры, культуры Запада характерно движение вперед, перемещение в физическом пространстве с максимальной скоростью. Для Азиатской культуры – это путь познания, душевного и духовного просветления, познания Движения и его сути.

Заставляя Сафронова совершить путешествие, гыген и сам вынужден передвигаться в пространстве, отвлекаясь от созерцательности, лишь молитва остается для него частичкой связи с прошлым. К концу пути Дава-Дорчжи отказывается даже от основ своей национальной философии: плотское, физиологическое берет вверх над душевным, и статуя Будды теряет какую-либо ценность. С Сафроновым же происходит обратный процесс: постигая значение Дороги, понимая суть ее, профессор приходит к душевному просветлению.

Путь из Петербурга в Монголию обставляется Ивановым множеством символов и аллюзий культурологического характера: ясно проявляется мотив пустоты, продолжения детства, достижение спокойствия.

В восприятии героев повести действительность фантасмагорична, реальность теряет свои привычные очертания, время, пространство, люди изменяются непостижимо, все несется в неизвестность: «локомотивы, сгибая шеи, рвутся в туман, и туман рвется в них» [Иванов 1958: 36]. Вс.Иванова склонен считать наступивший хаос бытия банкротством самой европейской цивилизации. Революция с ее рационалистической волей и людьми-машинами является вариантом европоцентризма, стремления все переделать.

Западному строю жизни противопоставляется в повести восточное мировоззрение покоя и самоуглубления. Именно на Востоке профессор надеется спасти культуру человечества и самого себя: «Укрепление же – там, подле стад и кумирен, – укрепление одной моей души будет самая великая победа, совершенная над тьмой и грохотом, что несется мимо нас... Спокойствие, которое я ощущаю, все больше и больше,.. чтоб сердце опускалось в теплые и пахучие воды духа...» [Иванов 1958:60].

Восточная культура маркируется в тексте не только на уровне философских и культурологических ассоциаций. Вс.Иванов включает в повествование своеобразный сказ-легенду о «трехсотом пробужденье на земле высочайшего ламы Сакья». Этой легендой Дава-Дорчжи «вводит» в повествование не только образ Будды, но и пытается объяснить появление статуи.

С этой же легенды фактически (если не считать эпиграфы) начинается и «вхождение» в текст культурных ассоциаций, связанных с историей буддийского учения. Мудрость Востока вступает в противоречие с разрушительной скоростью Запада, и Сафронов вынужден выбирать, что ему ближе: культура Монголии, которую он познавал много лет, или новая революционная действительность, олицетворявшая собой злую разрушительную силу прогресса. И этот выбор он невольно совершает в самом начале повести (согласился отправиться в поездку), даже не догадываясь об этом.

В начале поездки Сафронов задумывается над своей ролью и ролью Дава-Дорчжи в этой истории и приходит к парадоксальному выводу. «По его мнению, Дава-Дорчжи должен был подчиняться течению событий так же, как подчиняется им профессор. Иначе что же это такое? Русский профессор оказывается большим буддистом, чем буддийский пере-воплощенец?» [Иванов 1958: 43]. Характерно, что это утверждение полностью реализуется в конце повести: Дава-Дорчжи сбежит, а профессор погибнет (физически, но не душевно) выполняя свое предназначение.

Помимо легенды в повествование включаются и другие фольклорные жанры, например поговорки и пословицы. В отличие от русских аналогов этих жанров, восточная мудрость не стремится к простоте метафор и четкости морального вывода, поэтому пословицы, скорее, напоминают философскую сентенцию, оправленную в цветастые одежды речи, причем мораль носит несколько умозрительный характер. В тексте повести все пословицы и поговорки звучат только в речи монголов.

Например, «надежда, как перо, мала, а указывает мудрейшие пути»; «у нас есть мудрая поговорка: никогда не злись на дорожного путника»; «да будут затканы драконами ваши мысли»; «проклятие Будды: «Ты никогда не воплотишься в родах, которые не возвратят мне стада»; «каждый странник должен гордиться тоской по своей родине».

Характерно, что даже на уровне фольклорных цитат Иванов противопоставляет мышление азиата и восточного человека. Сафронов – европеец и в начале повествования и в конце его он не отказывается от этого «статуса», поэтому, с одной стороны, включается в процесс инициации себя в Будду, с другой, на уровне сознания противопоставляет себя и чуждую культуру (или иная культура не находит аналогов в его сознании).

Например: «Я решил, Дава-Дорчжи. Безглазой дикой тьме мы противопоставим омытое европейской пытливостью благословенное, настойчивое шествие вперед»; «Виталию Витальевичу приятно чувствовать себя утомленным. Притом, по понятию язычника, он свершил святотатство, едва ли Дава-Дорчжи решился бы сделать такое…»; «цивилизация, наука, с ревом разрывающие землю… это глупая, гордая мысль, может быть,- самое важное, от нее труднее всего оторваться…»; «профессор Сафронов – европеец. Он знает: чтобы не думать, нужно занимать тело и разум движением. Двигаясь все время, не размышляя о смысле движения, Европа пришла в тьму. Восток неподвижен. И недаром символ его – лотосоподобный Будда» и пр.

Восточная культура маркируется и словом, включенным в контекст русского языка и символикой, отличной от русской. Правда, таких включений очень мало.

Например, в теплушке перед статуей Будды Да-ва-Дорчжи совершает восхваления, явно не находящие параллели с христианской молитвой: «Преклоняю колена с выражением чрезвычайнейших почес- тей перед своим высочайшим ламою, видение которого не имеет границ, и даже пылинки, поднимаемые ногами его, являются украшением для чела многих мудрецов. Молитвенно слагаю свои ладони. Разбрасываю хвалебные цветы перед обладающим могуществом десяти сил, драгоценностью нежных ногтей, которыми украшены короны ста тэнгиев. Благословенно…» [Иванов 1958:29]. (Характерно, что в данной сцене идет явное противопоставление веры монголов одному из основных постулатов христианской (то есть европейской) религии. В Библии одна из главных заповедей: «Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху и что на земле внизу, и что в водах ниже земли, не поклоняйся им и не служи им» [Втор 5; 8].)

Или: «Она [Цинн-Джун-Чан] улыбается: у нее совсем молодое лицо и тоненькие круглые брови. Она слегка коротенькими мягкими пальцами касается его лба и говорит:

- Ляр-ин!..

«Это, наверное, значит люблю или что-нибудь в этом роде»,- думает профессор» [Иванов 1958:4950]. Подобные включения не имеют мощной культурной семантики, они, скорее, на внешнем уровне маркируют присутствие чужого культурного сознания в русскоязычном тексте. В большей степени в «Возвращении Будды» Иванова соположение двух культур и образов жизни происходит на философском уровне.

Автор повести намеренно противопоставляет две культурные традиции – Запада и Востока. Он не делает выбор в пользу какой-то одной, но стремится показать возможность культурного «диалога» в душе человека, способного принять ценности чужого для него мира. Но при этом подобный симбиоз разрушает целостность человеческого существования. Сафронов сделал выбор в пользу Востока, но Запад не отпустил его до конца, поэтому профессор, пройдя инициацию в духовном плане, в физическом умирает.