Проблема жанра "Повести о славном князе Владимире Киевском солнушке Всеславьевиче и о сильном его могучем богатыре Добрыне Никитиче" В. А. Левшина

«Повесть о славном князе Владимире Киевском Сол-нушке Всеславьевиче и о сильном его могучем богатыре Добрыне Никитиче» — первая повесть сборника В. А. Левшина «Русские сказки» (1780–1783). Она включает в себя две вставные повести и два рассказа: «Повесть о Тугарине Змее-виче», «Повесть Добрыни Никитича», рассказ печенежского князя и рассказ Таропа. Сюжет повести воспроизводит типические мотивы, известные по былине «Алеша Попович и Тугарин Змеевич»: описание княжеского пира, появление Тугарина Змеевича и его угроза князю Владимиру, отсутствие защитника среди киевских богатырей, появление неизвестного богатыря (Добрыни), победа над Тугарином, служба у князя Владимира и одоление врагов русского государства. Вместе с тем следует отметить, что автор, вероятно, был знаком с вариантом былины, в котором Добрыня Никитич одерживает верх над Тугарином.

Вставная «Повесть о Тугарине Змеевиче» содержит воспоминание Милолики о родителях Богорисе и Куридане, попытке похищения последней Сарагуром, предсказание Добрады о его гибели, рождении Тугарина и не рожденном матерью богатыре-победителе Змея. «Повесть Добрыни Никитича», кроме рассказа Добрыни о происхождении, детстве и воспитании его Добрадой, включает сообщение о первых подвигах героя: освобождение царицы Карсены и жителей зачарованного города, печенежского князя от козней Сарагу-ра, спасение Таропа из заточения, а также пересказ историй богатырей Агрикана и Еруслана Лазаревича, истории Тревелия.

В. А. Левшин создал произведение с оригинальным сюжетом и сложной композицией [Морозова: 488–489], [Корепова: 5–18], в котором реализована авторская установка на синтез фольклорной и литературной традиций. В повести писатель демонстрирует своеобразное, уже «литературное» отношение к фольклору. Как отмечает Л. А. Курышева, «узлы эпической схемы сопровождены в повести Левшина ритмизированной прозой. В описании пира, гласа рога, возвещающего приезд чужака, кручины князя Владимира и страха бояр, посольства к шатру иноземного богатыря, речи вещего коня, речи послов и ответа Тугарина Левшин подражает слогу былины» [Куры-шева: 55–56]. Это наблюдение верно, но требует уточнения: писатель, искусно владеющий народной поэтической речью, не просто «подражает слогу былины» ритмизированной прозой, он оформляет «слог» как цитирование другого текста.

Так, описывая красоту княгини Милолики, автор заключает в кавычки былевые формулы:

«…ибо имела она “Очи сокольи, брови собольи, походку павлиную, грудь лебединую, и прочая — довольно, что не было ее краше во всю землю Рускую, во всю колесницу поднебесную”»1.

Эпическая формульность в повести типична и узнаваема. Сравним, например, описание героини, будущей княгини Афросиньи, в былине «О женитьбе князя Владимера» из сборника Кирши Данилова:

«Черныя брови как бы соболи;

Ясныя очи как у сокола,

Посылай ты, сударь, Дуная свататься!»2

Цитирование как поэтический прием является сознательной творческой установкой автора, который таким образом показывает бережное отношение к былинному тексту. Он был не только собирателем и публикатором фольклора, он жил народной поэзией.

Былина была для него не просто текстом, но прежде всего песней. В авторском примечании Левшин приводит не только текст, но и нотную запись былинного напева:

В том же примечании Левшин подчеркивает, что, цитируя, воспроизводит текст былины по памяти:

«Къ крайнему моему сожалѣнiю, въ пожарный случай, погибло у меня собранiе древнихъ богатырскихъ пѣсенъ, между коими и о семъ подвигѣ Добрыни Никитича. Голосъ оныя, и отрывки словъ остались еще въ моей памяти, кои и прилагаю здѣсь.

Пѣсня.

Изъ далеча, изъ далеча во чистомъ полѣ, Какъ далѣе того на украйнѣ.

Какъ ѣдетъ, поѣдетъ добрый молодецъ, Сильный могучъ Богатырь Добрыня. А Добрыня вѣдь то, братцы, Никитьевичъ. И съ нимъ вѣдь ѣдетъ, Таропъ слуга.

(Послѣ сего описывается прiѣздъ его къ Князю Владимiру, сраженiе съ Тугариномъ; но подробно словъ пѣсни я не помню.)

У Тугарина собаки крылья бумажные; и летаетъ онъ собака по поднебесью.

(конецъ)

Упалъ онъ собака на сыру землю; А Добрыня ему голову свернулъ, Голову свернулъ, на копье взоткнулъ» (138–140)3.

Описание княжеского пира также оформлено как цитирование автором другого текста:

«“Сѣдящу Владимiру со своею Княгинею Милоликою, со своими боярами, во своихъ теремахъ златоверхiихъ, за столами дубовыми, за скатерьтьми браными, за яствами сахарными”» (14–15).

Ритмизированная проза Левшина воспроизводит стилевые особенности былинной поэтики:

«“Великiй Князь прикручинился, сложилъ свои руки ко бѣлымъ грудямъ, и думалъ крѣпку думушку. Отъ сего бояре прiуныли всѣ, буйны головы повѣсили. Одинъ лишь Святорадъ, Воевода Кiевскiй, не унывъ сидѣлъ; онъ встаетъ, поднимается, изъ за стола дубоваго, не допивъ чары зелена вина, не доѣвъ куска са-харнаго; онъ подходитъ къ Князю Владимiру; приклоняетъ чело до полу, и говоритъ бодрымъ голосомъ: Ты гой еси нашъ батюшка, Владимiръ Князь, Кiевское Солнышко Всеславьевичъ! не прикажи казнить, рубить, прикажи слово вымолвити. Отъ чего ты Государь прикручинился? О чѣмъ ты такъ запечалился? Будетъ и пришла Чудь поганая, подъ твой славный Кiевъ градъ, развѣ нѣтъ у тебя рати сильныя? Прикажи, Государь, послать опровѣдати, кто смѣетъ наступать на землю Рускую?”» (15–16).

Левшин стилизует повествование под былинный слог, используя типические формулы, эпитеты, инверсию.

Еще один эпизод цитирования, заключенный автором в кавычки, который оформлен ритмически как поэтический текст, — приезд Добрыни на княжеский двор:

«Они <придворные> услышали “что широки вороты заскрипѣли. Взъѣжжаетъ на дворъ Витязь смѣлой. Доспѣхи на немъ ратные, позлащенные. Во правой рукѣ держитъ копье булатное; на бедрѣ виситъ сабля острая. Конь подъ нимъ, аки лютый звѣрь; самъ онъ на конѣ что ясенъ соколъ. Онъ на дворъ взъѣжжаетъ не спрошаючи, не обсылаючи. Подъѣжжаетъ къ крыльцу красному, сходитъ съ коня добраго, и отдаетъ коня слугѣ вѣрному. Самъ идетъ въ чертоги златоверьхiе, Княженецкiе. Слуга при-вязываетъ коня середи двора, у столба дубоваго, ко тому ли золоту кольцу, а своего коня къ кольцу серебряну”. По сему придворные заключили, что новопрiѣжжiй долженствуетъ быть роду непростаго» (65–66).

В анализе былинных формул и метрики «Русских сказок» Левшина М. А. Гистер убедительно показала возможность выделения в ряде фрагментов былинных стихов. Например, появление Добрыни при дворе князя Владимира, которое позволяет представить данный «отрывок как стихотворный текст, в столбик» [Гистер: 130–132].

Важную роль в поэтике повести играют примечания. Так, Левшин поясняет одно из обличий и имен Сарагура, двуглавого крылатого змея Зиланта:

«Зилантъ, на Болгарскомъ языкѣ значитъ Дракона, или по Славенски Смока. Сей крылатый змiй, жилъ близъ города Казани, въ горѣ, коя прозвана по имяни его гора Зилантова, и нынѣ стоящiй на оной монастырь имянуется Зилантовъ. По днесь еще показываютъ пещеру, гдѣ жило сiе чудовище, коего изображенiе осталось въ гербѣ Казанскаго царства; и память о немъ вкоренена во всѣхъ тамошнихъ жителей» (29).

Сопровождая свой текст примечаниями, Левшин выступает как исследователь, фольклорист и этнограф. Автор поясняет то, что может быть незнакомо читателю, например, «первую примѣту богатырскаго коня» (17), признаки «бога-тырскихъ костей» непогребенных воинов (103), раскрывает смысл слова «тризна» (107), выражений «грозенъ посолъ» (18), «золотая гривна» (126), дает толкование имен таких героев и мифологических образов, как Зилант (29), Чернобог (54), Полкан (86), Зимцерла (128) и т. д. Писатель объясняет различные топосы: «южный пупъ» (71), «узры» (82), «высокiй курганъ» «верстахъ въ трехъ отъ Оренбурга» (108). Источником сведений о «боговѣщалище Елабугскомъ» автор называет «Записки Путешествiй Капитана Рычкова»4 (47–48).

В образе чародея Сарагура Левшин смешивает былинную и сказочную традиции. Сарагур, с одной стороны, — человек, убивший родного брата, «узрского» царя, изгнанный за это из родных мест, с другой — пожирающий людей, пышащий огнем змей.

Как и сказочный змей, в повести он является похитителем женщин. В. Я. Пропп в народном волшебно-сказочном эпосе выделяет четыре типа змея: змей-похититель, змей-охранитель границ (в такой функции выступает водяной змей, живущий у реки), змей-поглотитель, змей, который «является с угрозами, осаждает город и требует себе женщину для супружества или для съедения насильно, в виде дани» [Пропп: 219].

Все это свойственно и левшинскому Сарагуру (Зиланту). Он обитает в горах, его первое появление происходит на реке, после смертельного ранения он скрывается под землю в пропасти на горе. Характеризуя место обитания Сарагура, Левшин наполняет его географической конкретикой: гора, в которой обитает Зилант, находится близ Казани, соответственно река названа Волгой.

Главным конфликтом «Повести о славном князе Владимире…» является борьба добра со злом, характерная для жанра сказки. Зло у Левшина воплощено в образах Сарагура и его порождения — Тугарина. На стороне добра выступает волшебница Добрада, являющаяся покровительницей и защитницей Милолики и ее матери Казарской княжны Кури-даны, воспитательница Добрыни. Добрада Левшина — сказочная помощница и дарительница. Она учит Богориса, отца

Милолики, как победить Сарагура, предостерегает его: чтобы уберечь от бед свое государство, он должен быть метким и отрубить Зиланту одним ударом обе головы, так как смертельно раненный чародей может породить Тугарина. Волшебница делится с Богорисом знанием будущего, которое наступит, если во время поединка Сарагур будет ранен. Это знание родители передают Милолике. Согласно предсказанию, «исчезающая въ немъ чародѣйная сила произведетъ яйцо», злые духи высидят его, через десять лет «выйдетъ изъ онаго ис-полинъ Тугаринъ», с которым «въ силѣ и злобѣ никто изъ смертныхъ не сравнится», из трупа Сарагура «учинятся оча-рованныя латы» (38–39). Добрада с помощью книги судеб предсказывает «нѣкоему Славенскому Богатырю, нерожденному матерью» (40) победу над Тугарином при помощи магического меча Египетского царя Сезостриса (37).

Добрыня рожден от мертвой матери и воспитан волшебницей, благодаря которой он получает свое имя. В. В. Сипов-ский считал, что мотив рождения от умершей матери Левшин заимствовал из греческой мифологии. Исследователь предлагает сравнить его с мифом «о Хризаоре, вышедшем из тела Медузы, убитой Персеем» [Сиповский: 229]. Однако мотив рождения от мертвой матери встречается и в былинном эпосе. Например, в уже упомянутом выше варианте былины «О женитьбе князя Владимира» Дунай подбегает к телу убитой им жены, вспарывает ей груди (живот): «Выскочил из утробы удал молодец…»5. Кроме того этот мотив может иметь и литературный источник: «Это несомненная аллюзия на трагедию Шекспира “Макбет” — там Макбета по тому же принципу убивает Макдуф. Использование мотивов трагедии Шекспира в сказке Левшина вполне в духе притязаний автора на интеллектуальную, а не только развлекательную, ценность его сборника» [Гистер: 126]. К сказанному необходимо добавить интерес Левшина к шекспировскому театру, что отметил М. П. Алексеев [Алексеев: 58–59].

Как и в былине, основная черта Добрыни Левшина — его «вежество», образованность. Речь и поведение богатыря поражают князя Владимира, который удивлен его «смѣлости, вѣжливости, дородству и красотѣ» (68). Добрыня Левшина знает 72 языка, обучен наукам и военному делу. Как считает Л. А. Курышева, «в Добрыне Никитиче соединены черты богатыря (получение силы через купание в росах) и рыцаря (воинское воспитание)» [Курышева: 59]. Как и эпический богатырь, левшинский Добрыня желает служить князю Владимиру, но его поведение переосмыслено в рыцарском ключе: богатырь, как рыцарь, преклоняет колено перед князем (126), «подаетъ поводъ къ учрежденiю ордена богатырскаго» (74). Его правилами становятся заповеди, с которыми знакомит его Добрада:

«Никогда не отступай отъ добродѣтели; ибо уклоняясь отъ оныя, утратишь ты милость боговъ, покой души своей, и учинишся неспособенъ къ великимъ подвигамъ. Во вторыхъ не меньше перваго наблюдай: видя слабаго насильствуема сильнѣйшимъ, не пропускай защищати; понеже непомогающiй ближнему не можетъ ожидать и самъ помощи отъ боговъ. Наконецъ третiе, какъ получилъ ты благодѣянiя отъ меня женщины, покровительствуй всегда нѣжный полъ въ гоненiяхъ и напастяхъ; для того что тѣмъ умягчится твой нравъ, легко могущiй ниспасть въ звѣрство» (73).

По совету Добрады богатырь отправляется в странствие на поиски предназначенного ему оружия. Мотив добывания Добрыней меча связан, как пишет В. В. Сиповский, «с волшебно-рыцарскими поэмами» [Сиповский: 223]. Добрада одаривает Добрыню волшебным кольцом, при помощи которого он всегда сможет вызывать богатырского коня. К. Е. Корепова отмечает, что «вся повесть в целом проникнута сказочной фантастикой: здесь фантастические персонажи (исполины, многоглавые змеи, крылатые кони, мертвая голова, полканы и т. п.), чудесные предметы (лодка Добрады, меч Добрыни, копье, непробиваемые латы), чудесные превращения и т. п.» [Корепова. Комментарий: 386].

Перед обретением меча Сезострисова Добрыня должен выдержать ряд испытаний, подготовиться к главному поединку, доказать, что он змееборец. Первое испытание богатырь проходит в зачарованном городе, все жители которого обращены Сарагуром в статуи. Добрыня побеждает «девятиглавное чудовище, имѣющее львиные ноги; Исполинскiй ростъ, и хвостъ змѣиный» (81), отправляется в подземное царство, сражается с войском полканов и исполином. Смерть исполина разрушает чары Сарагура, расколдовывает город, соединяет влюбленных Карсену и Куруса. В. В. Сиповский отмечает, что окаменелый город и путешествие героев в подземное царство можно отнести к традиции русских сказок и былинного эпоса [Сиповский: 227].

Второе испытание богатыря — этическое. Наехав в поле на «лѣжащую богатырскую голову отмѣнной величины», Добрыня проявляет сочувствие и погребает «кость богатырскую» (103). Он вознагражден за труд: получает волшебный ключ, благодаря которому обретает оружие («копiе Нимро-дово») и верного помощника Таропа. По наблюдению В. В. Си-повского, источником, из которого Левшин заимствует «копье Немврода (библейский “охотник пред Господом”, копье которого не знало промаха)», является библейская мифология [Сиповский: 229]. Также исследователями отмечалось, что «имя слуги-паробка Алеши Поповича — Тороп» упоминается в летописных сводах «как имя слуги богатыря Александра Поповича. В XVIII веке это имя, видимо, получает в эпосе более широкое применение для обозначения слуги богатыря» [Астахова, Митрофанова: 17]. В рассказе Таропа появляются еще два героя. Первый, прежний хозяин Таропа, — Агрикан, известный по поэме Боярдо «Влюбленный Роланд», второй — Еруслан Лазаревич — герой популярной переводной повести. Интертекстуальные связи повести Левшина с этими произведениями полно описаны в современных исследованиях (см., напр.: [Корепова], [Курышева] и др.).

Третье испытание Добрыня проходит в Болгарском государстве, где он находит меч Сезострисов, преклонив колени, принимает его как дар богов, надеясь совершить «множество славныхъ подвиговъ» и быть «истиннымъ защитникомъ го-нимыхъ и добродѣтели» (120). На службе у Тревелия Добры-ня совершает еще один подвиг — освобождает Болгарское царство от полкана.

Приехав в Киев, Добрыня поступает на службу к князю Владимиру. С этого момента, по мнению Л. А. Курышевой, «сюжет вливается в былинное русло — следуют приготовления к бою и сам бой», поединок описан «в рамках высокого литературного жанра лироэпической поэмы» [Курышева: 67]. Свое суждение исследовательница подтверждает сопоставлением повести Левшина и поэмы Т. Тассо «Освобожденный Иерусалим» [Курышева: 67–68].

Добрыня побеждает Тугарина с помощью Таропа, который поразил крылья Тугарина свинцовой стрелой, окрапленной водами Буга. Победа Добрыни приводит к освобождению пленников.

В завершение Левшин перечисляет и воспевает подвиги Добрыни, воздает почести Таропу. Слава богатырей, по мнению автора, заслуживает вечной памяти, что подчеркивает христианское значение их подвигов:

«Естьли слава сильному, храброму и добродѣтельному Богатырю сему возглашаетъ хвалу и въ нашихъ временахъ позднѣйшихъ: по истиннѣ сотрудникъ его Таропъ не меньше заслуживаетъ вѣчную память» (147).

Левшин создал произведение со сложной литературной композицией, в котором смешиваются традиции разных фольклорных и литературных жанров. Он насыщает свое повествование мотивами и образами былин, богатырских повестей, русских и зарубежных сказок, волшебно-рыцарских романов, произведений мировой литературы. В предваряющих сборник «Известиях» Левшин ссылается на иностранные литературные образцы, которым он следует, призывает читателей продолжить его работу:

«…издаю сiи сказки Рускiя, съ намѣренiемъ сохранить сего рода наши древности, и поощрить людей имѣющихъ время, собрать всѣ оныхъ множество, чтобъ составить Вивлiоѳику Рускихъ Романовъ» (4).

Основной формой презентации фольклорной былины «Повести о славном князе Владимире Киевском Солнушке Всес-лавьевиче и о сильном его могучем богатыре Добрыне Никитиче» является цитирование. Приводя строки из былинных текстов и следуя былинной поэтике, Левшин развил в литературном произведении творческий потенциал фольклорного жанра. Его «Русские сказки» стали одной из значительных попыток сделать былину литературным жанром. Позже эта попытка была продолжена в других произведениях русской литературы: в сочинении «Добрыня, театральное представление с музыкой» Г. Р. Державина (1804), в романе «Кощей бессмертный. Былина старого времени» А. Ф. Вельтмана (1833), в «Илье Муромце. Сказке Руси богатырской» В. И. Даля (1836). В этих произведениях богатыри совершают подвиги во славу князя Владимира и русского государства, защищают народ от врагов, их авторы воссоздают и сочиняют национально-исторические и поэтические мифы, пророчат великое будущее России. Однако происходили трансформации былины в другие литературные жанры вместо появления нового. Оригинальное понимание былины как литературного жанра, способного выразить смысл русской истории, русский взгляд на жизнь, русскую идею, рассказывать о ключевых эпизодах русской и мировой истории, в которых обновлялось христианство, проявлялась русская будущность, дал Ф. М. Достоевский. Но писатель лишь представил свою концепцию [Захарова].

«Повесть о славном князе Владимире Киевском Солнушке Всеславьевиче и о сильном его могучем богатыре Добрыне Никитиче» В. А. Левшина была значимым эпизодом в истории несостоявшегося жанра в русской литературе.

Примечания

^* Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ, проект «Фольклорные и литературные трансформации жанра былины в русской словесности XVIII–IX вв.» № 15-04-00366 а.

• ¹    Повѣсть о славномъ Князѣ Владимирѣ Кiевскомъ Солнушкѣ Все-славьевичѣ, и о сильномъ его могучемъ Богатырѣ Добрынѣ Никитичѣ // Рускiе сказки, содержащiя Древнѣйшiя Повѣствованiя о славныхъ Богатыряхъ, Сказки народныя, и прочiя оставшiяся чрезъ пересказы-ванiе въ памяти Приключенiя. М., 1780. Книга 1. С. 13. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте статьи с указанием страницы в круглых скобках.

• ²    Древние Российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым. М.: Наука, 1977. С. 55. (Литературные памятники)

• ³    Ю. М. Смирнов называет цитирование Левшиным отрывка из былины перенесением — «случаем, когда традиционный персонаж подменяется

другим», зафиксированным без указания места его записи [Смирнов: 7, 88].

• ⁴    Имеется в виду изданный в двух частях Императорской Академией наук «Журналъ или дневныя записки путешествiя Капитана Рычкова по разнымъ провинцiямъ Россiйскаго государства, 1769 и 1770 году» (СПб., 1770, 1772).

• ⁵    Древние Российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым. С. 78.

THE PROBLEM OF GENRE

Received: January 16, 2018 Date of publication: March 31, 2018