Путь по воле бога в романе И. А. Бунина "Жизнь Арсеньева"

И сследование христианской основы творчества И. А. Бунина и романа «Жизнь Арсеньева» в частности — одна из актуальнейших проблем современного буниноведения. Научные работы конца ХХ — начала ХХI вв., посвященные этой проблеме¹, несомненно, развиваются в русле мощного направления современного отечественного литературоведения, изучающего христианские духовно-нравственные ценности как глубинную основу русской словесности².

Роман Бунина «Жизнь Арсеньева» насыщен образами и мотивами движения, исканий, метаний, странничества, которые в комплексе позволяют выявить в тексте произведения древнейшую мифологему Пути, обладающую высоким смысловым потенциалом.

В романе выявляется несколько ключевых мотивов как инвариантов этой мифологемы. Прежде всего, это жизненный, мирской путь человека с радостями и горестями, обретениями и потерями, что актуализируется как в названии романа («Жизнь Арсеньева»), так и в многократном использовании в данном значении слова «путь».

Так, главный герой Алексей Арсеньев вспоминает о благословении матери « на жизненный путь, на исход в мир из того подобия иночества» (курсив мой. — Т. К .)³, которым было его детство, отрочество, время первых юных лет.

Начиная рассказ о своей юности, Арсеньев называет свой путь «небудничным»:

…впереди ожидал меня и впрямь немалый, небудничный путь (курсив мой. — Т. К .), целые годы скитаний, бездомности, существования безрассудного и беспорядочного, то бесконечно счастливого, то глубоко несчастного, словом, всего того, что, очевидно, и подобало мне и что, быть может, только с виду было так бесплодно и бессмысленно… (5, 138–139).

Таким образом, мотив пути в романе обретает второе значение: это путь духовных исканий, его движение к высшему смыслу, к высшей истине, поиском которых задано движение Арсеньева. Однако это не просто путь исканий — это искания Пути истинного . Об этом свидетельствует актуализация в романе христианского варианта мотива пути.

В. Н. Топоров в работе «Пространство и текст», исследуя «мифологему Пути» на обширном материале мировой культуры, отмечал ее значимость и колоссальный духовный потенциал: «Во многих мифопоэтических и религиозных традициях мифологема пути выступает не только в форме зримой реальной дороги, но и метафорически — как обозначение линии поведения (особенно часто нравственного, духовного), как некий свод правил, закон, учение, своего рода вероучение, религия» [17, 266–267]. Все великие духовные концепции подчеркивают, что «есть путь и его можно открыть» [17, 268]. Так, Будда называл свое учение Срединным путем. Такое же большое значение мифологема пути имеет и в китайской философии. В древнекитайских философско-религиозных трактатах утверждается, что есть «путь Неба и Земли», «правильный и неправильный пути»: «От [правильного] пути ни на миг нельзя отойти; то, от чего можно отойти, вовсе не является [правильным] путем», — читаем у Даодэц-зина (цит. по: [17, 269]).

Совершенно исключительную роль мотив пути играет в иудаизме и христианстве. В. Н. Топоров справедливо утверждает, что древнееврейский монотеизм и христианство строятся «как учение о пути, указуемом Господом» [17, 270]. Книги Ветхого Завета пронизаны мотивами и идеей Пути по воле Бога: «Укажи мне, Господи, пути Твои» (Пс. 24:4), «Ты укажешь мне путь жизни» (Пс. 15:11), «научи меня, Господи, пути Твоему» (Пс. 26:11), «все пути Господни — милость и истина» (Пс. 24:10), «держись пути Его» (Пс. 36:34), «Ходите по тому пути, по которому повелел вам Господь, Бог ваш, дабы вы были живы, и хорошо было вам» (Втор. 5:33) и множество других примеров.

В Новом Завете символика пути и идея Пути по воле Бога продолжает развиваться: «Учитель! мы знаем, что Ты справедлив, и истинно пути Божию учишь» (Мф. 22:16). В то же время в Евангелиях дан уже новый уровень осмысления Пути человека по воле Бога: показан «экзистенциально обнаженный и предельно личный, персонифицированный образ пути» — путь Христа [17, 271]: Фома сказал ему: Господи! не знаем, куда идешь; и как можем знать путь? Иисус сказал ему: Я есмь путь (курсив мой. — Т. К .) и истина и жизнь; никто не приходит к Отцу, как только через Меня (Ин. 14: 5–6).

Мотив Пути к Богу и Пути по воле Бога имеет в романе «Жизнь Арсеньева» особое значение и играет ключевую роль для понимания исканий главного героя и ведущих авторских идей.

В своих воспоминаниях Арсеньев выделяет начало движения в «большой мир» и встречу с храмом как одно из основных событий детства, где «на первом месте стоит <…> первое в жизни путешествие, самое далекое и самое необыкновенное из всех <…> последующих путешествий» (5, 10). Этим событием была поездка в город, с семиотической точки зрения предстающий образом большого мира, отождествляющийся с ним: все, что происходит в городе, имеет не только локально-городское, но и обобщающее «мировое» значение. Поэтому особый смысл приобретают пространственные образы и пространственное положение героя в описании этого макромира.

В городе-мире происходит первая встреча героя с храмом. Свой путь Арсеньев ощущает благословленным свыше: его «встречает» и «провожает» из города церковь Михаила Архангела. Герой подробно описывает, какое потрясающее впечатление произвели на него церковь Михаила Архангела и праздничный колокольный звон. Находясь с родителями на одном из верхних этажей гостиницы, Арсеньев оказывается над миром земным, но над ним самим господствует мир неба и храма:

Я висел над пропастью, в узком ущелье из огромных, никогда мною не виданных домов, меня ослеплял блеск солнца, стекол, вывесок, а надо мной на весь мир разливался какой-то дивный музыкальный кавардак: звон, гул колоколов с колокольни Михаила Архангела, возвышавшейся надо всем в таком величии, в такой роскоши , какие и не снились римскому храму Петра, и такой громадой, что уже никак не могла поразить меня впоследствии пирамида Хеопса (курсив мой. — Т. К .) (5, 11).

Храм (церковь, собор) как образ христианского хронотопа, как сакральный центр города-мира, символ проявления Неба на земле, знак духовного бытия человека является сквозным пространственным образом романа. Путь Арсеньева неизменно проходит через него. Там душа героя переживает катарсис, находит успокоение, там в отрочестве укрепляется его вера в Бога. Все сцены в храме показаны Буниным крупным планом. Течение художественного времени в такие моменты сюжета замедляется: важно описание каждой минуты, каждой детали. Описывая церковную службу, Арсеньев подробно передает свои чувства:

Как все это волнует меня! <…> все это стало как бы частью моей души, и она, теперь уже заранее угадывающая каждое слово службы, на все отзывается сугубо, с вящей родственной готовностью. «Слава святей, единосущней» — слышу я знакомый милый голос, слабо долетающий из алтаря, и уже всю службу стою я зачарованный.

— «Приидите поклонимся, приидите поклонимся… Благослови, душе моя, Господа », — слышу я, <…> и у меня застилает глаза слезами, ибо я уже твердо знаю теперь, что прекрасней и выше всего этого нет и не может быть ничего на земле (курсив мой. — Т. К .) (5, 65).

Оторвавшись от родного дома, ощущая себя странником в большом мире, Арсеньев приходит в церковку Воздвижения «истинно как в отчую обитель» , успокаиваясь и очищаясь душой, «слушая скорбно-смиренное “Да исправится молитва моя” или сладостно-медлительное “ Свете Тихий — святыя славы бессмертного — Отца небесного — святого, блаженного — Иисусе Христе …” <…> или опускаясь на колени в тот таинственный и печальный миг, когда опять на время воцаряется глубокая тишина во всей церкви, опять тушат свечи, погружая ее в темную ветхозаветную ночь, а потом протяжно, осторожно, чуть слышно начинается как бы отдаленное, предрассветное: “ Слава в вышних Богу — и на земли мир — в человецех благоволение …” — с этими страстно-горестными и счастливыми троекратными рыданьями в середине: “ Благословен еси, Господи, научи мя оправданием Твоим !”» (курсив мой. — Т. К .) (5, 66).

Особую роль в развитии идеи Пути по воле Бога и в выражении авторского замысла в целом играет описание царских врат в храме. Бунин с удивительной глубиной понимания и в то же время поэтично раскрыл их символическое значение как части христианского хронотопа романа:

Закрываются и открываются Царские Врата, знаменуя то наше отторжение от потерянного нами рая, то новое лицезрение его, читаются дивные Светильничные молитвы, выражающие наше скорбное сознанье нашей земной слабости, беспомощности и наши домогания наставить нас на пути Божии, озаряются ярче и теплее своды церкви многими свечами, зажигаемыми в знак человеческих упований на грядущего Спасителя и озарения человеческих сердец надеждою, с крепкой верою в щедроты Божии звучат земные прошения великой ектении: «О свышнем мире и спасении душ наших…» (5, 66).

Знаменательно, что в молитвах, которые запомнились Арсеньеву на всю жизнь, звучат именно мотивы Пути человека к Богу и Пути по воле Бога, органично выражая идею спасения души на праведном пути к Богу: « Приидите поклонимся, при-идите поклонимся… Благослови , душе моя, Господа»; «Благословен еси, Господи, научи мя оправданием Твоим!»; звучат «молитвы, выражающие наше скорбное сознанье нашей земной слабости, беспомощности и наши домогания наставить нас на пути Божии »; «О свышнем мире и спасении душ наших … » (курсив мой. — Т. Н .) (5, 65–66).

О своих духовных исканиях, о смысле бытия, высшей истине и о своем Пути Арсеньев размышлял именно с помощью библейских цитат, мотивов, образов, сюжетов. В конце 4-ой главы 1-ой книги Бунин вводит в воспоминания героя слова Господа из Ветхого Завета: «Пути Мои выше путей ваших, и мысли Мои выше мыслей ваших…» (Ис. 55:9). Эта цитата из Библии, введенная в повествование после рассказа Арсеньева о судьбе и смерти матери, становится, выражением мысли о непостижимости Божьего замысла («Как непостижимы судьбы Его и неисследимы пути Его!» — Рим. 11:33), неоднократно звучащей в романе и связанной с темой судьбы человека. В контексте всего произведения она выражает идею Бога как символа высшего смысла и высшего закона бытия , согласно которому человек должен во всем видеть Божью волю и принимать ее. Размышляя в отрочестве о тайнах смерти, вспоминая умершего родственника Писарева и задаваясь вопросами, «где теперь этот человек, что с ним сталось, что такое та вечная жизнь, где он будто бы пребывает?» — Арсеньев-ребенок обретает опору и успокоение в вере в Бога:

Но безответные вопросы не повергали больше в тревожное недоумение, в них было даже что-то утешающее: где он — ведомо одному Богу, которого я не понимаю, но в которого должен верить и верю, чтобы жить и быть счастливым (курсив мой. — Т. К .) (5, 105).

Это признание свидетельствует о том, что истина главенства воли Бога над волей, мыслями, желаниями человека входит в душу героя с детства. Поэтому так запоминается Арсеньеву-подростку в церкви молитва со «страстно-горестными и счастливыми» мольбами, наставляющая на путь истинный: «Благословен еси, Господи, научи мя оправданием Твоим!» (курсив мой. — Т. К.) (5, 66).

В одном из кульминационных моментов романа вновь звучит идея Пути по воле Бога как истинного пути . Об этом свидетельствуют раздумья героя над своим первым крупным художественным замыслом, в которые Бунин вводит цитату из Библии, прямо и развернуто выражающую эту идею. Арсеньев вспоминает историю из Ветхого Завета об Аврааме, исполнившем волю Бога и выведшем свой народ из фараоновского рабства к земле обетованной: «“Верою Авраам повиновался призванию идти в страну, обещанную ему в наследие, и пошел, не зная, куда он идет…” Да, не зная! Вот так же, как и я! “Верою повиновался призванию…”» (5, 203–204). Чувствуя в себе пробуждение творческого дара, главный герой воспринимает его не просто как «писательство», но, несомненно, и как форму самосознания . Бунин лишь один раз подробно описывает муки творчества Арсеньева — его работу над первым замыслом. Но на фоне обобщенного повествования о формировании писателя в главном герое такое замедление художественного времени подчеркивает значимость его чувств и раздумий.

Однако юный Арсеньев допускает опасную ошибку, вполне объяснимую в период его становления, самоутверждения в жизни и жажды самореализации. В его размышлениях происходит незаметная подмена Пути по воле Бога другим вариантом пути — жизнью, единственная цель которой — человеческое счастье: «…“Верою Авраам повиновался…” Вот так же, как и я! “Верою повиновался призванию…”. Верою во что? В любовную благость Божьего веления. “…И пошел, не зная куда…” Нет, зная: к какому-то счастью, то есть к тому, что будет мило, хорошо, даст радость, то есть чувство любви — жизнь… Так ведь и я жил всегда — только тем, что вызывало любовь, радость…» (курсив мой. — Т. К.) (5, 204). В Библии Путь по воле Бога — это «благость Божьего веления». Арсеньев же подменяет «Божье веление» своим желанием человеческого счастья, того, «что будет мило, хорошо, даст радость, то есть чувство любви — жизнь» (5, 204). Это искажение смысла библейской истории, свидетельствующее о том, что герой еще не постиг всей глубины Божественной истины, приведет его ко многим заблуждениям и ошибкам — к отступлению от Пути истинного.

«Пьеру все кто-то говорил: “Жизнь есть любовь… Любить жизнь — любить Бога…” Это кто-то и мне всегда говорит, и как люблю я все, даже вот эту дикую ночь! Я хочу видеть и любить весь мир, всю землю, всех Наташ и Марьянок, я во что бы то ни стало должен отсюда вырваться» (5, 137), — говорит Арсеньев о своей любви к земному в период страстного желания юношеской самореализации и самоутверждения в жизни. Опасность и гибельность такой любви к земным ценностям замечательно показана Буниным с помощью символической картины неба, следующей за приведенными словами Арсеньева. Поскольку небо в пространстве романа является символом обители Бога и высших устремлений человека, то его существенные трансформации предупреждают об опасностях отхода от Пути истинного:

В кольце вокруг млечно-туманной луны было точно какое-то зловещее небесное знамение. Бледный, слегка склоненный набок лик ее все больше грустнел и туманился, на белесой мути неба, в вышине неслись и мешались, порой могильно закрывая этот лик, дымные, свинцовые, а то и совсем темные облака… C севера, из-за ревущего сада, поднималась черная туча, и дико пахло по ветру снегом (5, 137).

Однако в Арсеньеве постоянно живет смутное ощущение необходимости чего-то более значительного, чем самоутверждение и упоение счастьем земной жизни. Поэтому звучат в его душе слова умирающего князя Андрея Болконского: «Ничего нет в жизни, кроме ничтожества всего понятного мне, и величия чего-то непонятного, но важнейшего…» (5, 137). Осознание собственных ошибок усиливает огромную внутреннюю потребность к постижению сокровенной сущности Бога, «своего», «живого» Бога, обретенного в результате собственных жизненных испытаний и открытий, и ведет Арсеньева-юношу к дальнейшим экзистенциальным поискам. В этом смысл открытого финала романа.

Несмотря на продолжающиеся духовные искания героя, автор утверждает идею пути истинного как Пути к Богу и Пути по воле Бога уже в самом начале романа, в 1-ой главе 1-ой книги, играющей роль вступления, объясняющего причину, мотивировку и цель рассказа Арсеньева, и одновременно включающей своеобразный эпилог (см. об этом: [13]). Особое значение имеет последний абзац, поскольку это признание взрослого Арсеньева, человека, подводящего жизненные итоги и открывшего в жизни самое главное — «зов к небесному Граду»:

В стране, заменившей мне родину, много есть городов, подобных тому, что дал мне приют, некогда славных, а теперь заглохших, бедных, в повседневности живущих мелкой жизнью. Все же над этой жизнью всегда — и недаром — царит какая-нибудь серая башня времен крестоносцев, громада собора с бесценным порталом, века охраняемым стражей святых изваяний, и петух на кресте, в небесах, высокий Господний глашатай, зовущий к небесному Граду (курсив мой. — Т. К .) (5, 8).

Путь по воле Бога утверждается автором романа как единственно верный, истинный путь человека в жизни.

Мотивы Пути к Богу и Пути по воле Бога играют ключевую роль для понимания исканий героя, ведущих авторских идей и выполняют в романе не только сюжетообразующую, но и смыслообразующую функцию.

Примечания

• ¹    См. об этом, напр.: [1]; [2]; [10]; [11]; [12]; [13]; [14]; [15]; [16].

• ²    См. напр.: [3]; [4]; [5]; [6]; [7]; [8]; [9]. В этом ряду необходимо назвать статьи сборников научных трудов «Евангельский текст в русской литературе XVIII—XX веков: цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр», вышедших в журнале «Проблемы исторической поэтики» (Вып. 3–14. Петрозаводск: Изд-во ПетрГУ), а также статьи сборников научных трудов «Христианство и русская литература».

• ³    Бунин И. А. Собр. соч.: в 6 т. М.: Худож. лит., 1988. Т. 5. С. 207. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте статьи с указанием номера тома и страницы в круглых скобках.