Религиозное просвещение в современной России: мировоззренческий аспект

Alexey Alexandrovich Lagunov

Professor, Doctor of Philosophical Sciences, Professor at the Department of Philosophy and Ethnology at the North Caucasus Federal University, Professor at the Department of Theology at the Stavropol Theological Seminary.

«Итак, если свет, который в тебе, тьма, то какова же тьма?» (Мф 6:23)

Введение

В своей записной тетради за 1880–1881 гг. Ф. М. Достоевский вывел следующую «формулу»: «Русский народ весь в православии и в идее его. Более в нем и у него ничего нет — да и не надо, потому что православие всё». Немного далее он продолжил: «покамест лишь ставлю формулу, да к ней прибавлю и другую: кто не понимает православия — тот никогда и ничего не поймет в народе. Мало того: тот не может и любить русского народа, а будет любить его лишь таким, каким бы желал его видеть» [Достоевский, 1971, 682]. Великий мыслитель, конечно, знал о множестве народов России, исповедующих иную веру, уважал их исторический религиозномировоззренческий выбор, но при этом он глубоко верил в то, что объединяет все народы на огромном пространстве империи именно народ русский, «народ-богоносец», немыслимый вне православия, пусть даже этот народ и не вполне осознает это, требуя еще своего воспитания «в тишине» [Достоевский, 1975, 285] для достижения «духовной „взрослости“» [Алексий Смирнов, Лагунов, 2021, 29] и становления в качестве нации, или «народной личности» [Селезнёв, 1981, 330].

Сегодня, по прошествии почти полутора столетий прогрессирующей секуляризации, из которых половина ознаменовалась в нашей стране активным богоборчеством, слова Ф. М. Достоевского могут показаться донесшимися откуда-то из сферы нереального, во всяком случае, неактуального, кто-то даже может сказать — и утопического. Но ведь сам писатель всегда восставал против различного рода социальных утопий, возникающих в «математических головах» людей, не видящих «исторического, живого пути» [Достоевский, 1973, 196-197], не понимающих православия и не любящих русского народа, душа которого открылась ему не в интеллектуальных салонах, не в монастырских стенах, а в мрачных каторжных бараках. Достоевского никак нельзя отнести к благодушным сочинителям, витающим в собственных вымышленных мирах, он всегда был реалистом, обладающим невероятным талантом в выявлении психологической подоплеки пронзительных экзистенциальных ситуаций, в выявлении, невозможном без точного описания событий и человеческих реакций на них. Мы не можем не верить писателю, получившему такое большое признание как современников, так и потомков, и не в последнюю очередь — за свою приверженность жизненной правде.

В таком случае могли ли долгие десятилетия «научного атеизма» и потребительского секуляризма уничтожить в русском народе христианские всходы, ростки и плоды, которые, конечно, были в изобилии, поскольку, по вышеприведенной формуле, православие для него есть всё? Если бы на этот вопрос можно было ответить утвердительно, тогда бы мы уже не имели права говорить о русском народе, спешно придумывая для него другое наименование: с таким выводом, вслед за Достоевским, согласилось бы великое множество отечественных мыслителей. Значит, извлечение плодов православного духовно-материального опыта из-под секулярного спуда, скрывающего их, становится необходимой для современных поколений задачей. Адекватное мировым реалиям решение данной задачи будет способствовать не только сохранению русского народа, на государственном уровне признанного «системообразующим звеном», благодаря объединяющей роли которого сформировались «уникальное культурное многообразие и духовная общность многих народов, приверженных единым принципам и ценностям» [Указ, 2012], но и актуализации заложенного в нем православного потенциала.

«Религия и я»: о чем говорит статистика?

Полтора десятилетия назад на встрече с молодежью и студенчеством Москвы Святейший Патриарх Кирилл сказал: «Я не вижу другого пути для духовного возрождения нашего народа, кроме как перевести религиозный фактор исключительно из сферы фольклора, культуры в сферу реальных размышлений, в сферу реального творчества» [Книга размышлений, 2009, 278].

Для использования в творческом процессе колоссального духовно-материального опыта, накопленного за тысячелетия традиционными российскими религиями, необходима заинтересованность студенческой молодежи в его изучении, причем интерес этот, по нашему мнению, должен быть не столько отстраненным, сугубо религиоведческим, сколько глубинно-личностным, основанным на укрепляющейся знаниями конфессиональной идентичности, на растущем осознании своей принадлежности к тому или иному конкретному вероисповеданию, — ведь творчество начинается там, где есть внутренняя свобода личности, стремящейся к самовыражению и обязательно опирающейся при этом на уже усвоенные ею базисные представления о мире и его метафизических началах. Как обстоит дело со сформированностью у студентов этой идентичности, могут показать результаты социологических опросов студентов 1–2 курсов различных образовательных направлений, проводившихся на протяжении 12,5 лет (2012, 2019, 2022 и 2024 гг.) в Северо-Кавказском федеральном университете под общей рубрикой «Религия и я» (см. подр.: [Лагунов, 2012; Лагунов, 2019]).

К главным задачам этой серии опросов относились: выявление динамики оценки северокавказской студенческой молодежью роли религий в современном мире; определение соотношения верующих и неверующих среди учащихся; выяснение числа респондентов, приверженных конкретной конфессии, т. е. обладающих в той или иной степени сформированной конфессиональной идентичностью. Компаративный анализ результатов социологических опросов показал, что замеры, проведенные в 2024 и 2022 гг., практически совпали, небольшие расхождения в них вполне можно отнести к статистической погрешности: три четверти представителей опрошенной учащейся молодежи (соответственно 72% и 76%) отнесли себя к верующим людям, более половины студентов определились в качестве приверженцев конкретной конфессии (61% и 55%), однако при этом хотя бы изредка участвовало в богослужениях или совместных ритуальных действиях религиозных общин немногим менее одной четверти респондентов (24% и 23%). Примерно пятая часть опрошенных декларировала свое неверие (21% и 18%), а процент не определившихся с собственным отношением к вере/неверию был минимален (7% и 6%).

Результаты же более ранних опросов были явно иными, в особенности это относится к 2019 г., когда число неверующих превысило треть от количества опрошенных (35,3%), между тем как число принимающих участие в жизни религиозных общин было значительно больше позднейших данных, также превышая треть общего числа участников опроса (38,7%). Возможно, последующее уменьшение рядов атеистически настроенной молодежи (в 2022 и 2024 гг.) можно связать с повышением тревожности в обществе, как известно, приводящим к росту числа верующих, однако одновременное уменьшение количества студентов, участвующих в жизни религиозных общин, этим не объясняется, поэтому остается или признать наличие статистической ошибки, или искать другие факторы, определившие данную поляризацию респондентов со сформировавшейся конфессиональной идентичностью, с одной стороны, и с ее отсутствием — с другой.

Но еще более необъяснимым может показаться сопоставление данных, полученных в 2012 и 2019 гг.: за этот период резко увеличилось количество неверующих — с 4,3% до 35,3% (рост на 31%), и одновременно число студентов, приверженных конкретным конфессиям, значительно уменьшилось, с 82,9% до 48,7% (падение на 34,2%). Поскольку опросы проводились анонимно, а студенты проявляли заинтересованность ими, то сомневаться в искренности их ответов не приходится. Впоследствии сами участники высказали предположение о том, что рост атеистически настроенных респондентов объясним «модой на атеизм» в среде школьной молодежи. Этот не совсем ожидаемый нами фактор падения религиозности, в свою очередь, вызвал вопрос о том, откуда же взялась эта мода. Ведь известно, что у истоков всякой модной тенденции, как правило, кто-то стоит. Ответ был следующим: из интернета, из социальных сетей, из особо популярных у школьников блогов, вызывающих стремление подражать их авторам.

Мы хорошо помним, что во многом благодаря личной инициативе Святейшего Патриарха Кирилла в школах России была введена дисциплина «Основы религиозных культур и светской этики» (ОРКСЭ), однако, как, к сожалению, нередко бывает, реализация этого безусловно полезного начинания оказалась не вполне соответствующей ожиданиям по следующим причинам: во-первых, по свидетельству опрошенных студентов, когда-то изучавших эту дисциплину, она ведется, как правило, не специально обученными теологами, подготовка которых в российских вузах сейчас набирает темпы, а прошедшими лишь короткие курсы повышения квалификации учителями начального обучения, и, во-вторых, изучение религиозных культур ограничивается сейчас 4-м классом и не продолжается в дальнейшем. Это приводит к тому, что религиозная проблематика начинает актуализироваться очень рано и далеко не всегда качественно, потом же ее в школах совсем перестают обсуждать1, при этом интерес к ней у школьников остается, а вот компетентной информации уже нет — ее недостаток и компенсируют блоги и социальные сети, часто весьма сомнительной репутации. Выход из создавшегося положения видится только один: проведение более интенсивной религиозно-просветительской работы, в частности — введение новых школьных дисциплин, направленных на изучение традиционных российских религий, причем в старших классах. Тогда, следует надеяться, блогеры и социальные сети не будут так ощутимо определять мировоззренческо-идеологическую направленность сознания нашей молодежи.

При сопоставлении результатов опросов за 2012 и 2019 гг. также обращает на себя особое внимание высокий уровень сформированности у студентов конфессиональной идентичности в 2012 г. (82,9% респондентов при 95,7% отнесших себя к верующим людям). Заметим, что, скорее всего, здесь показатели были бы гораздо скромнее, если бы перед опросом студенты в течение почти двух месяцев не изучали дисциплину «Религиоведение», что несколько нарушило «чистоту эксперимента». С ними было проведено около 36 часов лекционных и практических занятий, они с неподдельным интересом занимались также самостоятельно, познакомились с историей традиционных религий, с их социальными функциями и особенностями вероисповеданий. И хотя курс ко времени опроса был вычитан наполовину и очень кратко, все же это дало возможность обучающимся самостоятельно и обоснованно сделать свой выбор. Ко времени последующих опросов дисциплина «Религиоведение» была убрана из учебных планов.

На наш взгляд, это хороший пример того, как может воздействовать на сознание молодежи религиозно-просветительская деятельность, направленная на получение ею знаний о религиозной сфере социальной жизни. Отметим, что возможное желание студентов «угодить» преподавателю при проведении опроса мы исключаем, поскольку, во-первых, опрос проводился, повторим, анонимно и, во-вторых, опросы 2019, 2022 и 2024 гг. также осуществлялись при проведении практических занятий, но по другим дисциплинам (соответственно, «Личность в пространстве российской цивилизации», «Основы российской цивилизации», «Основы российской государственности»), лишь в одной своей теме затрагивавшим религиозную проблематику. Следовательно, можно сделать вполне однозначный и достоверный вывод: планируемое сегодня Министерством науки и высшего образования Российской Федерации введение на первом курсе всех высших учебных заведений нашей страны дисциплины «История религий России» (вслед за уже апробированной дисциплиной

«Основы российской государственности») существенно повысит число студентов, если не определившихся с собственными мировоззренческими ориентирами, то начинающих серьезно над ними задумываться. И это будет важным шагом на пути совершенствования отечественного образования, следующим же шагом должно стать расширение религиозно-просветительской компоненты школьных программ.

Источник просвещения

Закономерен вопрос: для чего же необходима религиозно-просветительская деятельность в российских учебных заведениях, ведь без нее они как-то же обходились в течение уже более чем столетия? Действительно, обходились, однако такое положение дел, по нашему мнению, нормальным не является: 74-летнее отсутствие этой деятельности в советский период объяснялось нетерпимостью власти к любого рода мировоззренческим вариациям, приведшей при ослаблении и дальнейшем крахе марксистско-ленинской идеологии к «идеологическому вакууму» в общественном сознании, на заполнение которого, далеко еще не завершенное, потребовалось три десятилетия. Нормальным же для социальной жизни и воспитательно-образовательной системы является как раз наличие в той или иной степени выраженной религиознопросветительской деятельности, способствующей осуществлению основополагающей социокультурной функции — трансляции от поколения к поколению религиозномировоззренческих ценностей и идеалов, без которых невозможна преемственность общественного сознания и социальной жизни.

Идея просвещения в современном ее понимании прочно связана с определенной историко-философской эпохой, в которой декларировалась необходимость широкого распространения знаний для формирования творческих, свободных личностей, способных, опираясь на собственные силы, создать справедливое общество по законам человеческого разума. Между тем хорошо видная издалека надпись на домовом храме в честь мц. Татианы, расположенном во флигеле старого здания Московского университета, недвусмысленно указывает нам на Источник всякого знания, каким он представлялся задолго до наступления «просветительской эпохи»: «Свет Христов просвещает всех». Для христианской гносеологии мысль, выраженная этой надписью, очевидна, она прямо вытекает из начальных слов Евангелия от Иоанна², и многие поколения богословов посвятили ее развитию свои многочисленные труды. В философском же аспекте она была глубоко продумана протопр. Василием Зеньковским, полагавшим, что «Догматика есть философия веры, а христианская философия есть философия, вытекающая из веры . Познание мира и человека, систематическая сводка основных принципов бытия не даны в нашей вере, они должны быть построяемы в свободном творческом нашем труде, но во свете Христовом » [Зеньковский, 1997, 22].

С одобрением восприняв идею И. Канта о наличии в нашем познании трансцендентальных априорных начал, благодаря которым становится возможной общеобязательность знания, он, однако, указывал на ошибку немецкого мыслителя, заключавшуюся в смешении трансцендентального сознания с субъективным, индивидуальным, ошибку, инициировавшую впоследствии бесконечные поиски гносеологического субъекта, представлявшие собой «чистейшую мифологию» [Зень-ковский, 1997, 127]. Ценность философского трансцендентализма для христианского мировоззрения, по мнению протопр. В. Зеньковского, заключается прежде всего в том, что он выводит нас за пределы индивидуального сознания, заставляя обратиться к понятию общего для всех, «церковного разума». Хотя «сила разумения» и проявляется эмпирически в индивидуальных сознаниях, в ипостасях, но принадлежит не им, а Церкви, через жизнь в которой и становится возможным постижение нами истины. Для того чтобы отыскать настоящий «субъект разума», следует двигаться «в сторону понятия „всечеловеческого единства'», обусловливаемого единой сущностью человечества, которая «не существует вне ипостасей, как и ипостаси не существуют вне своей единой сущности» [Зеньковский, 1997, 59]. Значит, заключает свое рассуждение протопр. В. Зеньковский, субъект разума следует искать не в самих по себе человеческих ипостасях, и даже не в единой сущности всечеловечества, а в их метафизической связанности: «Субъектом разума является нерасторжимая связь единой сущности человечества и его многоипостасного эмпирического бытия... это и есть то, что христианство именует Церковью» [Зеньковский, 1997, 59-60]. Данный вывод прямо коррелирует с экклезиологией А. С. Хомякова, в соответствии с которой «мудрость, живущая в тебе, не есть тебе данная лично, но тебе, как члену Церкви и дана тебе отчасти, не уничтожая совершенно твою личную ложь; дана же Церкви в полноте истины и без примеси лжи» [Хомяков, 1995, 42].

Здесь вполне резонен вопрос: ведь христианская Церковь возникла в определенное историческое время, как же тогда обстояло дело с человеческим познанием во времена, предшествовавшие этому? Протопресвитер В. Зеньковский дает на него следующий ответ: познание и жизнь людей принципиально христоцентричны, а Церковь «существовала от начала человечества, но тогда не было еще воплощения этого бытия Церкви в истории — она была в мире лишь в душах человеческих, каждая из которых Христом была просвещена и светом Его возведена в достоинство человеческое» [Зеньковский, 1997, 61]. До Боговоплощения единосущие человечества было потенциальным, оно лишь предоставляло возможность единения, и только с возникновением исторической Церкви эта «естественная» соборность сделалась соборностью «благодатной» (см.: [Зеньковский, 1997, 63]). К тому же, и это звучит очень актуально, мыслитель признавал существование и нехристианских религиозных, и даже далеких от христианских принципов секулярных форм познания: «Для нас важно принять то, — писал он, — что свет Христов, сияющий без преград в Церкви исторической, действует, однако, и там, где он не сияет » [Зеньковский, 1997, 130].

Итак, для христианского мировоззрения всегда было свойственно христоцентрич-ное восприятие идеи просвещения, и произошедшую в XVIII в. ее переинтерпретацию мы вправе характеризовать как деформацию, искажение первоначального смысла. Утверждения об автономности личности и самодостаточности человеческого разума в познавательных процессах обусловили общую мировоззренческую инволюцию от тео-центризма к антропоцентризму (который ведь тоже не возник сам по себе, являясь «искаженным до неузнаваемости теоцентризмом» [Лагунов, 2018, 231]) и привели нас к столетиям торжества утопического мышления. Как же прав оказался протопр. В. Зень-ковский в своей констатации того несомненного факта, что «христианское человечество доныне живет евангельскими благовестиями, но оно ищет их осуществления без Христа, без Его Церкви и ее таинств » [Зеньковский, 2008, 407]! Однако есть ли у нас сегодня основания считать христоцентричную интерпретацию идеи просвещения анахронизмом? Как представляется, их нет хотя бы потому, что всякому творческому человеку обычно свойственно стремление к исправлению ранее допущенного по какой-то причине искажения, он пытается воссоздать первоначальный оригинальный замысел, а не продолжать деформировать его дальше, если уже так получилось…

Спор между верами

Просвещение нередко рассматривается исследователями не только как историкофилософская эпоха, но и как характерный для культурной жизни Европы и Америки XVIII в. «особый тип мировоззрения и философии» [Длугач, 2010, 366], оказавший значительное влияние на современность, и с этим нельзя не согласиться. Мировоззрения же в качестве выраженных в аксиологических установках систем знаний человека о мире и о своем месте в нем складываются из убеждений, характеризующихся «той энергией, настойчивостью, решительностью, с которыми они высказываются, обосновываются, защищаются, противопоставляются другим убеждениям» [Ойзерман, 2010, 579]. Убеждения необходимы для всякого мировоззрения, даже претендующего на статус сугубо научного, потому что наше знание о мире, какую бы его область мы ни взяли, имеет принципиально аксиоматический характер вследствие ограниченности и условности познавательных возможностей человека. Даже геометрия Евклида, одно время считавшаяся чуть ли не абсолютным знанием (по причине чего философы пытались использовать ее методологию в своих работах, а Б. Спиноза главный труд своей жизни озаглавил «Этика, доказанная в геометрическом порядке» [Спиноза, 1998]), на поверку оказалась диверсифицируемой системой, основывающейся на определенных аксиомах, в которые нужно верить и которые не требуют доказательств не потому, что в них не нуждаются, а потому что они невозможны. Что же касается мировоззрений, обязательно включающих в сферу своих интересов не только физические, но и метафизические вопросы, то им куда больше необходимы фундирующиеся верой убеждения и расширенная аксиоматика: вот почему всякое мировоззрение является религиозным.

Известный русский философ В. И. Несмелов в своем фундаментальном труде «Наука о человеке» писал, что целостное мировоззрение «заключается в определении человеком своего назначения в мире и своих должных отношений к миру » и отличается от простого миросозерцания, имеющего своим продуктом «возможно полное и возможно точное представление цельной картины мира , каким он существует для человека по данным чувственного опыта или по выводам научного мышления» [Несмелов, 2000, 282]. Если бы человек не выходил за пределы положительной науки и научной философии, ограничиваясь рассудочно-эмпирическим познанием мира, то он был бы обречен всегда оставаться без «цельного разумения мира». Однако его интеллект по своей природе организован таким образом, что может рассматривать мир в двух аспектах — «с точки зрения времени и с точки зрения вечности». В первом случае человек воспринимает эмпирическое содержание мира в чувственно-наглядном представлении, а потому видит в мире лишь бесконечное многообразие; во втором же «он рассматривает тот же самый мир вещей и событий в религиозном созерцании его безусловной основы, и потому с этой точки зрения мир представляется ему уже не только механическим сцеплением преходящих вещей и событий, но и реальным осуществлением во времени вечных идей и хотений Бога» [Несмелов, 1992, 9–10].

Миросозерцание, имеющее своим результатом определенную картину мира, таким образом, кардинально отличается от мировоззрения, призванного эту картину осмыслить и выработать должное к ней отношение. Взирает на мир, пытаясь найти в нем свое место, всегда человек, а он, как верно заметил протопр. Александр Шмеман, «религиозен по существу. И если он отказывается от религии трансцендентного, то есть надмирного, Бога, то он необходимо принимает религию имманентного Бога, имя которому может быть Социализм, История, Культура, все что угодно… Поэтому в мире идет спор не между верой и неверием, а между разными верами» [Шмеман, 2011, 70]. Характерной же особенностью нашей эпохи, в отличие от прежних исторических времен, является то, что она «лишена единого объекта веры, единой системы религиозных ценностей, которые были бы безоговорочно приняты всеми» [Шмеман, 2011, 70]. Ранее неиссякающими историческими источниками мировоззренческих убеждений являлись традиционные религиозные вероисповедания, опираясь на которые личность имела возможность, по словам М. Элиаде, «вписаться» в реальное, не подвергаясь при этом «риску заблудиться среди не имеющих образца поступков, актов „субъективных“ и, в общем, никчемных» [Элиаде, 2000, 297]. Тем самым она обретала ориентиры и преодолевала все кризисы своего бытия, сознательно и свободно следуя в выбранном направлении. Теперь же вследствие процессов секуляризации мировоззренческое влияние традиционных религий на человека заметно ослабло, уступая место не столько атеистическим (так как на одном отрицании нельзя построить положительного мировоззрения), сколько разнообразным квазирелигиозным представлениям, в хаосе которых личность, еще не выработавшая в себе твердых убеждений, легко может потеряться в реальности.

Статья 28 Конституции Российской Федерации предоставляет все возможности для мировоззренческого выбора гражданина, гарантируя каждому свободу совести, «включая право исповедовать индивидуально или совместно с другими любую религию или не исповедовать никакой, свободно выбирать, иметь и распространять религиозные и иные убеждения и действовать в соответствии с ними» [Конституция, 1993]. Однако чтобы осмысленно реализовать свое конституционное право, чтобы свободно, самостоятельно и разумно выбрать, гражданину нужно иметь представление о предметах выбора, и формировать такое представление целесообразно уже на начальных этапах воспитания и обучения, в школах, давая затем возможность углубления полученных там знаний в вузах. Кроме того, усвоение обучающимися хотя бы минимальной информации о традиционных российских религиях позволит им не только полноценно общаться со сверстниками, являющимися представителями различных конфессий, но и эффективно противостоять сектантским и псевдорелигиозным инсинуациям, среди которых могут быть и весьма деструктивные. Поэтому правомерно констатировать, что российской воспитательно-образовательной системе сегодня крайне необходима почти отсутствующая в ней религиозно-просветительская деятельность. При этом следует заметить, что в условиях поликонфессионального общества задача определения содержательной составляющей религиозно-просветительских дисциплин усложняется, требуя включения в них информации, касающейся не только православия, но и других традиционных российских религий (прежде всего ислама, иудаизма, буддизма). Тем не менее мы выражаем уверенность, что при надлежащем подходе к организации религиозно-просветительской деятельности вполне возможно отыскать в широких пределах догматически различающихся вероисповеданий общие «темы и смыслы и в культурной проблематике, и в духовно-нравственной жизни, и в творческой деятельности» [Алексий Смирнов, Лагунов, 2023, 241], и это, в свою очередь, будет способствовать развитию межконфессионального диалога в нашей стране, более предпочтительного, чем мировоззренческий спор между верами.

Заключение

Когда мы говорим о религиозном просвещении, реализуемом в рамках воспитательно-образовательной системы, то при конституционно определенном светском характере российского государства речь, конечно, может идти лишь о получении учащимися первоначальных знаний о религиях, их вероисповеданиях, истории и культуре. Но достаточно часто однажды воспринятое знание вызывает у человека стремление к его приращению. Прослушав полноценный курс о традиционных религиях, не заинтересуется ли школьник или студент теми или иными богословскими, философскими, историческими или культурологическими вопросами, связанными с конкретной конфессией, и не станет ли это, в частности, прологом к его воцерков-лению, приобщению к «разуму Церкви»? Ведь нам не могут быть ведомы все пути просвещения в христианском его понимании.

К моменту, когда Ф. М. Достоевский написал свою формулу, православие уже на протяжении девяти столетий не только объединяло русский народ, являясь для него всем, но и способствовало исполнению им системообразующей роли — сплочению народов России в едином цивилизационном пространстве. Есть ли у нас сегодня, после векового блуждания среди ложных кумиров, необходимость искать какие-нибудь еще мировоззренческие основания, при этом усиленно, но бессмысленно извлекая «русскость» из генетического кода? Или пора все же вспомнить о настоящих истоках — и просвещения, и русского народа?

По всей России восстановлено и построено заново множество церковных зданий, и нельзя не видеть в этом промыслительного знака: в их стенах свет Христов постепенно собирает нас вместе, нерасторжимо связывая многоипостасное эмпирическое бытие человечества с его единой сущностью.