Проблемы правового государства в контексте государственного суверенитета

Государственный суверенитет, правовое регулирование и национальные возможности по защите прав человека напрямую связаны с проблемой реализации идеи правового государства, обеспечения верховенства права, авторитета пронизанного духом справедливости законодательства. В настоящее время мы со всей очевидностью сталкиваемся с ситуацией, когда, отказавшись от всего советского наследия в объяснении метафизики существа правовых явлений, процессов и фактов, польстившись на внешне описательные модели того «как работает верховенство права в западных странах» излишне поверхностно и линейно подошли к реализации собственного проекта. В результате недооценка «подводных течений» и игнорирование первопричин привели к необъяснимым в простых линейных моделях сложностям.

По существу внешнеописательная канва концепции без погружения в экономический многое, если не все объясняющий базис, заложенное в ее основу самоограничение государства правом вызывало в теории государства и права советского периода, как и в отраслевых юридических науках, критику данного учения как буржуазного, чуждого марксистско-ленинскому подходу, ретуширующего истинное положение вещей. И эта критика именно с метафизических позиций в целом была справедлива. Принятие за основу концепции правового государства в дальнейшем общественно историческом развитии было ошибочно антагонистически противопоставлено марксизму, с которым, казалось, следовало покончить раз и навсегда, как и со всем советским наследием тоталитаризма. Смещение акцента к идеологии марксизма совершенно оттенило то рациональное и наиболее соответствующее действительности, что в настоящее время привлекает внимание зарубежных и твердо стоящих на материалистической основе собственных исследований отечественных специалистов. Более того, оказавшиеся в тупике любых других рациональных объяснений возникающих проблем верховенства права исследователи так же обратили внимание на материалистическую рациональность марксизма. Один из ведущих специалистов в области теории правового государства Ф.М. Раянов пишет: «Поскольку мы в России долгое историческое время жили под сильным влиянием марксистско-ленинской идеологии, то можно сразу отметить, что скоро, руководствуясь этой идеологией, к параметрам гражданского общества и правового государства выйти невозможно» [1, с. 28]. Это верно именно в отношении той идеологии, которая безраздельно господствовала как искажающее реальность обоснование развитого социализма, в действительности являвшегося государственным капитализмом. Тем не менее, рационализм материализма в марксистской, а современной ситуации неомарксистской трактовке чрезвычайно полезен для анализа экономической предопределенности происходящих социальнополитических трансформаций. Иными словами, извращающая реальное положение вещей идеология не отменяет методологии исследования в той части, которая вне всяких сомнений валидна в современных условиях, т.е. прошла испытание временем.

Кризис 2008 г. привел к тому, что уже в цивилизованном западном мире к марксизму интерес возрос многократно: именно в этот период отмечается рост продаж в Германии, США и других развитых странах фундаментального труда К. Маркса «Капитал», интеллектуалы нео- 42

либералы переходят в стан неомарксистов (Жак Аттоли), набирает популярность книга неотроцкистов Теда Гранта и Аллана Вудса о философской диалектике и современной науке («Reason in revolt: dialectical philosophy and modern science»), которая была переведена на рус- ский язык и вышла под названием «Бунтующий разум: Марксистская философия и современная наука» [2], а работы, не скрывающего своего признания авторитета марксизма, Юргена Хабермаса не только активно переводятся на русский язык, но получают один из самых высоких коэффициентов цитируемости в российских обществоведческих и многих других науках. Даже те, кто не прекратил позиционирования марксизма в одной ценностной нише с фашизмом, были вынуждены столкнуться с тупиковым агностицизмом. Главный редактор журнала «Wired» Крис Андерсон отмечает: «По таким критериям практически все, во что я верю, доказать невозможно. В том числе и то, что демократия, капитализм и другие рыночные системы (и эволюция!) лучше, чем их альтернативы. В самом деле, получается, что теперь я должен говорить «теория демократии», «теория капитализма» и согласиться с тем, что в школах нужно изучать и альтернативные учения – например, фашизм и марксизм» [3, с. 36–37].

Освобожденный от догматической концептуальной необходимости принимать все учение и в не меньшей степени идеологию в целом и без купюр марксизм уже не является чем-то неизменно «отлитым в бронзе», а отдельные его положения как в духе дня сегодняшнего, так и на вполне понятную близкую и отдаленную перспективу не выглядят бесспорными. Но тот весьма обстоятельный и многое объясняющий неомарксистский анализ первопричин происходящих экономических и политических общемировых тенденций, напрямую касающихся существа права и его институтов, метафизики проблем воплощения в реальность правового государства, как представляется, наиболее интересен.

Приняв за основу необходимость строительства вначале советского правового государства, а с развалом Советского Союза уже и без слова «советского», мы легко уверовали в то, что простыми политико-правовыми решениями ситуация не просто сдвинется с мертвой точки, но и приобретет однозначно конструктивное направление общественно-исторического развития. Уже в поздесоветское время декларации о необходимости построения социалистического правового государства выглядели лишь фасадом, за котором происходило главное: «К политической номенклатуре, прежде всего партаппарату, безраздельно распоряжавшемуся богатствами страны в силу неограниченности власти, пришло понимание того, что сохранить свое господство они могут только превратившись во владельцев государственного общенародного имущества на правах собственников» [4, с. 632]. Поэтому уже с поздесоветского времени действительность оказалась куда сложнее простых и линейных прогнозов, нереалистичных программных документов, а заявленные декларации настолько расходились с истинным положением вещей, что пессимизм и даже неприятие институтов правового государства преимущественно в просвещенной части общества накапливались по мере того, как не находилось адекватных объяснений происходящему и правильных решений к преодолению возникающих трудностей. В этой связи, реабилитация марксизма в его наиболее бесспорной рационалистической части для получения ответа на вопросы об истинных причинах возникающих сложностей с демократизацией постсоветского российского государства и произошедших ошибок советского прошлого без не имеющей особого смысла демонизации отдельных исторических персон представляется своевременной.

Повышенный интерес к марксизму в западном обществе и в первую очередь в среде интеллектуалов возникает всякий раз на волне случающихся имманентных капитализму кризисов, которые уже в транснациональном варианте угрожают стабильности всей мировой экономики. Одна из известнейших представителей западной неомарксистской мысли Р. Дунаевская, симпатиям которой к марксизму в немалой степени способствовала Великая депрессия 1930-х гг. в США, очень емко охарактеризовала степень несвободы в капиталистическом западном обществе и в странах советского социализма созвучно обобщениям Франкфуртской школы, по существу сведя воедино тоталитаризм государственного советского ка- 43

питализма с тоталитаризмом западных корпораций. Как представляется, справедливость выводов здесь не требует комментариев, но приведший к развалу советского государства кризис был связан именно с тем, что так называемый развитой социализм в действительности оказался государственным номенклатурным капитализмом с теми ему имманентными экзистенциальными конфликтами, которые оставили страны соцлагеря по существу наедине со своими проблемами. В заочной дискуссии с либертаристами, превозносящими священный статус права частной собственности выше всех прочих ценностей, Р. Дунаевская, опираясь на известное теории суждение К. Маркса о частной собственности как основы права капиталиста присваивать чужой неоплаченный труд или его продукт, отмечала: «Производство прибавочной стоимости - движущий мотив капиталистического производства. Отсюда настоятельная необходимость для капиталиста платить рабочему по минимуму и выжимать из него по максимуму» [5, с. 152]. Как известно, в своем классическом произведении «Капитал» К. Маркс называл промышленный капитал единственным способом существования капитала, «при котором функцией капитала является не только присвоение прибавочной стоимости, соответственно присвоение прибавочного продукта, но в то же время и ее создание» [6, с. 52]. Что здесь не соответствует реальному положению в любой современной действительности капиталистического производства? Разве что появились новые формы существования капитала в спекулятивно-финансовых транснациональных институтах и американского экономического империализма на основе гегемонии доллара в международных расчетах. Однако здесь не создается прибавочной стоимости, кроме расширения сферы присутствия спекулятивных финансов. Какое легитимирующее начало в теории правового государства это присвоение чужого труда мы можем обнаружить, и как в этой связи происходящее согласуется с либертарными стенаниями о священности права частной собственности, коль скоро полученное собственным трудом и приращение собственного благосостояния столь легко присваивается? Что это за парадокс уживающихся с либертарными представлениями форм присвоения чужого, столь последовательно осуждаемого либертаристами применительно к священнодейству собственности? И наконец, почему либертаризм с его всепоглощающим приматом права частной собственности так прочно вошел в наше миропонимание и выкристаллизовался в отдельное политико-правовое направление, а марксизм практически без научно обоснованной аргументации, как и все советское наследие, был брошен штандартом побежденных к ногам победителей? Может потому, что описательные модели стали более удобными для создания видимости справедливости и низвержения необходимости определиться с первопричинами происходящего уже на фоне случившихся успехов? Однако на фоне того, как успехов не случилось, а неолиберальный проект реформ 1990-х гг. обанкротился, возникла насущная необходимость исследования причин того, почему к правовому государству мы никак не приблизимся, в чем основы возникающих общественно-политических кризисов, создающих угрозы существования постсоветским государствам разрушением фактического суверенитета («клиническая смерть» государства) и последующим нивелированием суверенитета уже юридического («биологическая смерть» политической организации общества). Нельзя не согласиться с М.Н. Марченко в том, что суверенитет государства в формально-юридическом смысле не подвергается сомнению даже в случае его материализованного деления и отчуждения до тех пор, пока существует само государство: «В юридическом плане суверенитет государства … всегда един, неотчуждаем и неделим, независимо от того, идет ли речь о доправовом, или же о правовом государстве» [7, с. 207].

В действительности как учение марксизм методологически нисколько не противоречит исследованию проблем правового государства, а его критический потенциал, особенно широко развернувшийся на фоне последнего в ретроспективе, но, к сожалению, не в будущем мирового кризиса, может быть только полезен в анализе первопричин происходящего в их рационалистической трактовке. Марксизм опасен для Запада с его традициями и ценностями как антагонистический практический огосударствленный проект, но как наиболее близкое к ис- 44

тинным первопричинам рационализации институтов государства и права, экономическим вызовам капитализма на различных его стадиях учение вызывает неподдельный интерес. При этом нельзя не замечать тех трансформаций, которые вносят существенные корректировки в общественно-историческое развитие, и весьма спорные положения теории марксизма о классовой борьбе, о государстве как орудии в руках господствующего класса и пр. не находят своего всемерного подтверждения. Однако отдельные прогностические выводы об отмирании государства и права, об исчезновении денег по мере перехода к коммунизму уже не выглядят абсолютно утопическими, поскольку имеет под собой совершенно обратное выражение, если рассматривать все это уже без коммунистической перспективы: мировой капитал на неолиберальной основе в настоящее время стремится к новой утопии минимального государства для сокращения собственных издержек и выдвигает негосударственные институты принятия решений на перспективу общемирового развития (Римский клуб, Билдербергская конференция и пр.), которые, если и не заменяют национальных правительств, то в немалой степени определяют для них повестку дня сегодняшнего и даже обозримого будущего; право в контексте названной тенденции появления на авансцене политической жизни негосударственных акторов при гегемонии экономического неолиберализма уже не рассматривается в качестве ведущей силы, абсолютного императива, а международное публичное право, если еще и не похоронено под бомбардировками сил НАТО в Ираке или еще раньше в Югославии в рамках операции «Союзная сила», то пребывает в весьма плачевном состоянии; расширение сферы применения электронных обменных механизмов (крипто-валют) если и не упраздняет деньги, то существенно меняет представления о традиционных способах расчетов при прежде казавшейся нереальной децентрализованной эмиссии и т.п. Однако главное, что несет в себе марксизм в контексте дня сегодняшнего, так это то, что морксов «монтаж», как справедливо отмечал еще в 1977 г. Л.С. Мамут, делает невозможным наивный, механистический взгляд на политикотеоретические конструкции «как на простые зеркальные отображения лежащей под ними материально-социальной основы» [8, с. 2]. Удивительно, что неолиберальный посыл, уже обанкротившийся на фоне мировых кризисов и локальных военных конфликтов, априорной склонности мирового капитала к неправу, о чем убедительно свидетельствуют как процесс офшори-зации, так и в не меньшей степени обратный ему - решоризации, остается в системе ценностей российского общества едва ли не единственной путеводной звездой, а метафизика марксизма отодвигается далеко за формат отечественных политико-правовых исследований.

Метафизическое измерение институационализации правового государства в советской юриспруденции имело критический посыл о завуалированности такими представлениями скрытых смыслов общественно-политического устройства западных демократий, в которых экономический интерес много выше и действеннее. Право как орудие господствующего класса представлялось некой ширмой, за которой угадывались интересы гегемона буржуазного общества - капиталистов. Марксистко-ленинская теория права, по утверждению С.А. Голунского и М.С. Строговича, объясняет, что охраняющие капиталистическую частную собственность нормы появились в праве по причине господства в буржуазном обществе класса капиталистов, которые используют государственную власть для сохранения своего богатства: «Поэтому они и устанавливают соответствующие законы, обязательные не вследствие присущей им таинственной силы, а потому, что за ними стоит весьма реальная государственная власть с ее полицией, судами, войсками, тюрьмами» [9, с. 244]. Такое капиталоцентрическое объяснение существа буржуазного права и его верховенства не признавало никаких других вариантов, поскольку претендовало на объективное рассмотрение сущности первоначальной природы реальности. Анализ динамики метаморфоз западного общества и выбора компромиссных форм в основании права был упущен из виду на долгие годы, и классовая теория становилась все более далекой от реальности. Вместе с тем, по мере расширения формата присутствия рядовых граждан в управлении страной, развития институтов гражданского общества, роста благополучия на основе реализации стандартов социального государ- 45

ства, прозрачности и справедливости правил игры на основе верховенства права классовая борьба перестает быть определяющей, но в авангард случающихся переворотов выдвигаются инспирированные по существу из-вне оранжевые революции и бессрочные военные конфликты уже на новом витке транснациональной фазы накопления капитала.

Если не принимать в расчет деклассированность современного западного общества и все чаще встречающуюся неадекватность выражения интересов конкретного человека принадлежностью к той или иной страте, например, в связи с расширением феноменологии симулякра власти, снижение остроты социальных конфликтов и довольно продуманный подход в выработке социальных «амортизаторов» по типу государства всеобщего благосостояния, то в остальном связь «мировой капитал – государство – право» в метафизическом смысле в марксистской трактовке если и претерпела изменения, то только в увеличении масштабов транснационального распространения. Отмечая большую степень удобства для буржуазии идеологии правового государства в сравнении с религией в том, что она хотя и не отражает полностью объективную действительность, но опирается на нее, Е.Б. Пашуканис писал: «Правовое государство – это мираж, но мираж весьма удобный для буржуазии, ибо он заменяет выветрившуюся религиозную идеологию, он заслоняет от масс факт господства буржуазии» [10, с. 138]. В свете сегодняшнего дня жизнеспособность и прогрессивный характер концепции правового государства с положительной миссией показывают, что выдающийся ученый заблуждался относительно эфемерности этого подхода, но был прав в том, что правовое государство – есть лишь внешняя форма происходящих много более сложных и в первую очередь экономических и политических процессов. В действительности миражем оказался марксизм, но только как огосударствленный проект, а вот как глобальное измерение современного права и межгосударственных отношений во многом подтверждает правоту общеизвестных положений о соотношении экономического базиса и его социально-политической надстройки. В этой связи в духе дня сегодняшнего наиболее значимые рассуждения на тему правового государства видного советского правоведа Е.Б. Пашуканиса не просто не кажутся утопическими, а, напротив, представляются пророческими: «Власть как «общая воля», как «власть права», постольку реализуются в буржуазном обществе, поскольку последнее представляет собой рынок» [10, с. 138].

Менее категоричен в своих суждениях был И.Д. Левин, хотя тема его посвященной проблемам суверенитета фундаментальной работы позволяла использовать более широкий формат критики. Тем не менее, среди существующих теорий буржуазной науки в деле отрицания суверенитета на первое место он ставил именно концепцию правового государства, но резкость его высказываний снижает фактор отказа от этого учения идейного вдохновителя фашизма К. Шмидта и его представлений о неправовом и даже противоправном характере суверенитета [11, с. 31, 30, 42]. Критика И.Д. Левина была более чем умеренной, если вообще являлась таковой: «Высказывания греческих авторов о «господстве закона» поэтому не могут пониматься в том смысле, какой данному термину придают буржуазные теоретики «правового государства». Закон здесь понимается не как общая норма, свободно устанавливаемая высшим органом государства, а как нерушимая норма, связывающая существенным образом и высший законодательный орган государства, а следовательно, и само государство» [11, с. 176]. По существу критика сводилась здесь к помещению словосочетания «правовое государство» в кавычки.

По мере либерализации взглядов в поздесоветский период к правовому государству стали относиться не просто с заслуженным практикой западных государств почтением, но и приняли за основу ключевые идеи. Особенно ярко в еще по существу доперестроечный период истинный гений привлечения внимания исследователей не к критике, а к конструктивному началу и принятию справедливости идеи правового государства в позднесоветский период продемонстрировал Л.С. Явич, который в 1985 г. писал о том, что «в условиях общедемократических завоеваний прогрессивных сил и их борьбы против реакции, тоталитаризма, импе- 46

риалистической политики внутри буржуазных стран и на международной арене идея правового государства способна играть положительную роль, по крайней мере в идеологическом плане, поддерживая выступления в защиту прав человека и гражданина (выделено - Р.Х.), законности и правопорядка»[12, с. 163]. В этом смысле юридическая наука опередила и предвосхитила политическую практику. Много позднее, только с 1988 г. Коммунистическая партия СССР берет курс на построение правового государства. В докладе М.С. Горбачева «О ходе реализации решений XXVII съезда КПСС и задачах по углублению перестройки» на XIX Всесоюзной партконференции (г. Москва, 28 июня - 1 июля 1988 г.) отдельный раздел был посвящен именно строительству социалистического правового государства, при этом партийный лидер отмечал, как ему представлялось главное, которое заключалось в том, чтобы на деле обеспечить верховенство закона (именно закона, а не права, что свидетельствовало о позитивистской подоплеке подготовленного доклада): «Ни один государственный орган, должностное лицо, коллектив, партийная или общественная организация, ни один человек не освобождаются от обязанности подчиняться закону. Как граждане несут ответственность перед своим общенародным государством, так и государственная власть несет ответственность перед гражданами. Их права должны быть надежно защищены от любого произвола власти и ее представителей» [13, с. 374]. В Резолюциях XIX Всесоюзной конференции КПСС четыре раза говорится о правовом государстве: во-первых, в словах одобрения предложений М.С. Горбачева по реформе политической системы, во-вторых, в оценке непротиворечия такой формы организации политической власти социализму, в-третьих, в динамической характеристике процесса преобразований, как только начала связанной с формированием социалистического правового государства большой работы, в-четвертых, в сентенциях о конкретных мерах, среди которых формирование социалистического правового государства было поставлено на первое место, а реформа политической системы и внедрение новых методов хозяйствования - на второе и третье, соответственно [14]. После этого, М.С. Горбачев неоднократно говорил о необходимости строительства правового государства социалистического типа, но важно отметить, что в знаковом документе - Политическом отчете Центрального Комитета КПСС XXVIII съезду КПСС от 2 июля 1990 г. - слова о правовом государстве хорошо видны из контекста. Однако, не смотря на то, что отчет предполагал форму доклада о проделанной работе и конкретных пусть даже о промежуточных, но все же итогах, способ подачи материала выглядел скорее как программная речь на перспективу. Основным замыслом перестройки в отчете бала названа необходимость глубоко демократизировать и гуманизировать общество, сделать его свободным, создать достойные человека условия жизни и все это в рамках социалистического выбора. Разумеется, ретрансляция в позднее советское время на официальном уровне идеи правового государства, которая по небезосновательному убеждению реформаторов не противоречила социализму, стала знаковым этапом октроирования научной общественности возможности и необходимости развития этой концепции. В свою очередь, наука по существу обоснованием необходимости демократизации советского общества и государства подтолкнула бюрократию к такому выбору.

Для предотвращения возможных эксцессов на пути развития гражданского общества и правового государства и достижения желаемого результата необходимо прибегать не только и даже не столько к простым линейным проекциям и краткосрочным прогнозам, а опираться на метафизику происходящих трансформаций под углом зрения материалистической теории права. В основе такой теории, как справедливо пишет В.М. Сырых, «лежит идея о признании юридической формы экономических отношений в качестве объективного права, которое в процессе своего перехода в действительность, в систему конкретных правоотношений последовательно принимает четыре равноценные, равнозначные формы: позитивного, индивидуального, конкретного права и фактических правоотношений»[15, с. 46]. Смещение акцентов к классовому пониманию права в неомарксистской, а точнее крайне позитивистской трактовке советского периода, концентрация внимания на претенциозной идеологии, существенно ис- 47

казили главное достижение советской научной школы права – метафизику рационального в праве и имманентных этому явлений. Экономические основания правовой феноменологии являются тем движущим императивом, который в рациональной части трактовки их отношения наилучшим образом раскрыл именно марксизм.

Реабилитация неомарксизма в адекватной современности части и тех преимуществ, которые для отечественной правовой науки давали диалектический и исторический материализм, и обращение внимания на метафизику материалистической концепции права в вопросах анализа причин происходящего и корректировки движения правовой политики, например, в сторону уменьшения неправового произвола и откровенной некомпетентности законодателя, являются единственно возможными средствами выхода из тупика простых и схематичных объяснений.

«Гражданское общество и правовое государство, – пишет Ф.Х. Галиев, – нельзя рассматривать вне зависимости от правовой культуры, ибо она является одним из определяющих факторов их становления и дальнейшего развития» [16, с. 25]. Вместе с тем, «если перед страной стоит задача усиления позиций гражданского общества и дальнейшего развития правового государства, то очевидна необходимость наличия в общественном сознании знания исходных начал и основных понятий» [17, с. 21]. Марксистское материалистическое понимание права и связанные с ним явления есть часть нашей культуры, которая безальтернативно пронизывала всю советскую юридическую науку до позднесоветского периода, поэтому сродни с реализацией Эдипова комплекса. Разрыв с прошлым простым перечеркиванием и низведением его до априорной лженауки не просто не продуктивен, но не позволяет нам сегодня точно понять ошибки, с тем, чтобы с уверенностью смотреть в будущее.