Развитие топологических воззрений в недрах акторно-сетевой теории

DOI:

Активно развивающаяся в современных науках о человеке и обществе сетевая теория демонстрирует сегодня неоднородность как онтологических оснований, так и используемого ей методологического аппарата. В самом общем виде она распадается на три основных направления: сетевой анализ, реляционную сетевую теорию и теорию «актор – сеть» [11]. И если аналитики и реляционисты, расходясь по ключевым вопросам сетевой се- мантичности, все же исходят из весьма близких представлений о сети как о некоем каталоге сетевых отношений связанных между собой социальных акторов, то акторно-сетевая теория (Actor-network theory, ANT) идет в деле осмысления сетевой проблематики совсем иной дорогой.

Посылки к возникновению ANT можно датировать рубежом 70–80-х гг. прошлого века. Опираясь на достижения семиотики (су- щественное влияние оказали идеи Альгирдаса Греймаса), Брюно Латуром предпринимается попытка согласовать в рамках социологии науки и техники природу и общество [12]. На протяжении 80-х гг. (помимо Латура, теоретической разработкой активно заняты Мишель Каллон, Джон Ло, Мадлен Акриш) формируется глоссарий, основные идеи «социологии перевода» и ирредукционистская методологическая установка. Последняя содержит прямой запрет определять акторов и их характеристики путем проведения различений «от противного» (деятельное/пассивное, живое/неживое, микро/макро и т. д.), ибо ничто не сводимо к чему-то другому [19, p. 158]. Позже прорабатывается язык и детализируется методология, апробируемая на многочисленных объектах. Современная акторно-сетевая теория представлена двумя крупными научными школами: Парижской, объединенной вокруг Латура и Каллона, и Ланкастерской, центральной фигурой которой остается Джон Ло. Первая сосредоточена на фундировании предельных оснований теории, вторую в большей степени интересуют семиотические и собственно топологические изыскания.

Сеть в проекции ANT предстает как «связанный ряд действий, каждый участник которых рассматривается как полноценный посредник» [9, с. 181]. Здесь важно подчеркнуть две мысли: во-первых, «действия» подразумеваются в особом, авторском понимании Латура и его последователей. Во-вторых, участниками этого действия, как известно, могут быть любые объекты – люди, тексты, предметы и технологии… Этот список открыт. Заметим, что тезис о равноправности «людей» и «не-людей» долгое время (покуда не прослыл постулатом ANT) являлся наиболее дерзким, если не сказать больше «скандальным», местом теории. Акторы (люди) и актанты (не-люди) участвуют в единых процессах, уподобляясь друг другу в глазах исследователя. При этом традиционная концепция действия представляется несостоятельной. Сама процедура уравнивания участников, каждый из которых включается в действие, строится на понимании обмена их свойствами. «Когда один действует, другие переходят к действию. Отсюда невозможность редуцирования актора к силовым полям или к струк- туре. Можно только участвовать в действии, разделять его с другими актантами. Это относится как к «производству» действия, так и к «манипуляции» им» [8, с. 189].

Для Латура принципиально было преодолеть бытующую в социальной теории дихотомию людей и вещей, живого как «деятельного» и неживого как «пассивного». Сам автор пишет об этом так: «Оба монстра родились в одно и то же время и по одной и той же причине: природа собирает не-человеков в отрыве от людей; общество же собирает людей в отрыве от не-человеков. Как я везде и всегда показывал, оба они – уродцы-близнецы, созданные, чтобы задушить саму возможность правильного собирания коллектива» [9, с. 230]. Коллективы/гетерогенные ансамбли/сети выступают у Латура, очевидно, как синонимы. При этом и люди, и не-люди одинаково способны быть сетевыми медиаторами. Важно, что последнему отводится независимая роль не только транслятора, но и креативной сущности [24, S. 313]. Пресловутая «лаборатория Латура» стала своеобразной социологической притчей и наглядным пособием в понимании сетевого посредничества, произведя ее автора в классики современной социологии. Возьмем на себя смелость утверждать, что, пожалуй, и из самой идеи агентности материального выросла и расцвела увлеченность акторно-сетевой теорией (о «точках роста» ANT и результативности такой работы в отечественной социологии см., например: [5]), хотя она, безусловно, много сложнее и вбирает в себя множество смелых идей. Именно подобная научная смелость дает мощный толчок для развития целого спектра уточнений, углубленных интерпретаций и сюжетных разворотов.

Прежде всего следует отметить особый метод, используемый исследователями данного направления. Он опирается на известное латуровское предписание, ставшее своеобразным девизом его последователей. «Следуйте за акторами, – призывает основатель акторно-сетевой теории, – просто описывайте наличное состояние дел» [9, с. 201]. Основывается метод на процедурах прослеживания социальных связей, так называемых «сборках» (конечно, имеются ввиду связи в оригинальной трактовке ANT). «Нам надо научиться останавливаться на каждом шагу», – советует классик [9, с. 32], однако из всего нагромождения предметов следует выбирать только те, что соизмеримы с социальными связями. При этом «мы должны одновременно принимать во внимание обе стороны, внося в свой список, каким бы длинным и неоднородным он ни получался, всех, кто принимает участие в работе» [9, с. 398]. Собранное формируется в отчет, главное требование к которому – быть точным, достоверным, интересным и объективным. Сами отчеты так же встроены в социальное, как и прочие артефакты. «Может ли материальность отчета, сделанного на бумаге, история или даже фикция – нет необходимости отказываться от слова, которое так близко к фабрикации фактов, – распространить исследование социальных связей чуть дальше? За движением посредников нужно следовать все время - до последнего описания, поскольку цепь настолько слаба, насколько слабо ее последнее звено. Если социальное – это след, то его можно проследить; если это сборка, то ее можно пересобрать» [7, с. 180].

Одним из способов понимания, «прослеживания и пересборки» социальных объектов является топологическая концепция Джона Ло, в оформленном варианте увидевшая свет в конце двадцатого века. Отметим, что топологический взгляд с разной степенью активности развивается в социальных науках с середины прошлого столетия, демонстрируя при этом весьма разнородные теоретические основания. Условно можно выделить два магистральных направления, названных нами топологией пространства (пространственной топологией) и топологией формы.

Первое, наиболее востребованное сегодня, стоит на позициях, заложенных работами Курта Левина (например: [23]) и Пьера Бурдье [1]. Ее основным интересом является прослеживание и понимание связей, отношений и символических позиций исследуемого объекта в пространстве социального. В сетевой теории данная позиция получила наибольшее распространение в рамках направления, использующего особый метод графического наглядно-пространственного изображения взаимодействия акторов и получившего название «анализ социальных сетей» (social network analysis, SNA).

Второе в своем основании опирается на примеры переноса автором теории катастроф (восходящей, в свою очередь, к теориям бифуркаций и динамических систем) Рене Томом достижений математической топологии в нематематические области (точнее, в биологию и лингвистику) [15; 16]. Выделяемые модели биологических форм и морфологии – архетипы – снабжены Томом внутренней размерностью, позволяющей мыслить их как топологические пространства и производить аналитические операции, основанные на изоморфных процессах, фигуральности и эквивалентности. Такой подход существенно расширил не только области затронутых наук, но и предопределил изыскания в других нематематических областях, указав возможный путь разрешения общефилософских проблем качественной оценки объектов сложной, неоднородной природы. В сетевой теории подобный способ понимания пространственных деформаций форм, их моделей и изменчивостей наиболее близко перекликается именно с топологическими взглядами Джона Ло.

По словам исследователя, основная цель его работы – это «денатурализация сетевого пространства и сетевых объектов как созданных, производных и фокусировка на топологически множественных объектах, существующих в качестве пересечений или точек интерференции различных пространств – регионов, сетей и потоков» [10, с. 241]. Толкуя объекты в духе ANT как «неизменные мобильности», как производные некоторых устойчивых множеств или сетей отношений [10, с. 223], Ло идет по пути топологического осмысления различных форм пространственности, от которых в конечном счете зависит гомеоморфность объектов [3, с. 27–28]. Раздвигая сложившийся в социологии пространственно-топологический способ мышления, Ло описывает сетевую пространственность посредством мыслительного пересечения различных пространственных систем. Достаточно при этом лишь ввести «внутренние координаты» для описания состояний тех или иных «актантов», и «можно найти пространственную интерпретацию для практически любых выражений» [16, с. 218].

Фактически Ло концептуализирует не объекты в пространстве, а «пространствен- ные объекты». «Акторно-сетевая теория настаивает на пространственном понимании объектов и объектном понимании пространств, населенных и созданных этими объектами» [10, с. 240]. На растиражированном примере испанского галеона автор объясняет пространственность объекта, когда последний онтологически возможен только благодаря устойчивым и неразрывным связям как внутри себя, так и с другими объектами [4, с. 25]. Само производство объектов имеет пространственные следствия, а использование оформленных объектов – пространственные возможности. Иными словами, пространство выступает теперь не только как продукт отношений людей и вещей, но и как способ их организации.

Однако бытие объекта не ограничивается одним пространством: Джон Ло постулирует пространственную множественность. Объект существует, прежде всего, в географическом пространстве регионов, но также в пространстве сетей и в пространстве потоков [10, с. 223–244]. При этом, имея возможность передвижения в первом, он неизменен во втором и необходимо изменчив в третьем [3, с. 27–28]. Пространство регионов нам понятно и очевидно перекликается с идеями пространственной топологии, с двумя другими следует разобраться подробнее. Любой рассматриваемый объект, по утверждению Ло, может представлять из себя сеть. И он остается таковым, сохраняя свою гомеоморфность, только если внутрисетевые отношения устойчивы и «все сохраняется на своих местах» [10, с. 227].

Весьма любопытен пример Ло с австралийскими аборигенами, изгоняемыми со своих земель, которые они никогда не возделывали, но и не разоряли. Фактически, на взгляд европейца, они просто там «были», следовательно, эти земли можно было считать пустыми. Но аборигены видели мир иначе. Их космология не включает в себя землю как пространство, занятое и узурпированное людьми. Напротив, это – просто объективная данность. Мир, в том числе люди, но и то, что европейцы потом назовут топографическими особенностями: растения, животные, ритуалы и родовые тотемы, – они все необходимые участники процесса непрерывного созидания [22]. Таким образом, благодаря ансамб- лю отношений достигается сетевое единство объекта, названного «аборигенами».

Другой понятный нам пример: попробуйте оторвать рыбака от реки или земледельца от его участка земли. Всегда это – разрушение связей, в результате которых рыбак перестает быть рыбаком, а земледелец – земледельцем. Зачастую – скорая физическая смерть. Почему? Прежде всего, потому, что «рыбак» – это не только указание на определенный промысел, это и совокупность определенных ритуалов, связь с природными объектами, зависимость от погодных условий, единение со множеством людей и сопутствующих вещей, наконец, жизненная философия, заключенная в особые пространственно-временные координаты. Описанная сеть, являясь объектной сущностью, не может разорваться, подобное будет означать гибель, конец существования объекта, ведь абориген, рыбак или земледелец – не синоним человека, он – человек-в-собственном-мире. Но наличествует еще и сеть отношений с другими объектами, и мы понимаем, что «объекты, соединенные семиотическими отношениями, организуют особое материально-семиотическое пространство» [13, с. 39]. Так, весьма пропедевтически можно представить и объяснить, как создается сетевая пространственность.

Однако существует и совсем иное пространство, названное пространством потоков. Ло объясняет его смысл и содержание на примере зимбабвийского втулочного насоса как феномена нестабильной техники. Насос изготавливается в виде комплекта, который будет установлен только после того, как жителями – будущими потребителями воды – проведены необходимые работы (рытье земли и бетонирование). Идея состоит в том, что сельские жители должны организоваться в коллектив и взять на себя ответственность за установку и последующее техническое обслуживание насоса. Так насос, будучи техническим сооружением, становится одновременно еще и инструментом социальной инженерии.

Автором подчеркивается неспособность объекта существовать без множества сопутствующих условий: пробуренной скважины, необходимых измерений, инструкций и проб, местного сообщества, поддерживающего его работоспособность и т. д. «Короче говоря, эта текучесть, способность к изменению формы и переделыванию под ситуацию и является ключом к его успеху. Вывод состоит в том, что текучесть, изменчивость формы на самом деле не проблема сама по себе» [21, p. 81]. Более того, и это главное, «изменчивость насоса, его «нефиксированность» оказывается важным условием его эффективности: устройство легко трансформируется, приспосабливаясь к местным условиям». И «никакой фиксированной структуры, никакого жесткого определения» [10, с. 234–235]. Здесь изменение жизненно необходимо, ведь в случае стабилизации объект утратит гомеоморфность: в пространстве потоков распад объекта есть отсутствие его трансформаций.

Потоки, в свою очередь, способны сталкиваться, постепенно формируя сети, и, наконец, даже регионы. Здесь показательно исследование Николая Руденко, анализирующего эти процессы, и в конечном счете формирование «пространства знания» на примере культурного феномена Всемирных выставок XIX века. «Неисчислимое множество разноприродных объектов (актантов): экспонаты, люди, идеи, практики, социальные институты, документы – все они создавали хрупкую и подвижную вселенную Всемирных выставок <…>. Выставки порождались столкновением многочисленных потоков, постепенно формировавших сети и, наконец, регионы, оставшиеся в памяти людей в качестве одного из главных символов XIX века» [13, с. 47].

Подчеркнем, что регионы – единственные, находящиеся в евклидовом пространстве, – при таком топологическом анализе не имеют никакого приоритета, никакой первичности. Более того, указанный пример говорит об обратном: зачастую сами регионы оформляются посредством взаимодействия сетей и потоков. Скажем еще больше, ссылаясь на удачное высказывание Аннмари Мол: «акторно-сетевой подход представляет собой средство для борьбы с регионами» [10, с. 233]. Джон Ло уточняет при этом, что само «производство объектов всегда носит мультитопологический характер, своей “непрерывностью” объекты обязаны пересечению различных пространств» [10, с. 234]. Иными словами, все неизменно уча- ствует в создании всего, держится на всем и невозможно без всего.

Нельзя не отметить, что топологическая концепция Ло оказалась необычайно плодотворной, породив огромное количество эмпирических исследований. Только в России с привлечением описанного топологического инструментария анализируются, например, специфика высоких технологий [6], «различительные способности» университетов [14], указанный ранее феномен Всемирных выставок [13], работа общественного транспорта [17], катастрофы организации [18] и многое другое. И, конечно, обособленно стоит корпус работ Виктора Семеновича Вахштай-на, вносящего неоценимый вклад в дело популяризации и продвижения идей Джона Ло для русскоязычного научного сообщества. Вслед за ним можно смело утверждать, что и сам «пафос акторно-сетевого подхода заключен в переходе от «логики сети» к «логике потока», от неизменности к изменчивости. Значение материальных вещей именно в том, что, активно участвуя в человеческом взаимодействии, они способны изменять свои функции, преобразовываться во что-то другое, превращая пространственную мобильность в уайтхедовский процесс, в поток событий» [2, с. 113].

Из изложенного заключаем, что труды Джона Ло и его последователей представляют собой единственную на сегодняшний день, органично выстроенную и глубоко проработанную топологическую концепцию, имплицитно содержащую в себе посылки для синтеза двух топологических взглядов: топологии пространства и топологии формы. Полагаем, что подобный синтез не только возможен, но и неизбежен как наиболее продуктивный путь теоретико-топологического конструирования образов объектов сетевой природы. Конечно, в строгом смысле ни топология Ло, ни сама акторно-сетевая теория не являются теориями, менее всего претендуя на статус законченного учения. «Короче говоря, теория актор-сеть не вероучение или догма и в лучшем случае степень смирения является одним из ее интеллектуальных лейтмотивов» [20]. Сам Джон Ло, например, предпочитает называть направление, которое он развивает, «материальной семиотикой», что позволяет уловить ее открытость, разнонаправленность, настроенность на проекты различных по тематике исследований, с привлечением множества практик, мест, способов и ресурсов, указывающих на материальные знаки социального. Тем не менее именно акторно-сетевая теория впервые подошла к изучению сети в ее действии, «разворачивании», а не в качестве снятого конструкта или комплекса интерсубъективных смыслов. Кроме того, через собственное понимание концепции действия ANT вывела на новый уровень значимость «другого», определяющего любого участника сетевого отношения как действующего. А ирре-дукционистская установка, «обнуляя» онтологический статус действующих акторов, продемонстрировала ранее неизвестный взгляд на социальное мироустройство, раскрыла мощный потенциал исследовательских возможностей и породила уникальный аналитический инструментарий.