Проблема иллюзии и реальности в рассказах у С. Моэма и А. П. Чехова: к вопросу о творческом диалоге английского и русского писателей

В жизни и творчестве У. С. Моэма и А. П. Чехова обнаруживается много схожего: психологические травмы раннего детства, опыт врачебной деятельности, мытарства начинающего автора ради заработка, болезненная чахотка и, наконец, как отмечает Г. А. Пучкова, «общность так называемого “жанрового поведения” литераторов» [Пучкова 2006: 202]. В произведениях обоих авторов важное место занимает проблема иллюзии и реальности, столкновение мечты и действительности, которые довольно часто сопряжены с темой прошлого (например, пьеса А.П.Чехова «Вишневый сад», драма У.С.Моэма «Священное пламя» и ДР-)-

У. С. Моэм, внимательный и вдумчивый читатель русской литературы, среди многих художников слова выделяет А. П. Чехова, поскольку именно в Чехове он нашел душу, во многом близкую себе: «Чехов же, напротив, очень близок мне по духу. Вот настоящий писатель - не такой, как Достоевский, который, точно необузданная стихия, поражает, восхищает, ужасает и ошеломляет; а писатель, с которым можно сойтись» [Моэм 2003: 163]. Именно А. П. Чехов, с точки зрения английского писателя, является воплощением русской жизни: «Я почувствовал, что именно он откроет мне загадку России. Он знал самые разные стороны жизни и знал их не понаслышке» [там же: 163]; «Чехов больше

расскажет о русских, чем Достоевский» [там же: 166]. Поражала С. Моэма и писательская манера А. П. Чехова, простота изложения, драматизм рассказов, умение писателя в типическом показать драматическое [там же: 58] и, безусловно, близость любому читателю.

Все эти и многие другие суждения С. Моэма о русском классике («Подводя итоги», «Записные книжки писателя») свидетельствуют о поисках им «своего» Чехова, о том эстетическом влиянии, какое русский писатель оказал на него - одним словом, о творческом диалоге двух художников слова, которых одинаково волновали проблемы бытия и каждой отдельной человеческой судьбы.

Рассуждая о таком творческом диалоге У. С. Моэма и А. П. Чехова, мы имеем в виду, прежде всего, малую прозу двух писателей. Однако отметим, что и в драматургии также можно обнаружить типологические схождения на уровне проблематики. Точки соприкосновения находим в обсуждении драматургами таких вопросов, как: семья и брак, иллюзия - реальность, проблема поколений и т.д. (А.П.Чехов «Вишневый сад», «Три сестры» - У.С.Моэм «За заслуги», «Кормилец»), В критической литературе есть ряд суждений и наблюдений о творческом диалоге С. Моэм - А. П. Чехов (А. Глотов, Л. Никулин, Г. А. Пучкова, Г. М. Фридлендер). Так, в статье Л.Никулина «Спор о Чехове» подвергаются критике взгляды С.Моэма на русскую литературу и, в частности, на творчество А. П. Чехова. С. Моэм пытается представить А. П. Чехова «меланхолическим скептиком», упрекает русского классика А в отсутствии драматизма его произведений. Позиция С.Моэма называется Л. Никулиным «снобистской», «снисходительной» и не объективной. Отметим, что исследователь не совсем объективен, он несколько односторонне представляет отношение У.С.Моэма к А.П.Чехову, опуская его высокие оценки других сторон таланта А.П.Чехова (психологизма, например) [цит. по: Хутыз 2001].

О восприятии С.Моэмом русских писателей реалистов XIX в., в том числе А. П. Чехова, пишет в своем исследовании Г. М. Фридлендер [Фридлендер 1994]. Он рассматривает эволюцию взглядов С.Моэма относительно творчества А.П.Чехова, которая шла в сторону углубления его понимания. Сопоставляя рассказ А. П. Чехова «Попрыгунья» и роман У. С. Моэма «Узорный покров», схожие фабульно (легкомысленная женщина не может оценить высоту личности своего мужа-врача, погибающего при исполнении служебного долга, и изменяет ему с другими мужчинами), Г. Фридлендер приходит к выводу о неудачном подражании У. С. Моэма А.П.Чехову и о том, что «Узорный покров» значительно уступает «Попрыгунье» в глубине психологического анализа и понимания жизни. Г. Фридлендер находит «Узорный покров» сложным в фабульном отношении, считает его «холодным романом». Вывод автора статьи больше звучит как приговор: «оставшись навсегда бытописателем «частной» семейной жизни Англии своего времени и занимательным рассказчиком, Моэм не овладел ни лихорадочной страстностью и высоко-христианским интеллектуализмом Достоевского, ни эпической мощью и нравственной требовательностью Толстого, ни столь восхищавшим его свободным построением чеховского рассказа, так же как и его искусством постижения духовной жизни, смутных тревог, надежд и исканий человечества начала XX в.» [Фридлендер 1994: 13-14].

Выводы Г. Фридлендера нам представляются несколько категоричными, поскольку «нравственная требовательность» Моэма другого плана, нежели у Л.Н.Толстого. Кроме того, у Моэма были свои требования к рассказу и его построению, поэтому замечания Г. Фридлендера относительно того, чтобы Моэм полностью следовал Чехову, кажутся спорными, как и заявление о следовании «лихорадочной страстности» Достоевского. Что касается «Узорного покрова», то нельзя рассматривать данный роман как результат влияния чеховской «Попрыгуньи» по причине лишь сходства сюжетов. Скорее, Моэм сознательно обнажает это сходство и вступает с Чеховым в негласную полемику: у Моэма был иной, чем у Чехова взгляд на женщину. В своем произведении Моэм дает другой взгляд на ситуацию - с точки зрения героини. Он показывает возможность осознания ею своей ошибки, когда Кити Фейн испытывает чувство вины и раскаяния, приходит к истинному пониманию смысла жизни, который заключен в красоте и духовности. Роман С. Моэма глубоко психологичен. Это, на наш взгляд, роман, наиболее близкий по духу русской традиции, так как здесь в центре внимания писателя показаны и осмыслены такие категории, как страдание, сострадание и чувство вины, что, по мнению Моэма, является отличительным свойством русского характера.

Также связь творчества С.Моэма и А.П.Чехова изучала Г. А. Пучкова. Она исследует вхождение А.П.Чехова в англоамериканскую литературу, его вклад в англоязычную культуру XX в., отношение С. Моэма к творчеству А.П.Чехова.

О диалоге С.Моэм - А.П.Чехов рассуждает в своей статье А.Глотов «Чехов и Моэм в зеркале постмодернизма». Исследователь обращается к книге Б. Штерна «Второе июля четвертого года (Новейшие материалы к биографии Чехова). Пособие для англичан, изучающих русский язык и для русских, не изучавших русскую литературу», находит точки соприкосновения в биографии и творчестве двух писателей (дипломированные врачи, драматурги, мастера прозы и т.д.).

Внимание А.Глотова сосредоточено в основном на интерпретации книги Б.Штерна, а не на типологическом исследовании творчества С.Моэма и А.П.Чехова.

Отметим, что отдельной работы по изучению творческого диалога двух авторов нет. Попытаемся восполнить этот пробел, рассмотрев типологическое сходство отдельных произведений Моэма и Чехова, углубившись в проблему иллюзии и реальности, обсуждаемую писателями в своих рассказах (У. С. Моэм «Мираж», «На окраине империи»; А. П. Чехов «Крыжовник», «Человек в футляре»),

В книге «Подводя итоги», рефлектируя о жанре рассказа и своем интересе к нему, С. Моэм обращает внимание на популярность этого жанра в Англии и Америке в начале XX в. Он пишет, что большинство лучших писателей этих стран (К. А. Беннет, К. Мэнсфилд, А.Коппард, Д. Гарнетт, Г. Э.Бейтс; Ш. Андерсон, Э.Хемингуэй и другие) попали под влияние А. П. Чехова: сложился так называемый «непреложный закон», мнение, что «всякий одаренный человек, который хочет писать рассказы, должен писать так, как Чехов» [Моэм 1992: 259]. С. Моэм отмечает, что подражать русскому классику несложно, поскольку А. П. Чехов «не умел построить сжатую драматическую новеллу из тех, что можно с успехом рассказать за обедом» [там же: 260]; характеры у него лишены индивидуальности, поэтому они сливаются друг с другом. Это, с точки зрения С. Моэма, помогает русскому писателю внушить читателю чувство, что жизнь непонятна и бессмысленна. Именно в этом, по У. С. Моэму, состоит главное достоинство рассказов А. П. Чехова. Для самого Моэма рассказ - это изложение некого драматического единства, поэтому он предпочитал кончать свои рассказы не многоточием, а точкой [там же: 260]. Отличие рассказов У. С. Моэма от рассказов А. П. Чехова состоит главным образом в том, что английский писатель держит интригу до конца произведения. Читая рассказ У.С.Моэма, мы не знаем, какой будет развязка. В рассказах А. П. Чехова развязка кажется закономерной.

Как и У. С. Моэм, А. П. Чехов в своих произведениях рассказывает о людях, о многообразии человеческих характеров и судеб. Во многих рассказах обоих писателей присутствует трагизм мироощущения, нелегко складываются судьбы героев, их жизнь наполнена страданиями, утратой иллюзий, они одиноки, не поняты близкими, мучительно ищут свой путь и место в жизни. Оба автора писали юмористические, драматические рассказы, истории о человеческих слабостях и пороках. В отличие от А. П. Чехова, У. С. Моэм также писал экзотические рассказы и истории, посвященные его работе в качестве секретного агента (сборник «Эшенден, или Британский агент»).

Нам представляются интересными в плане типологического анализа рассказы «Мираж» У. С. Моэма и «Крыжовник» А. П. Чехова, «Санаторий» У. С. Моэма и «Палата №6» А. П. Чехова, «На окраине империи» У. С. Моэма и «Человек в футляре» А.П.Чехова.

В рассказах «Мираж» {Mirage, 1922; входит в состав сборника Ои а Chinese Screen) и «Крыжовник» (1898; входит в состав цикла «Маленькая трилогия») затронута общая проблема - мечты и реальности. Герой рассказа «Мираж» мистер Гроу ели 20 лет мечтает о возвращении в Англию, «чтобы зажить той жизнью, от которой мальчишкой оторвала его судьба» [Моэм 1989: 241]. Герой рассказа «Крыжовник» Николай Иванович Чимша-Гималайский большую часть своей жизни посвящает тому, чтобы скопить деньги на собственный дом с садом, в котором непременно будет расти крыжовник. Оба героя жили в своем иллюзорном мире, сделав мечты своей реальностью. Всю свою жизнь они посвятили осуществлению заветной мечты, стремились к ней, представляли, какой будет их жизнь после ее осуществления. Настоящее для них не имело ценности, оно было только предвестником того прекрасного будущего, которое они рисовали в своем воображении. Для Гроу ели возвращение в Лондон было связано с миражами в его воображении - это сам город, бар «Критериона», променады «Эмпайра» и «Павильона», уличные женщины, оперетка в мюзик-холле и мелодрама в «Гэйети». У Николая Ивановича «план счастья» заключен в барском доме, людской, огороде, крыжовнике. И Моэм, и Чехов показывают утраченные иллюзии своих героев. Сбывшаяся мечта оказалась вовсе не такой, какой виделась им, а жизнь в итоге прошла мимо. Отметим, что Чимша-Гималайский рад обманываться, он счастлив, не желая осознавать и тем более видеть, что все вокруг вовсе не так идеально, как он себе представляет. Он счастлив, пребывая в своем иллюзорном мире, которым он заслонил мир реальный: он с жадностью ел кислые ягоды и все повторял: «Как вкусно!», он «был доволен своею судьбой, самим собой» [Чехов 1983: 212].

Гроу ели, напротив, осознает, что его мечта хоть формально и сбылась (он приехал в Лондон), но он видит несоответствие своих представлений и иллюзий реальному положению вещей спустя 20 лет. И от этого он страдает - его мечта разбилась вдребезги и жизнь потеряла всякий смысл: «Лондон предстал перед ним совсем не таким, каким он его помнил, движение на улицах было гораздо больше» [Моэм 1989: 241], на месте «Критериона» не было бара, у «Павильона» ни одной девицы, нет променада и т.д. Кроме того, Гроусли оказался в Хайфоне, а не в Шанхае, куда он хотел отправиться после разочарования в лондонской жизни.

Таким образом, писатели показывают столкновение мечты и реальности, потерю героями настоящего в результате погони за мечтой. Достигнутое героями счастье иллюзорно. Важно отметить, что в обоих произведениях есть взгляд на героев со стороны (рассказчики), что позволяет оценить и проанализировать, к чему обоих персонажей привели собственные миражи: «тоска и убожество» дома Гроусли, о чем свидетельствуют наблюдения рассказчика, лично знакомого с героем и навестившего его; довольный своей судьбой (мы читаем - самообман) Чимша-Гималайский, о чем говорит его брат, рассказывающий данную историю Буркину и Алехину.

В рассказах «На окраине империи» (The Outstation, 1924; входит в состав сборника The Causarina Tree, 1926) У. С. Моэма и «Человек в футляре» А. П. Чехова разрабатывается тема «футлярности» человеческого существования. Данная тема характерна для всей «Маленькой трилогии» русского классика, куда входят рассказы «Человек в футляре», «Крыжовник», «О любви». А. П. Чехов показывает внутренние смыслы футляра - как внешние, так и внутренние. Портрет учителя Беликова («Человек в футляре») карикатурен, но в то же время не лишен психологизма. Он - учитель мертвого греческого языка. Весь его образ пронизан стремлением отгородиться от жизни, спрятаться в «футляр», который защищает его от жизни и является символом духовной инертности героя. Даже преподаваемые им древние языки «были для него, в сущности, те же калоши и зонтик, куда он прятался от действительной жизни» [Чехов 1983: 191]. Беликов живет по принципу «как бы чего не вышло». Он изображен как воплощение вечной тревоги: он болезненно реагирует на все внешние влияния действительности. Приметы переживаний героя весьма красноречивы: «похудел, побледнел», «губы у него задрожали», «стал белым и оцепенел» (при виде женщины на велосипеде), «нервно потирал руки и вздрагивал», «с выражением ужаса на лице». Умер Беликов от нервного потрясения. В гробу он лежал с приятным, даже веселым выражением лица, точно был рад, «что, наконец, его положили в футляр, из которого он уже никогда не выйдет» [там же: 231].

Уорбертон из рассказа У. С. Моэма «На окраине империи» после разорения оказывается на Борнео, где, тоскуя по Англии, он создает вокруг себя своеобразный «футляр» - свою собственную маленькую Англию. Он окружает себя всем английским, живет по английским порядкам: «Он одевался так, словно обедал в своем клубе на Пэл-Мэл: крахмальная сорочка, стоячий воротничок, шелковые носки, лакированные туфли. <...> На столе - яркие орхидеи, серебро ослепительно сверкает. Искусно сложены салфетки. Свечи под колпачками, в сереб- ряных подсвечниках, льют мягкий, приятный свет» [Моэм 1993: 163]. Уорбертон всегда переодевался к обеду, даже если обедал один. Распорядок дня, стол он организует по тем правилам, по которым жил в Англии и т.д. Такая жизнь для него, как и для Беликова, - это способ отгородиться от внешней реальности, но, в отличие от героя Чехова, футляр которого - его истинная жизнь, Уобертон искусственно создает иллюзию и живет в ней. Сохраняя в доме все в английском стиле, он сохраняет в себе англичанина, воспоминания о славных днях. Он, как и Беликов, также испытывает определенный страх: Уобертон боится потерять себя, свои воспоминания об Англии. Он тоскует о ней, для него это способ не забыть привычное, в то время как для героя Чехова «футляр» - это выработанный годами образ жизни.

Можно предположить, что Уобертон боится уподобиться туземцам, поэтому и создает свою Англию. Это тоже страх, страх нового мира, его неприятие. Когда на остров приезжает Купер, Уорбертон рассчитывает, что он станет еще одним истинным англичанином в созданной им Англии. Но этого не происходит, потому что Купер не соблюдает правил, заведенных Уорбертоном: он не переодевается к обеду, смеется над порядками жизни героя и над ним самим. Уорбертона понимает, что Купер никогда не сможет стать настоящим англичанином в созданной им Англии, в его «футляре». Когда Купер погибает, жизнь Уорбертона входит в обычную колею, ничто ему не угрожает.

Итак, рассмотрев проблему иллюзии и реальности, мы приходим к выводу о типологической близости рассказов английского и русского писателей. Столкновение мечты и реальности имеет свои трагические последствия. Жизнь, полная собственных «миражей», делает своего рода завесу перед реальным миром.

Творческий диалог Моэм - Чехов до сих пор является мало изученным. В рамках данной статьи мы попытались обозначить проблему типологических связей, предприняв попытку сравнительного анализа четырех выбранных рассказов, что, безусловно, является научной проблемой, требующей дальнейшего изучения.