Пространственная модель "Восток - Запад" в поэзии Елены Шварц

дает синтетическую картину мира. Запад, соответственно, апеллирует к опыту и разуму – ratio.

С наступлением эпохи постмодернизма в процессе литературного развития произошел качественный скачок, появилась новая художественная идея, ставшая ключевой для поэзии нового времени, – идея культуры. В связи с этим пространственная (или точнее – пространственно-культурная) модель Востока и Запада оказалась в центре внимания постмодернистов.

Елена Шварц – одна из ключевых фигур русской литературы постмодернизма конца ХХ – начала XXI в. Критик и поэт В. Шубинский писал о ней: «Шварц меньше всего похожа на правильного “культурного” поэта. Ее поэтическая практика донельзя далека от ученого филологического стихотворчества. Кто же она? Ответить на этот вопрос трудно. При первом чтении ясно одно: такого в русской поэзии еще не было. Элементы – были, приемы – были, но не было – такого мира» [5]. Что это за мир? Самобытность поэтики Елены Шварц – парадоксальность и яркость взаимосвязанных образов, особая музыкальность и выразительная полиметрия стихотворений, странное сплетение различных религиозных, мистических и культурных мотивов, – все это привлекло внимание критиков, особенно возросшее в первые десятилетия XXI в. Взаимодействие и взаимопроникновение Востока и Запада, отношения этих культур и России всегда оказывались в центре внимания поэтессы. Пространственные модели в поэтическом мире Елены Шварц «наслаиваются» друг на друга. Они обычно представлены пространственногенными стереотипными образами, имеющими под собой в качестве основы стойкие ассоциации об обоих полюсах культурной оппозиции. Ярче всего это проявляется при анализе:

– пространства специфических жанров, ведь искусство является отражением и одновременно подражанием жизни, нашим представлениям о ней;

– религиозного сакрального пространства, т.к. ориентация на религиозность – важный признак авторской концепции мира в произведениях Елены Шварц;

– пространства путешествий как наиболее динамического пространства, позволяющего проследить перетекания одной культурной парадигмы в другую, совмещение их культурных слоев, снятие и обострение противоречий, нахождение общих черт и т.п.

Автор выстраивает свою целостную Вселенную по законам экуменического соединения элементов Востока и Запада, а религиозный признак является в данном случае самым удобным

«фундаментом». Пространственное мышление человека напрямую связано с понятием мифа. «Сакральное пространство и его “первоточка” так или иначе связаны с реальным географическим пространством, а эта связь требует адекватного ей выражения» [1, с. 17]. Пространство мировых религий у Елены Шварц также опирается на «позитивные стороны мифологического мышления» (Там же): на так называемое «процедурное» знание (знание того, как надо действовать) и знание «декларативное» (совокупность прошлого опыта о тех или иных событиях и действиях). Автор использует традиционные религиозные символы как «маркеры» Востока и Запада, обогащенные вместе с тем «декларативным» знанием человека XXI в. и сюжетным контекстом в соответствии с экуменическим авторским замыслом.

В книге стихов «Труды и дни Лавинии, монахини из Ордена обрезания сердца» ярче всего раскрывается авторская поэтическая модель мира, основанная на соединении Востока и Запада в едином для двух типов цивилизации религиозном пространстве, в котором Плоть и Дух примирены религиозной страстью главной героини к Богу, которого она наделяет в лучших эллинистических традициях антропоморфными чертами. В рассматриваемой книге стихов лирическая героиня оставляет за собой право говорить с Богом на равных, как со старинным другом и одновременно возлюбленным мужчиной, ищет для Него определение, Слово «… роднее, чем “ты”, / И чуть-чуть чужее, чем “я”…» [4, с. 199].

Лирический сюжет сборника заключен в типично «западных» хронологических рамках «от Рождества до Пасхи» и в пространстве средневекового христианского монастыря. Монастырские стены в западной культуре не столько служат оборонным целям, сколько символизируют собой замкнутость монастырской жизни в самой себе. Автор всячески подчеркивает обособленность монастыря, его оторванность от мира: «Круг огненный, змеиное кольцо, / подвал, чердак, скалистая гора, / Корабль хлыстовский, остров Божий» (Там же, с. 168). Все, что находится внутри монастырских стен, является своеобразной моделью Рая на земле. Непременным атрибутом этого рукотворного Эдема в монастырях и Древней Руси, и средневековой Европы были сады, символизировавшие рай. Они должны были обязательно иметь «райские деревья» – яблони: «Кипарис в Гефсиманском саду / Не так печален, как ты, / Сестра моя бедная, Яблоня» (Там же).

Монастырское, сакральное пространство имеет четко очерченные границы, и в то же время в художественном мире Елены Шварц оно чрезвычайно пластично: сужается и расширяется. Сужение происходит в моменты наиболее интимных лирических медитаций героини. Пространство кельи, «палатка для молитвы», «кулек» [4, с. 185] для молитвы, «из легких ангельских ладоней / Невидимый… домик» (Там же, с. 186) – места, в которых Лавиния обращена внутрь себя или же непосредственно к Богу: «Могу себя я сделать крошечной – / Не больше стрекозы, цикады, / И вот лечу в алтарь кулешеч-ный / Для утешенья и отрады» (Там же).

Безграничным пространство монастыря становится, когда автор пытается высказать свои философские взгляды и религиозные воззрения. Орден Обрезания сердца – удобная площадка для этих идей. Монастырь в понимании Шварц – театральная условность, населенная «кукольными» персонажами, с помощью которых удобно разыгрывать основное действие – метаморфозы внутреннего мира лирической героини. За стенами «кукольного» монастыря становятся возможными соединение разнохарактерного религиозного опыта и глубинный диалог между религиями. Это не просто соединение, а утопическая модель рая на земле, в котором равноправны приверженцы различных конфессий и верований, а в различных религиозных течениях высвечена самая суть, «где молятся Франциску, Серафиму, / Где служат вместе ламы, будды, бесы…» (Там же, с. 168). За счет теснейшего сплава религий, на первый взгляд, совершенно различных, образуется пространство единой религии, сакральное пространство, общее для Востока и Запада, снимающее границы между культурными и территориальными полюсами. Христианство как религия западного мира сосуществует с буддизмом. Это выглядит в книге вполне естественным и, более того, необходимым, сюжетообразующим. Метаморфозы – основная идея буддизма, использованная в сборнике, главный «маркер» культурного пространства Востока.

То, что происходит с человеком в нынешней жизни, является следствием и результатом поступков в предыдущих жизнях (рождениях). Жизнь – не одноразовое явление, имеющее начало и конец, а целый цикл рождений. Душа кочует из одного физического тела в другое и вовсе не обязательно – из человеческого в человеческое. Такой переход называется реинкарнацией, или сансарой. Вследствие этого основным положением философии буддизма является учение о непостоянстве, всеобщей изменчивости. В «монастыре обрезанного сердца» все превращается во все: Ангел-Волк – в Ангела-Льва, душа героини – в чашу, сама Лавиния – в черную лошадку на ипподроме, в «чуткое чудище в башне»

(Там же, с. 190), Медведя, стрекозу, Охотника, жертву, стрелу. В буддизме эту идею называют «анигга» [3]. Наиболее яркая метаморфоза книги, полнее всего раскрывающая синтез буддизма и христианства, Запада и Востока, отражающая образование единого сакрального пространства, – это превращение Ангела-хранителя героини из Ангела-Волка в Ангела-Льва. На наш взгляд, мотив превращения следует интерпретировать в максимально широком семантическом поле: эти животные символичны и являются эмблемами не только в религии, но и в западной постфрейдистской психологии. Например, для школы К.Г. Юнга волк выступал символом темного и бессознательного аспекта личности, проявления которого могут быть опасны. Все метаморфозы сборника должны привести к одной цели – Спасению души, которая после смерти воссоединится с Богом.

Можно выделить и некоторые иные положения буддийско-ведической религии, отразившиеся в сборнике, – теорию майи, т.е. иллюзорности материального мира или тьяги-аскетического стремления освободиться от телесных желаний (еды, комфорта, продолжения рода и пр.). Широко известен круг, олицетворяющий мироздание, – «мандала» (Там же). Символика состоит в том, что весь видимый мир в действительности иллюзорен и лишен смысла. Только невежество придает ему смысл и цену. Привязанность к этому миру влечет за собой перерождение и муки.

Отличие поэзии Елены Шварц от официальной эстетики постмодернизма состоит в постоянном поиске константы и ревностной, почти патологической, тяге к Богу ее лирических героинь. В этом чувстве легко заметить занявшие видное место в теории и практике индуизма идеи бхак-ти ( букв . «преданность»). Основное их содержание состоит в безусловном подчинении всего себя Богу, в исступленной преданности, превращающей все, кроме Бога, в ничто. Подобный религиозный экстаз легко заметить в Лавинии: «Перед иконою склоняясь, / Теперь я повторяю то же: / ‟Никто Тебя так не любил! / Никто! Никто! Ты веришь, Боже?” [4, с. 184].

В средневековом сознании Лавинии отмечается постоянное расхождение с христианской традицией. Человек и Бог находятся в постоянном тесном взаимодействии, хотя и являются сущностями различных уровней. Только поэтому они и не поддаются сравнению. Доверительные отношения Лавинии и Господа характерны скорее для иудаизма, где богоизбранный народ Израиля осуществляет прямую связь с Богом, способствуя установлению Царства Божьего по всему миру. О влиянии идей иудаизма говорит и название ордена, к которому принадлежит монахиня Лавиния – «Орден Обрезания Сердца». Необходимо заметить, что обряд обрезания характерен также и для ислама, но его семантика несколько отличается от иудаистского. Обрезание является средством выражения безграничной веры еврейского народа в Бога. На иврите слово «обрезание» звучит как «брит мила» («договор об обрезании») и само по себе подводит к ключевой концепции обряда. «Брит», к которому относится сам термин (часто вся церемония называется просто «брит»), – это договор между Богом и Авраамом.

Бытие (17: 9 – 14) предписывает выполнять этот договор – «завет на теле вашем» всем лицам мужского пола на восьмой день после рождения. Лавиния – женщина, но и она подвергает себя процедуре обрезания, чтобы доказать своему Богу преданность и любовь. Обряд обрезания преобразовывается специфическим образом: «Нет, не крайнюю плоть – / Даже если б была – это мало – / А себя заколоть/ И швырнуть / Тебе в небо» [4, с. 179]. Монахиня настолько неистова в своем служении Ему, что мирный обряд посвящения в веру превращается в кровавое языческое жертвоприношение: «Тебе желанна жертва – / Сердца алое зерно» (Там же, с. 180).

Итак, перед нами авторская модель религиозного пространства, в рамках которой Елена Шварц пытается наладить равноправный диалог Востока и Запада. Естественно, данное пространство крайне противоречиво и часто включает противоположные элементы: страсть плотскую и страсть религиозную, Плоть и Дух, Грех и Праведность, Человека и Бога и др. антиномии. На основе их взаимодействия автор создает замкнутый локус «идеального» мира, «идеальное» сакральное пространство, монастырь с экуменическим мировоззрением его обитателей, вбирающим в себя все ключевые моменты религий человечества, философских учений и мифологических представлений о жизни, смерти и конечной цели бытия. В представлении Елены Шварц единая религия – это первоначальная основа для создания общей культуры человечества вне отнесенности к Востоку или Западу.