Произведение В. Т. Нарежного «Аристион» в аспекте проблемы генезиса русского романа

ПРОИЗВЕДЕНИЕ В.Т. НАРЕЖНОГО «АРИСТИОН»В АСПЕКТЕ ПРОБЛЕМЫ ГЕНЕЗИСА РУССКОГО РОМАНА

В статье автор предлагает свою интерпретацию одного из ранних романов (1822 г.) русского писателя Василия Нарежного (конец XVIII — начало XIX в.) «Аристион». Он рассматривается в сопоставлении с западноевропейским воспитательным романом. Статья показывает влияние этой разновидности литературы на жизнь русского общества и определяет место романа в русской прозе того времени.

The novel by V. Narezhny “Aristion” in the light of the Russian novel genesis. Larisa I. RUBLEVA (Sakhalin State University, Yuzhno-Sakhalinsk).

In this article the author presents her vision of one of the early novels of the Russian writer Vasily Narezhny “Aristion” (the end of the XVIII — the beginning of the XIX century). It was written in 1822. The novel was created in accordance with the genre peculiarities of the West-European instructive novel. The article concentrates on the influence of this kind of literature on the life of contemporary Russian society and defines the place of the novel “Aristion” in Russian prose of that time.

Проза В. Т. Нарежного выделяется на фоне романов и повестей конца XVIII — начала XIX в. Писатель стремился найти свой путь в литературе. Современники Нарежного, как правило, недооценивали его творчество. Долгое время считалось, что первая верная историко-литературная оценка повествовательного наследия писателя была дана Белинским в ряде статей 1840-х годов [1, т. 4, с. 68, 69, 417, 418; т. 6, с. 68, 69, 134; т. 8, с. 18; т. 12, с. 508]. Однако еще в 1829 г. обозреватель журнала «Revue Encyclopedique» Ж. Шопен назвал Нареж-ного «первым из русских нравоописательных романистов» и «первоклассным писателем»: «До Нарежного русские имели мало оригинальных романов: копировали только „Каллисфена“ — Фонвизина, „Бедную Лизу“ и „Марфу Посадницу“ — Карамзина; но с тех пор как успехи русского оружия дали умам новый импульс, они стали домогаться всех родов славы и использовали разнообразные виды литературы. Среди писателей, которые отдались изображению национальных нравов, На-режный, бесспорно, занимает первое место (выделено нами. — Л.Р.). Он проявил уменье, выбирая своих героев не в больших городах, где чужие формы извратили нравы, а в провинции, где они еще сохранили оригинальный отпечаток» [12, т. 44, с. 111, 112].

Изучение жанровой природы прозы Нарежного давно интересует ученых. Произведение «Аристион, или Перевоспитание» (1822) до сих пор не получило необходимой оценки. Чаще всего автора упрекали за подражание роману воспитания и излишний дидактизм [2, с. 78; 4; 5, с. 561]. Среди достоинств романа нередко называли нравоучительность: «В этом романе нет отличных картин, нет сравнений, портретов; но зато содержание его весьма нравоучительно; описание жизни богатых молодых людей в столице и украинских помещиков — справедливы и остроумны, хотя несколько преувеличены» [3, с. 506].

В рецензии, помещенной в «Сыне Отечества», произведение сравнивается с педагогическим трактатом: «Если бы эта повесть была вымышленною, то и тогда бы читатель был вправе требовать от сочинителя больше правдоподобия и естественности, но сочинитель уверяет нас, что она справедлива и тем больше позволяет быть строгими в нашем суждении». Главное обвинение в адрес автора — неправдоподобие ситуации, когда родители назвались умершими, чтобы «перевоспитать» сына: «Таковая развязка поражает дикостью, жестокостью, совершенным бесчувствием родителей Аристиона; он, конечно, достоин был наказания за свои заблуждения, но употребительное для его исправления средство не носит признака сердец добрых и нежных» [11, с. 168, 169]. Приведенные здесь высказывания свидетельствуют о выделении лишь одной функции романа — нравоучительной.

Мало что изменилось в оценках критиков в конце XIX в. Н. А. Белозерская сожалеет: «Повесть „Аристи-он, или Перевоспитание“, по содержанию и общему характеру принадлежит к нравоучительным произведениям нашей подражательной романической литературы конца XVIII века, с такими же длинными утомительными рассуждениями и сентенциями на тему нравствен-

Рублева Лариса Ивановна, доктор филологических наук, профессор кафедры русской и зарубежной литературы Сахалинского государственного университета, Южно-Сахалинск.

ности и торжеством добродетели. В „Аристионе“, как во многих романах и повестях этого направления, основой рассказа служит тогдашний избитый мотив о вреде новомодного воспитания, где все внимание обращено на внешние преимущества, к ущербу действительных знаний и развития душевных качеств» [2, с. 104]. Действительно, мы видим здесь следование канону западноевропейского романа воспитания, однако не менее интересно видеть влияние русского нравоописательного романа и использование приемов сатирического показа «новомодного» воспитания в журналах последней четверти XVIII в.

Сюжет достаточно прост: герой, зараженный пороками дворянства, отправляется в путешествие, чтобы познать себя. Духовное перерождение молодого человека удобнее показывать именно во время путешествия. Помещенный в благоприятные условия, где царствует высокий дух нравственности и культуры, он перерождается. Писатель обратился к традиционному типу повествования в надежде на успех в читательской среде и благосклонность цензоров. Однако произведение не вызвало интереса у публики и критики. Современники осуждали стремление автора подвести героя к нравственному перерождению, что неизбежно вело к схематизму. Может быть, этим объясняется невысокая оценка романа в момент его публикации.

Многое связывает «Аристион» с романом Виланда «История Агатона», в котором сочетаются элементы исторического, публицистического, социально-философского и воспитательного романов. События романа заимствованы из истории Древней Греции, но ощущается связь с современностью. В образе Агатона легко угадываются черты современного немецкого юноши, неудовлетворенного окружающей действительностью и ищущего ответа в сфере высокой нравственности. В авторском комментарии к роману Виланд обращает внимание на «двусоставность своего произведения»: «греческая» основа не превращается в «незыблемую нравственную норму», а раскрывает действительного человека в реальных условиях жизни. Нарежный по-своему интерпретировал романный опыт Виланда.

Первое знакомство с героем романа Нарежного происходит на уровне «значащего» имени. Обильно используется образность из античной и славянской мифологии. Имя героя романа созвучно имени греческого Аристея (буквально «наилучший»), которого кентавр Хирон, музы, нимфы обучили различным искусствам и мудрости [9, с. 59]. Возможен другой вариант объяснения имени героя. В светское общество Аристиона вводит Кронид, знакомит его с актрисой Фионой. Значащее имя Кронид — одно из имен Зевса (сын Кроноса, вариант — Кронион). Может быть, Нарежный использовал аналогичный способ словообразования: Аристи-он — сын Аристея. У Зевса как отца богов и людей много функций, например: «Зевс олимпийский — покровитель общности людей, городской жизни… вообще оказывается принципом жизни» [9, с. 220, 221]. Кронида автор дополнительно характеризует как «многоопытного Улисса», используя латинский вариант имени греческого героя Одиссея, характер которого отличает ум и хитрость. Тем самым указывается на его роль как знатока света, искусителя.

Аристион именуется Фениксом в тот момент, когда происходит разочарование в жизни. Основанием для «возрождения» героя должны стать деньги, которые помогут завоевать сердце Фионы. В соответствии с морально-дидактической позицией автора не деньги смогут помочь герою, а нравственные уроки. При характеристике Фионы дважды упоминается о «пещере Калипсо». Как известно, в этой пещере в течение 7 лет содержался Одиссей (Калипсо — «та, что скрывает»). Одиссей, покинув остров Калипсо, победил смерть и вернулся в мир жизни. Так, в аллегорической форме, автор утверждает неизбежность освобождения Ари-стиона от влияния света.

По нашему мнению, выбор имен определяет жанровую природу и характер читательского ожидания. Включение в текст мифологических имен усиливает значительность замысла, эпичность повествования. Однако с точки зрения рядового читателя это оценивалось иначе: «Имена, употребленные господином Сочинителем, весьма странны: герой его романа называется Аристионом, друг его графом Кронидом, любовница Фионою, слуга Макаром, отец Валерианом и Горгони-ем. Между тем, как действие происходит сначала в Петербурге, а потом в Украине» [3, с. 506]. Объяснение столь разного подхода к функции «значащих» имен, по-нашему убеждению, следует искать в изменившихся условиях развития литературы. Нарежный как продолжатель традиции двойного или многократного прочтения, свойственной XVIII веку, не понят читателем XIX в. Мы видим отражение тенденции к «выпрямлению» текстов, приданию им однозначности. В условиях развития массовой литературы текст ориентируется на иное читательское восприятие, не обремененное знанием мифологии. Кроме того, Нарежный отказывается от «греческой» основы, сделав героя свидетелем и участником реальных событий рубежа XVIII—XIX вв. Если Агатон Виланда путешествует по Афинам, Смирне, Саракузам, убеждаясь в иллюзорности прежних «высоких» представлений об обществе, то герой Нарежного посещает соседние с ним поместья. Эти встречи также способствуют возмужанию Аристиона.

Автор сознательно ограничивает себя установкой на морально-нравственное дидактическое повествование. Событийность здесь не выдвигается на первый план, уступив место внутреннему действию. Охват социальных явлений сконцентрирован только на проблеме воспитания души, показано формирование морального облика молодого человека. Герой пытается осмыслить свое место в мире, уяснить и реализовать свою ценностную ориентацию. Нарежный отказывается от плутовской фабулы. Сюжетно-композиционная организация материала соответствует жанровой модели романа воспитания: кратко сообщаются основные и типические моменты жизненного пути главного героя произведения. Это рождение, детство, первые формы образования, устройство жизненной судьбы. Большую роль играет авторитет родителей, их влияние на героя.

Главный герой — юноша из известной дворянской семьи, рано оторванный от родительского дома, утративший с ними связь, потерявший нравственную основу. Характер поставлен в экспериментальные обстоятельства, позволяющие реализовать художественную задачу. В центре внимания автора — показ процесса «перевоспитания» в бывшем родительском поместье развращенного модным воспитанием света молодого человека. Молодой человек считает родителей умершими и «обретает» их только после «перевоспитания». Мистификация здесь усиливает авантюрность сюжета, привносит элемент занимательности. Автор мотивирует принятие героем того или иного решения. Он использует диалог с читателем, стремясь к расширению контакта, объясняет сюжетные движения: «Да не осудит кто-либо, что Аристион так скоро и охотно принял намерение неизвестного ему человека почитать вместо отца своего. Ах! К счастью и отец его не более был ему известен. Он любил его за благодеяния, от него получаемые, с потерею его, он потерял все, а с тем вместе и воспоминание о нем приносило одно горестное чувство. Ныне другой незнакомец обещается быть его благодетелем, как же не прилепиться к нему, сколько бы строгого послушания он не потребовал» [10, ч. 1, с. 87].

Объективизация повествования выражается в усилении эпичности. Автор показывает внешние и внутренние изменения героя. Герой проверяется «ежедневной жизнью». Оставшись без денег, он возвращается в родное поместье, которое находится в руках Горго-ния. Сначала друг Горгония граф Кассиан ведет длинные нравоучительные беседы с молодым человеком, затем из города «выписывают» «ученых мужей» для обучения наукам. В распоряжении Аристиона превосходная библиотека. Автор использует перечень книг для указания на типичный круг чтения молодого человека. Так, герой замечает: «Я удивляюсь, что при таком обширном собрании книг, не вижу превосходных сочинений: полночный колокол, монах, пещера смерти, замок Юдольфа, Терезия-философка, родственник Магометов, веселая повесть о двух турках и прочих» [10, ч. 1, с. 635]. Перечень названий книг отражает увлечение светской молодежи романами А. Радклиф и другими переводными «готическими», приключенческими и любовными романами. Автор не показывает героя за чтением какой-либо из указанных книг. Напротив, почувствовав потребность в чтении церковных книг, Ари-стион быстро научился читать «Часослов». А до этого автор упоминает, что он сидел перед портретом Людмилы с томиком Ж.-Ж. Руссо в руках. Кроме того, указанный список книг свидетельствует о желании автора указать на обозначившуюся в читательской среде тенденцию в отказе от книг авантюрного плана.

Жизненный путь героя разделен на две половины: до приезда в поместье Горгония и после. Имя хозяина, организовавшего «перевоспитание», «значаще», как и те, о которых мы упоминали. В славянских апокрифах встречается упоминание о «звере Горгонии» (своеобразная трансформация античного образа горгоны Медузы), который охраняет рай от людей после грехопадения [9, с. 159]. Место действия, таким образом, выбрано не случайно. Аристион сначала получает теоретическое представление о нравственной жизни в замкнутом пространстве поместья Горгония, а затем с помощью Кассиана познает окружающий внешний мир.

Педагогические идеи Ж.-Ж. Руссо и его сентиментальные романы рассматриваются нами как ближайший источник «Аристиона». Герой способен возродиться к нравственной жизни лишь вдали от цивилизации, на лоне природы, в кругу нравственно совершенных людей. Чистоте чувств и любви герой учится, держа в руках «Новую Элоизу». Описание встреч героя во время путешествия, бытовые зарисовки соседствуют с самоанализом Аристиона, фиксацией его внутренних переживаний и эмоций. Одной из своих задач романист считает изобразить по примеру Руссо жизнь «чувствительного сердца». В романе немало эпизодов, выявляющих сложные душевные трансформации героя. Усиление психологизации романного повествования особенно проявляется в сценах встреч Аристиона и Людмилы. Герой, находящийся во власти желаний, тем не менее трезво оценивает «свое неимущество». Морально-дидактическая установка автора, согласно которой порок должен быть наказан, а добродетель вознаграждена, приходит в столкновение со сферой эмоциональной жизни сердца, что приводит к размыванию четкости моральных критериев, ослаблению функциональности категорий добродетели и порока в этической оценке поступков героя. Мы видим, таким образом, соединение двух традиций романа XVIII в. просветительской и сентиментальной. С одной стороны, герой твердо движется от заблуждения к истине. С другой, по-стерновски «чувствителен». Его переживания отличает высокая степень эмоциональности.

Личность проявляет себя в отношениях с миром, обществом, средой. Одной из важнейших черт романа Нарежного следует назвать пристальное внимание автора к окружающей героя микросреде, влияние которой он ощущает и соответственно реагирует. Нарежный интуитивно почувствовал этот важный признак романа нового типа. Без воссоздания микросреды и среды романисту трудно показать внутренний мир личности. Изменения в герое начинаются с бесед в библиотеке, а углубляются благодаря любви к Людмиле и путешествию по окрестным поместьям (подобный прием позже будет использован Н. В. Гоголем в «Мертвых душах»).

Путешествие Аристиона отличается от путешествий героев авантюрных романов, где многое было отдано во власть случая. Романисты XVIII в., подчиняясь духу своего рационалистического времени, стремились преодолеть господство окказиональной стихии и четко детерминировали описываемые события. В организации системы образов видим соответствие этому: каждый из помещиков позволяет Аристиону сделать существенное наблюдение над человеческой природой, «дурными привычками» людей. Например, после встречи с Тарахом следует вывод: «пороки лишают нас свободы действовать своими телесными органами», бедность крестьян Тараха вызывает чувство сострадания и желание помочь, сожаление о деньгах, которые он промотал в столице. Мудрый Горгоний говорит: «Надо не только смотреть, но и видеть, не только слушать, но и слышать, тогда все виденное и слышанное оставит надолго и даже навсегда такие впечатления, какие некогда родит и хорошая проповедь» [10, ч. 2, с. 18].

Эпизоды посещения главным героем соседей-помещиков содержательно значимы и соответствуют общей идее произведения. Яркими и сочными мазками создает Нарежный запоминающиеся образы-портреты невежественных и праздных помещиков, предваряющие героев поэмы Н. В. Гоголя «Мертвые души» Ноз-древа, Плюшкина и других. Это пан Сильвестр, страстный охотник, пустивший свое хозяйство по ветру, скупец пан Тарах, игрок и кутила пан Парамон и другие. На близость писателей в создании самобытных типов помещиков одной из первых указала Н. А. Белозерская: «Перед читателем, как и в «Мертвых душах» Гоголя, хотя еще в грубом необработанном виде, выступают самобытные типы или, вернее, смело очерченные наброски типов тогдашних помещиков, с их семейной и домашней обстановкой, нравами и привычками …» [2, ч. 2, с. 106].

При анализе образов-помещиков, созданных На-режным, необходимо учитывать требования к созданию характера в эстетике классицизма. «Доминанта» классицистического характера позволяла дать четко и ясно моральные оценки. Замечено, что «метод мольеровской характеристики аналогичен созданию общих понятий, которые отвлекаются от индивидуальных черточек отдельных явлений, отдельных предметов. Метод Мольера исключает всякие противоречия внутри героев. Он параллелен тому, что в философии называют методом формально-логического обобщения. Лицемер равен лицемеру. А равно А; скупость изображается Мольером только как скупость» [7, c. 347]. В описаниях гоголевских героев статичность преодолена. Но это не значит, что его герои ясны с самого начала. Они раскрываются постепенно, обнаруживая свои неожиданные качества. Особое место в галерее гоголевских персонажей занимает Плюшкин. У него есть своя история и биография, яркие детали в портрете. Тема омертвения человека, связывающая воедино все нити поэмы, в Плюшкине переводится во временную перспективу. «Прореха на человечестве» — не итог, а результат всей его жизни.

• А. Галахов справедливо заметил, что пан Тарах представляет «фамильное сходство с Гарпогоном ве-

• ликорусским, художественно изображенным в лице Плюшкина» [6, т. 2, с. 347]. У Нарежного личности помещиков подчинены основной идее произведения, наделены яркими, запоминающимися чертами. Каждый персонаж имеет уже сложившееся устойчивое «ядро». Заметим, что в галерее персонажей романа пан Тарах занимает особое место. Он характеризуется несколькими персонажами, что придает образу многогранность и сложность. Внешняя противоречивость суждений («примерный муж в скромности и хозяйстве», «скаред», «несчастный человек», «гнусный скряга», «у него и годовая корка хранится под замком») объясняется желанием автора быть беспристрастным и разобраться в природе человека, дать его объективное изображение. Аристион слышит злые реплики крестьян, недовольных своим хозяином, знакомится сам с героем, затем видит примеры «бережливости». Дополняет оценочные суждения героя и окружающих описание «челядинцев» Тараха, которые «состоят из парней, у коих, кроме лохмотьев на теле и отваги в душе ничего не осталось, и девок такого же покроя». В характеристике героя автор использует формулы обобщения, подчеркивая типичность созданного характера: «Если бы можно было из десяти скряг слепить одного, то вышел бы пан Тарах». Или «Благодарю тебя, господи, что не все — паны Тарахи». В комических сценах, как и в прежних романах, активно используется гротеск. Гротескность образа Тараха усилена рассказом об одном случае из жизни героя, когда он объелся яичницей. Это единственный персонаж, данный во времени. Автор замечает, что пан Тарах был некогда только бережливым хозяином, «но достоинство это простер до того, что сделался гнусным скрягою» [10, ч. 2, с. 30].

Прямая противоположность Тараху — весельчак пан Парамон. Он осуждает соседей за скупость и праздность, предается веселью. Автор в характеристике Парамона подчеркивает его общественное положение, развращающее влияние на окружающих: «Тунеядец, развратник, губящий себя, свое семейство, всех окружающих и готовящий себе проклятие от всех, коих благосостояние вверено его власти» [10, ч. 2, с. 61]. Парамон напоминает гоголевского Петуха. Деревня его превратилась в развалины, «самый дом помещичий близок к разрушению, дубовый лес вырублен, дети его крестьян бегают полуголыми и нищенствуют».

Пан Сильвестр показан человеком, который не умеет управлять крестьянами, ведет праздный образ жизни, все время проводит на охоте. «Хозяйствовать» для него — бить крестьян плеткой. Это прообраз Ноздре-ва. Подобен Сильвестру и его сын — «лентяй, грубиян, охотник таскаться по лесам и болотам и теперь двадцати двух лет не знает грамоты».

В соответствии с дидактической задачей невежественным помещикам, представленным гротескно, противостоит положительный пан Герман. Он трудится на земле. Автор убежден в том, что счастье — в «трудолюбивой, умеренной жизни». Это закреплено «значащим»

именем героя: в южнославянской мифологии так называли персонажа, воплощающего плодородие [9. c. 151]. Для Нарежного важно подчеркнуть, что Герман испытал нужду, а она «есть превосходный учитель правилам житейским» [10, ч. 2, с. 80].

Каждая из встреч является необходимым звеном идеи «перевоспитания». На это обратил внимание Н. А. Добролюбов, который особо ценил в творчестве Нарежного верное изображение жизни народа: «Он обратился к народному источнику и стал изображать жизнь не в идиллическом и сказочном ее интересе, но так, как она есть, с ее действительными радостями и горестями, со всем, что есть в ней высокого, пошлого и смешного… Уроженец Малороссии, он обратил особенное внимание на сынов ее, наблюдал их нравы, изображал частную жизнь и мелкие домашние интересы их, разоблачал тайные разнообразные пружины действий человеческих, и все это выполнял с поразительной истиной и простотою, какой ни у кого до него не было заметно» [8, т. 1, с. 96, 97].

Использование Нарежным формы романа воспитания свидетельствует о выражении им сознательной деятельности, связанной с комплексом идейных, эстетических и жизненных устремлений. Создание «Ари-стиона» — важная часть творческой биографии Нареж-ного. Незаурядность творческого дарования проявилась в самом выборе предмета изображения, стремлении к обновлению жанровой формы, проявлении индивидуализации. Прав был А. Н. Веселовский, заметивший, что на Нарежного «возбуждающий пример действовал, не принижая его до рабской роли поклонника, а напротив, вызывал в нем стремление быть самостоятельным» [5, с. 136].

Исследование прозы Нарежного является, по нашему мнению, вкладом в изучение проблемы генезиса русского романа. Его творчество — важная часть, необходимое звено в общей исторической цепи литературных явлений. Он явился в период, когда классицистическая система еще влияла на развитие литературы. Но он пришел как ее противник и поборник новой литературы. Поэтому и действовал как романист. Его романы связаны с опытом прозаиков предыдущего столетия, но выходят за пределы традиции повествования.