Проспективная аллюзия как интертекстуальное явление

Лейдерман, Н.Л. Русскоязычная литература - перекресток культур [Текст]/ Н.Л.Лейдерман// Русская литература XX-XXI веков: направления и течения. Екатеринбург, 2005. С. 48-59.

Щерба Л.В. Языковая система и речевая деятельность. Л., 1974. С. 313-318.

И.А. Авраменко (Россия, Пермь) ПРОСПЕКТИВНАЯ АЛЛЮЗИЯ КАК ИНТЕРТЕКСТУАЛЬНОЕ ЯВЛЕНИЕ

Позволим себе начать с небольшого примера из личного опыта. Открыв притчу Э.По «Тень» (Shadow - A Parable, 1840) и прочитав эпилог «Yea, though I walk through the valley of the Shadow», студент восклицает: «Да это же из Coolio!» Действительно, композиция рэпера Coolio «Gangsta’s Paradise» начинается со слов «As I walk through the valley of the shadow of death». Именно такое явление мы и назовем проспективной аллюзией.

Проспективная аллюзия (ПА) - событие рецепции (т.е. читательское, зрительское и т.п. событие), когда определенный фрагмент текста позволяет соотнести произведение с другим, исторически появившемся позже данного.

Необходимость введения такого термина объясняется двумя причинами: (1) неопределенным положением аллюзии по отношению к другим подобным категориям1, (2) слабой внутренней структурированностью категории аллюзии.

В литературоведении аллюзию определяют чаще всего как подвид других категорий. Например, Е.В.Хализев трактует аллюзию (и цита-

ту) как разновидность реминисценции. Под последней он понимает «в художественных текстах “отсылки” к предшествующим литературным фактам: отдельным произведениям или их группам, напоминания о них. <...> Реминисценции могут включаться в произведение сознательно и целеустремленно либо возникать независимо от воли автора, непроизвольно (“литературные припоминания”)» [Хализев 2002: 287]. В свою очередь аллюзия определяется ученым как «намеки на реалии современной общественно-политической жизни, делаемые, как правило, в произведениях об историческом прошлом» [Хализев 2002: 307].

И.В.Фоменко занимает другую позицию: «В литературоведении понятие «цитата» нередко употребляется как общее, родовое. Оно включает в себя собственно цитату - точное воспроизведение какого-либо фрагмента чужого текста, аллюзию (лат. allusio - шутка, намек) - намек на историческое событие, бытовой и литературный факт, предположительно известный читателю, и реминисценцию (лат. reminiscentia - воспоминание) - не буквальное воспроизведение, невольное или намеренное чужих структур, слов, которое наводит на воспоминания о другом произведении» [Фоменко 2006: 478].

Объединяющим для обоих мнений является определение аллюзии как отсылки к предшествующему, прецедентному тексту в самом широком понимании этого термина, включающего визуальные, звуковые, мультимедийные и другие формы, а также, согласно концепции Ж.Деррида, литературу, культуру, общество, историю, самого человека.

Такую же точку зрения разделяют и большинство лингвистов: «И аллюзия, и реминисценция подразумевают отсылку к тексту, но разно -го характера. Аллюзия устанавливает ассоциации с текстом-первоисточником, по форме часто является небольшим элементом этого текста, без упоминания его названия и автора <...> включает в себя не только отсылки к литературным произведениям, но и отсылки к другим видам текста (например, к высказываниям известных личностей, текстам песен, кинофильмов и др.)» [Саблина 2009: 50]; аллюзия -средство «расширенного переноса свойств и качеств мифологических, библейских, литературных, исторических персонажей и событий на те, о которых идет речь в данном высказывании» [Гальперин 2007: ПО].

Из лингвистики приходит понимание аллюзии как интертекстуального элемента, как «заимствование некоего элемента из инородного текста, служащее отсылкой к тексту-источнику, являющееся знаком ситуации, функционирующее как средство для отояедествления определенных фиксированных характеристик» [Дронова 2004: 95].

По нашему мнению, термин «интертекст» - более подходящее родовое понятие для категорий аллюзии, реминисценции, цитаты и других возможных. Из известных нам работ, такая система категорий наиболее подробно представлена в статье Н.А.Фатеевой «Типология интертекстуальных элементов и связей в художественной речи» [см.: Фатеева 1998].

Кроме того, позиция лингвистов высвечивает еще одну важную характеристику литературоведческих определений, в которых аллюзия связывается в первую очередь с «поэтикой автора» (вспомним: «намек ... предположительно известный читателю»), тогда как в приведенных лингвистических определениях большая роль отводится читателю.

Традиционное ретроспективное и ориентированное на автора представление об аллюзии можно объяснить, по-видимому, бытовавшей в науке текстоцентрической парадигмой. Современная же антропоцентрическая парадигма позволяет распределять отношения между текстами не по объективным, а по субъективно-рецептивным показателям: более поздним является не то, что появилось в позднейшем году, а то, что я как читатель воспринял позже. Ведущей в этом случае становится «поэтика читателя», которая становится основой, организующей интертекстуальные элементы: «В новейших концепциях интертекстуальности фактически отменяется диахроническое направление литературного развития; все произведения литературы располагаются не во времени, а в пространстве универсальной библиотеки (по Борхесу), соседствуя и взаимодействуя благодаря работе читателя, совершающего произвольные путешествия по этому пространству» [Зенкин 2000: 73].

Если в некоторых концепциях ориентация на автора преодолевается, то выхода за пределы ретроспективного понимания аллюзии практически не встречается. Как нам кажется, это связано с неправомерно узким определением интертекстуальности как некоторыми литературоведами («общая совокупность межтекстовых связей, в состав которых входят не только бессознательная, автоматическая или самодовле-юще игровая цитация, но и направленные, осмысленные, оценочные отсылки к предшествующим текстам и литературным фактам» [Хали-зев 202: 294]²), так и лингвистами («неотъемлемое свойство текста создавать уровень импликации и отсылать читателя к уже написанным ранее текстам» [Дронова 2004: 93]).

Понятие интертекстуальности, как оно было введено в научный оборот Ю.Кристевой и Р.Бартом, не дает оснований ограничивать ал-люзивные связи ретроспективными. Как писал Р.Барт, «каждый текст является интертекстом; другие тексты присутствуют на различных уровнях в более или менее узнаваемых формах: тексты предшествующей культуры и тексты окружающей культуры» [цит. по: Ильин 1999: 207].

Пожалуй, более корректно понимать интертекстуальность как «наличие в тексте элементов, которые, вследствие целенаправленной авторской стратегии или же безотносительно его интенции, активируют в сознании читателя другие, прочитанные им ранее, тексты» [Гусева 2009: 3].

На основании вышесказанного можно выделить, по меньшей мере, два вида ПА. Установление связи между эпиграфом к новелле По и песней в стиле рэп является лишь субъективно обоснованным, поскольку не подразумевалось ни одним из двух авторов. Но если бы современный подросток, впервые взявший в руки Библию, увидел там «цитату» из Coolio, его проспективная аллюзия была бы объективно обоснованной, поскольку рэпер явно цитирует псалом 23:43 (см.: , который Э.По выносит в эпиграф как «Psalm of David». Как мы видим, в нашем примере два вида проспективной аллюзии интересным образом пересекаются, что объясняется сложной интертекстуальной системой каждого из трех текстов.

В заключении нам еще раз хотелось бы подчеркнуть важность понимания мировой литературы (в т.ч. и в процессе вузовского преподавания) как единого интертекста, когда диахронная позиция текстов проецируется на плоскость синхронии и произведения разных эпох сосуществуют одновременно в читательском сознании и их приоритетность, первичность/вторичность, традиционность/новаторство начинают зависеть от читательского (индивидуально-субъективного) опыта.