Редукция евангельских «сюжетов» в современной православной беллетристике

В последние десятилетия в отечественной словесности выделилось особое художественное направление — православная беллетристика. Особенно ярко звучат фамилии писателей-священников: архимандрита Тихона (Шевкунова), А. Владимирова, Я. Шипова, Н. Агафонова, Н. Блохина и др.

В произведениях православных писателей мы встречаем разного рода интертекстуальные включения. Источниками таких включений, как правило, являются Евангелие, святоотеческие книги. Это вполне объяснимо. Автор стремится передать нам содержательную сторону православного учения и опирается на прямые источники. Наибольший интерес представляют художественные произведения, в которых авторы используют притчевые евангельские сюжеты, перео-мысливая их, наполняя новым содержанием.

Библейские сюжеты, наряду с сюжетами античной мифологии, составляют фундамент отечественной культуры, они легли в основу огромного числа произведений разных временных пластов. Библия оказалась той великой неисчерпаемой Книгой, которая содержит и все вопросы, тревожащие человечество, и ответы на них, и потому остается актуальной во все времена.

Цель данной статьи — проследить редукцию известных евангельских сюжетов в произведениях современной православной беллетристики, выявить некоторые черты «новой онтологии традиционных мотивов и сюжетов» [1, 39].

Сюжет «о званых и избранных», восходящий к истории о пире в доме богача, лежит в основе в рассказа М. Яковлева «Пир». Главный герой — Олег Васильевич Мамонов, владелец крупной торговой фирмы. Однажды после церковной службы, ожидая благословения священника, Мамонов слышит голос, призывающий его к милосердию:

Попробуй, — услышал он вдруг, — хотя бы один раз в жизни устрой такой пир. Если сможешь... ¹

Олег Васильевич, твердо решив, что подобное мероприятие способно в корне изменить его жизнь, понимает и все трудности его устроения. Прежде всего, они связаны с необходимостью объяснить жене свое неожиданное решение. Нужно отметить, что с самого начала герой не вкладывает в осуществление своих планов глубокого сакрального смысла, а более подходит к предстоящему задуманному событию с формально-практической стороны:

Да, придут, — думал он, — будет грязно, ковер можно будет выбрасывать, стулья тоже засалят-запачкают чем-нибудь, и это ладно, не беда, ну повоняет и выветрится, а что не выветрится, то и сжечь можно в конце концов, ну и что? что такого? не пожар, не землетрясение, — накормить горстку бомжей... ²

Свои намерения герой не способен воплотить без обмана. Мамонов прикидывается тяжело больным, для того чтобы супруга не могла отказать ему в устройстве пира для нищих. Так, мотив обмана с самого начала становится стержневым в рассказе. Олег Васильевич поручает накрыть богатый стол, собрать по подворотням и вокзалам обездоленных и нищих и накормить их, щедро одарив. Дальнейшее развитие действия в рассказе протекает независимо от воли главного героя, который действительно оказывается тяжело больным:

…он понимал, что это конец. Конец. Он почувствовал … этот неумолимый знак Оттуда и об этом... хотя мозг его все еще не мог опомниться: как это в несколько часов превратиться из активного, полного жизненных сил мужика в умирающего человека? ³

Внезапная болезнь выступает тем самым «противодействием», которое движет сюжет дальше. Предчувствуя близкую кончину, Мамонов приглашает священника и исповедуется.

Далее фабула рассказа наполняется вполне узнаваемыми атрибутами библейского сюжета. Приближенный Мамонова действительно призывает на пир нищих и обездоленных, объезжает все известные ему места в городе, где можно найти таких несчастных («много званых»). Но если в библейском сюжете благополучные и обеспеченные находят причину для отказа, то в современном мире даже нищие и обездоленные отказываются посетить пир — они не верят в искренность побуждений Мамонова:

Повидали мы как-то, так же вот пригласили…и что? Что с нами сделали-то, знаешь, потом? Я даже говорить не буду... ⁴

Однако пир все же начинается, правда, превращается он в фарс: жена, обманывая мужа, приглашает искусных актеров, которые с успехом играют роли нищих. Мир переворачивается с ног на голову. В современном мире богатые не верят, но притворяются бедными и приходят на пир, а среди настоящих бедных нет веры в истину и доброту. Где же те самые «избранные»? Ответ писателя очевиден и горек — званых много, а избранных нет. Тем контрастнее звучат слова Мамонова, не догадывающегося, что он обращается к актерам:

Я хочу, чтобы была у нас Радость…я рад, что между нами нет ни лжи, ни зла, ни вражды... ⁵

То, что сначала воспринималось героем формально, становится смыслом угасающей жизни. Не случайна фамилия главного героя. В Новом Завете «маммона» олицетворяет богатство, от поклонения которому предостерегаются верующие: «Никто не может служить двум господам: ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить; или одному станет усердствовать, а о другом нерадеть. Не можете служить Богу и маммоне» (Мф. 6:24). И вот в конце рассказа герой освобождается от служения маммоне, раздавая свое богатство. В последние секунды жизни Олег Васильевич понимает обман, подстроенный женой, и только просит:

Господи... не наказывай их, они как и я. Такие же, как и я... Господи, зачем все так глупо!.. Господи... ⁶

В рассказе М. Яковлева очевидна обреченность человека, решившего повторить библейский поступок в современном обществе. Окружающие не в состоянии воспринять задуманное добро иначе как розыгрыш, слишком чуждо оно сегодняшнему человеку. Библейский сюжет в XXI веке зачастую обречен на профанацию.

И все же в рассказе нет безнадежности: даже среди мнимых нищих, званых на пир в дом Мамонова, оказывается человек, который все-таки становится «избранным». Волею свыше Левушка — главный актер, устроитель пира, превращается в настоящего безумного нищего, познавшего истинную цель бытия и идущего «следом за Ним, за все еще видимым впереди Человеком...».

Логика подобного финала спорна. С одной стороны, образ Левушки не укладывается в рамки реалистического повествования, столь кардинальная смена жизненных ориентиров героя не мотивирована его жизненными обстоятельствами. С другой — в современной прозе типичен «сознательный обрыв сквозных причинно-следственных и хронологических фабульных траекторий, презентирующих некий объективно наличный смысл событий» [1, 36]. Финал рассказа — сознательный шаг авторского преодоления фабулы. В контексте «духовного реализма» (термин

А. М. Любомудрова) такое преображение героя вполне логично, поскольку «сущностные черты духовного реализма включают отражение христианского миросозерцания в предмете художественного освоения, а также в эстетических средствах создания образа» [5, 24]. На эту особенность поэтики русской словесности указывала и Ф. З. Канунова: «Преодоление абсолютизации причинно-следственных путей в объяснении человека, которое пришло вместе с религией… предопределяло радикальное обновление поэтики, особую пространственно-временную организацию произведения, когда линейное, циклическое, дискретное время синтезируются в универсальное художественное время, сакральное в своей сущности» [4, 187].

Распространен в современной беллетристике и другой евангельский сюжет, связанный с призыванием человека на служение Богу, условно говоря, сюжет «о ловцах человеков». Этот тип сюжета представлен в рассказе В. Крупина «Ловцы человеков». В центре повествования — рыболовы, которые очень хотят поймать рыбу. Однако это не будущие священники, как можно было бы предположить. «Ловцами человеков» В. Крупин называет писателей. Да и слова рыболова-писателя — это не молитва ко Христу:

Я говорил рыбе: «Рыба, новичкам же везет, везет неофитам, дуракам, в конце концов, везет. На любое согласен, только поймайся» ⁷ .

Библейский сюжет проецируется на писательскую жизнь. Рассказ наполнен размышлениями героев о смысле и назначении писательского труда. В словах главного героя заключена основная мысль рассказа:

Всем же дается талант, тем, кто пишет. Талант обязательно от Бога. А использование таланта по двум путям, по Толстому, от Бога к сатане, и по Достоевскому: от сатаны к Богу ⁸ .

В рассказе В. Крупина писатели-рыболовы на берегу реки снабжены всем необходимым и даже лишним. Рядом с ними находятся люди, зорко следящие за тем, чтобы ни в чем не было недостатка, в том числе в рыбе. Угодливый комфорт имеет целью, чтобы писатели создавали «нужные» произведения:

А и сами мы все время предаем Россию. Что ее сердце? Право-славие… ⁹ .

В иносказательной форме автор дает понять, что его книги остаются невостребованными. Герой не может поймать рыбу (своего читателя), как ни старается:

Я не браконьер, — говорил я рыбе, — ни сетями, ни наметом не промышляю, химией не травлю, в порочащих связях не замечен, дети крещеные, с женой венчан, родину люблю, с врагами ее борюсь". Плохо, значит, борюсь, раз мне родина даже рыбки единственной не выделит из недр… ¹⁰

И наконец, в последних строках рассказа герои находят объяснение своим писательским неудачам. Здесь — кульминация размышлений о сущности «ловцов человеков»:

Русские писатели должны заниматься только одним — воцер-ковлением людей. Только этим. — Все правильно говоришь. — Но как они будут воцерковлять, сами невоцерковленные? ¹¹

По-другому интерпретирует библейскую притчу А. Владимиров в книге «С высоты птичьего полета». В главе «Молитва» авторское воспоминание раскрывает перед нами картину детства. Босоногий мальчик на берегу реки при вечернем заходе солнца, затаив дыхание, смотрит на поплавок в ожидании поклевки. Желание поймать рыбу столь велико, что с уст ребенка невольно срываются слова первой детской молитвы:

...помню, как мои губы прошептали тогда: « Господи, помоги! Господи, пусть плотвички поскорее клюнут! Господи! » ¹²

В поисках ответа на вопрос, почему впервые обращение к Богу произошло именно в тот момент, писатель приходит к выводу об ограниченных возможностях человеческого познания: «Не на всякий вопрос на земле можно найти от-вет…» ¹³ Заканчивается глава ответом Небесного Отца на молитву ребенка, оформленным как прямая речь:

Вот ты ныне держишь в руках удочку и хочешь поймать этих рыбок… Пусть исполнится твоё желание… Но пройдёт известное Мне одному число лет, и Я сделаю тебя ловцом человеков… И тогда ты вспомнишь Того, Кто послал тебе удачу в сегодняшний день… ¹⁴

Исходный текст находим в Евангелии от Матфея: «Проходя же близ моря Галилейского, Он увидел двух братьев: Симона, называемого Петром, и Андрея, брата его, закидывающих сети в море, ибо они были рыболовы, и говорит им: идите за мною, и Я сделаю вас ловцами человеков» (Мф. 4:19).

Так и автобиографичный герой книги «С высоты птичьего полета» становится священником, «ловцом человеков». В книге о. А. Владимирова евангельский сюжет дан с изменением внутренней субъектной организации — с изложения от третьего лица на первое. Благодаря этому персонажи и события включаются в коммуникативную ситуацию (автор — герой — читатель), что позволяет воспринимать лица и факты как реальные. Такой прием существенно усиливает содержательную сторону текста и увеличивает эстетическое воздействие.

Мы уже отмечали ранее, что в произведениях притчевого характера основную семантическую нагрузку несет авторское толкование. А. Владимиров использует библейскую притчу для передачи содержания, максимально созвучного первоисточнику. Условно фабульное построение сюжета «о ловцах человеков» можно выразить в схеме: просьба — молитва — обещание Небесного Отца — исполнение обещанного. В изложении А. Владимирова библейская притча звучит более убедительно, эмоционально, изложена прекрасным литературным языком.

У В. Крупина фабула не вполне соответствует заданной схеме. Есть лишь первая часть: просьба героя об удачном улове. Вторая же и третья пропущены, они заменены пространными рассуждениями о значении и смысле писательского труда. Впечатление о книге трудно назвать светлым: писатели — «ловцы человеков» — сами не знают, куда вести читателя, а если и знают, то не умеют. В чем же тогда смысл их труда, польза от которого весьма сомнительна?! Позиция В. Крупина звучит и как самокритика, и как критическая оценка современной литературной ситуации.

Следует также отметить различное авторское понимание одного и того же сюжета. Анализируя использование писателями евангельского текста, И. А. Есаулов отмечал, что «неточность цитирования… евангельского текста вовсе не всегда непременно свидетельствует о каком-то сознательном его искажении, но может говорить и о той или иной степени адаптации, усвоения и понимания» [3, 20].

Притчевые сюжеты в произведениях светских авторов выявляют острые проблемы современности, в частности, критически бездуховное состояние нынешнего социума. Сущностными чертами сюжетного развития становятся ситуации обмана, розыгрыша, иллюзии. В этих произведениях выражена потребность толкования авторского замысла. В отличие от классической традиции, значительно более открытым становится сюжетный мотив чудесного действия Божьего Промысла в судьбе человека, открывающего ему истинные смыслы евангельской метаистории и собственного бытия. Вместе с тем современные русские писатели по-прежнему полагаются на духовный потенциал человека, его способность в «метафизической путанице» [2, 73] современного мира искать ту дорогу, которая «ведет к храму».

Marina Sergeevna Krаsnyakova

REDUCTION OF EVANGELICAL "PLOTS"

IN A MODERN ORTHODOX FICTION

Evangelical plots and motives are demanded in a modern fiction, they dictate special structure of a narration. The subject scheme built on the basis of autobiographical material in works of authors-priests more keeps the initial pritchevy structure which is most approached to the primary source. God's action of Trade is comprehended as execution of a request prayer of the person who is initially trusting to the Meanings concluded in the Gospel.