Пространство дома в поэзии Н. Рубцова и прозе Б. Екимова

Современный анализ пространственновременной проблематики невозможен без обращения к понятиям перцептуального и концептуального времени и пространства. «Если реальное время и пространство определяет сосуществование и смену реально существующих объектов и процессов, то концептуальное пространство и время представляет собой некоторую абстрактную хроногеометрическую модель, служащую для упорядочения идеализированных событий. Это фактическое отражение реального пространства, и времени на. уровне понятий (концептов), имеющих одинаковый смысл для всех людей. Что же касается перцептуального пространства, и времени... то оно есть условие сосуществования и смены человеческих ощущений и других психических актов субъекта» [8: 11].

В данной статье мы обращаемся к теме детства, общей и для современного прозаика, и для поэта, который ушел от нас почти 40 лет назад, рассматриваем круг ключевых пространственных образов, которые обычно лежат в подтексте воспоминаний о детстве и локализованы, как правило, в перцептуальном времени и пространстве. Отметим, что само сопоставление прозы Б. Екимова, и поэзии Н. Рубцова. весьма, закономерно, поскольку и в темах творчества, и в образном строе произведений, да. и в судьбах этих художников можно увидеть немало общего. И Рубцов, и Екимов обращаются к разным граням темы детства, но ключевой для их художественного мира, является тема, памяти, порождающая особый тип «воспо минательного пространства» [7], который реализован через систему образов, встречающихся и в стихах Н. Рубцова, и в прозе Б. Екимова. Особое место в этом ряду отводится Дому, образу, семантическое поле которого достаточно хорошо исследовано в специальной литературе. По мнению Э.Б. Мекш, «деревенская изба. <...> составляет весьма, обширный национально-культурный хронотоп» [12: 29]. Дом в традициях русской культуры истолковывается как «жилище, убежище, область покоя и воли, независимость, неприкосновенность <...> Дом - традиция, преемственность, отечество, нация, народ, история» [10: 126]. Дом - символ семейного, а. шире - соборного начала. Воссоздавая образы детства, и Н. Рубцов и Б. Екимов тяготеют к пространственной идиллической модели, где существует «органическая прикрепленность, приращенность жизни и ее событий к месту - к родной стране со всеми ее уголками... к родным полям, реке и лесу, к родному дому. Идиллическая жизнь и ее события неотделимы от этого конкретного пространственного уголка, где жили отцы и деды, будут жить дети и внуки» [2: 158]. Естественно, что создаваемые человеком «внутренние пространства» - пещера, дом, городская площадь... или вообще земля по эту сторону «границы владений дедовских» (Пушкин) - становятся объектом особых культурных переживаний [10: 577 - 578].

В «вспоминательном» пространстве лирики Рубцова и прозы о детстве Б. Екимова возникает устойчивый круг образов, символизирующих непреложные константы бытия, знаменующие возвращение к прошлому и объединенные топосом Дома. Авторы неоднократно воспроизводят одну и ту же ситуацию - приводят своих героев к родному порогу. Правда, в отличие от библейской притчи о блудном сыне, возвращение взрослых героев в отчий дом не позволяет им вернуть утраченную гармонию. «Дом в лирике Николая Рубцова, то, к чему поэт всю свою недолгую жизнь стремился, но так и не обрел. Представление русского народа, о доме как пристанище, источнике добра, и счастья Рубцов перенес в свою поэзию бережно, сохранив его в целостности чувства», - считает иссле-

дователь творчества, поэта. В. Бараков [1: 66]. Нетрудно заметить, что мечта, лирического героя Рубцова, о счастье тесно связана. с возвращением в отчий дом:

Я так люблю осенний лес,

Над ним - сияние небес, Что я хотел бы превратиться Или в багряный тихий лист, Иль в дождевой веселый свист, Но, превратившись, возродиться И возвратиться в отчий дом [14. Т. 1: 55].

При возвращении к родным пенатам узнавание Дома, происходит постепенно, когда, разрозненные локальные картинки складываются в «мозаичное» полотно забытого пространства, вбирающего в себя и подворье, и огороды, и сады, и реку. Герой рассказа. Б. Екимова. «Пастушья звезда» пастух Тимофей с трудом узнает родные места, напоминающие райские кущи: «Дальняя усадьба, стоящая чуть на. отшибе, под горой, показалась знакомой. Не там ли дед проживал? Не там ли он, Тимофей, появился на. свет? Крутое плечо холма, а. под ним, в затишке, дом среди грушевых деревьев. У подножия холма, били два. родника, оправленные в дикий камень... Усадьба, деда, а. может, вовсе не она, но такая похожая, лежала, в ночном оцепененье. Огромные кусты сирени вздымались перед окнами, смутно виделись цветущие кисти. В полутьме дом стоял словно живой, лишь спящий» [4. Т. 2: 456]. Дом в произведениях Екимова, одухотворен, он живет своей, особой жизнью, подобно человеку, «год от года, все горбится, усыхает ли, уходит в землю, словно старая мать... -последняя хозяйка, старого дома. Они умрут вместе: мама, и старый дом. Она. умрет, я уйду, а. дом рухнет» (Там же: 458). У Рубцова, дом также связывает человека, с его родом, не случайно одно из наиболее известных произведений поэта. - стихотворение «В горнице» посвящено памяти матери.

В прозе Бориса. Екимова, как и в лирике Рубцова, одной из сквозных тем становится тема, разрушения деревни, деревенского уклада. Отметим, что данное социальное явление достаточно подробно проанализировано исследователями, в том числе и в социологическом аспекте. Умирание деревни отразилось в самом ландшафте России: «Почти везде ткань ландшафта, редкая, ветхая, рваная; сгустки “городов” уси ливают контрасты, высасывая сельское население из малолюдной периферии» [9: 66]. Конечно, Рубцов и Екимов описали разрушение деревни на. разных витках исторической спирали, но неизменно в их произведениях присутствует образ умирающего старого Дома. В лирике Рубцова, процесс крушения деревенского уклада, жизни находит выражение в целой системе пространственных образов, так или иначе тяготеющих к топосу Дома:

То полусгнивший встретится овин, То хуторок с позеленевшей крышей, Прозябаньем, бедностью, дремотой Всё объято - впадины и высь!

Лодка на речной мели... [14. Т. 1: 155].

Аналогичные зримые приметы времени мы встречаем и в произведениях Б. Екимова: «Старая кухня, старый сарай, старый погреб... На. старый наш двор пришла, пора, запустения. Мелкая травка, гусын-ка, почуяв волю, полонит двор. Зарастают даже тропинки. ... Нет, это не просто дворовая зелень: лебеда, и гусынка, виноград, вишенье, смородина. Это трава, забвения полонит наш старый дом» [4. Т. 1: 458]. По мнению писателя, образы прошлого сохранить можно лишь в памяти живущих.

Разумеется, ни Рубцов, ни Екимов не идеализируют пространство своего детства, но, тем не менее, сравнивая относительно благополучное настоящее и прошлое, «голодное и босое, с заплатами на. штанах» (Б. Екимов), их герои делают свой выбор в пользу последнего. Б. Екимов подчеркивает противостояние давно минувшего и наших дней при помощи образов природы: «Времена, сейчас пошли не больно укормистые. Июньская степь лежала, обморочно-тихой. Лишь потревоженный лунь кружил над пересохшей музгой да. жаворонок звенел - и все. А когда-то, в далеком детстве, в дневную, в ночную ли пору неумолчно стрекотала, степь звонкоголосым оркестром малых своих жильцов: кузнечиков, сверчков, кобылок. И от людских шагов яркая радуга, вспыхивала, над травой - радуга, разноцветных крыл. А сколько птиц было... Теперь нет совсем. Ни ящерок, ни кузнечиков, ни птиц» [3. Т. 1: 33]. Печальный аккорд звучит и в конце рассказа. «Домовая птица»: «Теперь он уже далеко-далеко - «скопчик» из ушедшего детства, из нашего старого дома, который не только людей привечал, но всякую тварь живую. Малые птахи журчали в смородиновой гущине. Пестрокрылый удод важно расхаживал по огороду, запуская в землю длинный кривой клюв. Все это было при моей, слава, богу, памяти. Теперь... воронья развелось - несчетно. Вечерами да. по утрам долгими караванами тянутся они на. прокорм, на. ночлег. Порою обсядут двор, орут и орут, ничего доброго не обещая» [5: 3].

«Воспоминательное пространство» в прозе Екимова, в большей мере, нежели в лирике Рубцова, наделено чертами ностальгическими. Тоску по прошлому в произведениях Екимова, рождает ощущение всемирного свойства, людей, соединенных не столько кровным, сколько духовным родством. Мир, воссозданный писателем в цикле рассказов «Наш старый дом», отличается не только особым согласием, но и общностью территории: там к соседу в любое время дня и ночи можно было прийти «за. солью, спичками, за. щепоткой чая, занять деньги до получки... оставить ребятишек и не бояться за. них: приглядят и накормят» [6: 3]. Разрушение этого «лада» фиксировано как во временном поле (ушли из жизни старики, нет рядом родных людей), так и в пространственном измерении: «нынче все по-иному, никаких огородных перелазов, калиток. Глухие заборы, железные сетки. И соседство иное» (Там же).

Пространство детских воспоминаний Н. Рубцова, меньше, нежели у Екимова, хранит приметы идиллического топоса. -это жизнь в глухом и безвестном краю, как, например, в стихотворении «Далекое»:

В краю, где по дебрям, по рекам Метелица свищет кругом, Стоял запорошенный снегом Бревенчатый низенький дом. Я помню, как звезды светили, Скрипел за окошком плетень, И стаями волки бродили Ночами вблизи деревень... [14. Т. 1: 255].

Тем не менее и у Рубцова, простой деревенский дом становится воплощением высшей ценности бытия:

За все хоромы я не отдаю

Свой низкий дом с крапивой под оконцем...

Как миротворно в горницу мою

По вечерам закатывалось солнце! (Там же: 355).

Главными приметами «вспоминатель-ного» пространства, как правило, являются физиологические явления (еда, сон, продолжение рода). Традиционно центром дома, является столовая, культ еды играет основополагающую роль, подмеченную еще М.М. Бахтиным, связавшим хронотоп еды с изображением детства: «Еда. и питье носят в идиллии или общественный характер, или - чаще всего - семейный характер, за. едой сходятся поколения, возрасты. Типично для идиллии соседство еды и детей... это соседство проникнуто началом роста, и обновления жизни» [2: 160]. Особое место на. праздничном столе отводится печеву, пирогу, который в народном сознании является одним из наиболее наглядных символов счастливой, изобильной, благодатной жизни. Пирог - это «пир горой», рог изобилия, вершина, всеобщего веселья и довольства, магическое солнце материального бытия. Вокруг пирога, собирается пирующий, праздничный народ. От пирога, исходят теплота, и благоухание, пирог - центральный и наиболее архаический символ народной утопии» [11: 182]. Общая трапеза, детей и взрослых не лишена. сакрального смысла, она. символизирует утраченное в реальном пространстве человеческое единство. Описание праздничного стола, у Екимова, выдержано в лучших классических традициях: запах, цвет, вкус воссозданы с поразительным натурализмом, рассказывает ли писатель о секрете приготовления донских щей («Летняя кухня») или о совместном застолье прежних времен («Конец старого дома»). Физическое и телесное в народной жизни не изолировано, поскольку указывает на. высшую духовность, соотносимую с приверженностью человека, к своей истории. В лирике Рубцова, образ Дома, также связан с представлением об устойчивом укладе жизни, олицетворяемом совместным застольем (курсив наш. - Л.С., Н.Т .):

Скорей, скорей! Когда продрогнешь весь, Как славен дом и самовар певучий!

Вон то село, над коим вьются тучи, Оно село родимое и есть... [14. Т. 1. С. 65].

Отметим, что общность пространственных образов детства, в поэзии Н. Рубцова, и прозе Б. Екимова, обусловлена, не только типологическим сходством, объясняемым адекватными жизненными впечатлениями авторов. Можно говорить и о явлении иного порядка, в частности о принадлежности художников слова, к единой ментальности и единой литературной и духовной традиции.