Роман-антиутопия Энтони Троллопа «Установленный срок»: взгляд на настоящее через будущее

[Ibid: 489]). Подобные рассуждения об особом месте в системе творчества Троллопа этого позднего романа, писавшегося с декабря 1880 г. по февраль 1881 г., публиковавшегося с октября 1881 г. по март 1882 г., характерны для мировой троллопианы и в XX в. Например, Виктория Глендиннинг называет «Установленный срок» «коротким, удивительным романом» [Glendinning 1992: 491], Руфь Апробертс – «странным маленьким романом» [ApRoberts 1971: 46], а Роберт Полхимус – «скучным футуристическим романом» [Polhemus 1968: 219]. С Полхимусом соглашается Джеймс Поуп-Хеннесси, для которого этот роман «неизобретательный, глупый и скучный» [Pope-Hennessy 2001: 356]. Один из ведущих британских троллоповедов Дэвид Скилтон полагает, что «Установленный срок» «непохож на другие произведения Троллопа» [Skilton 1993: viii]; столь же категорично и мнение Артура Полларда, который пишет: «Это наименее характерное для Троллопа произведение», и даже иронично сетует, что ««роман хотя и короткий, но все же явно длиннее, чем нужно» [Pollard 1978: 165]. А ведущий в свое время англоязычный теоретик и историк литературы Брэдфорд Бут, называя роман «Установленный срок» «очень скучным», утверждает, что перед нами «наиболее нетроллоповский роман Троллопа» [Booth 1958: 129].

Американский троллоповед Джеймс Кинкейд называет «Установленный срок», как и романы «Кузен Генри» ( Cousin Henry, 1879) и «Ангел Айялы» ( Ayala’s Angel , 1881), «экспериментальным» в жанровом отношении; кроме того он справедливо видит в романе с его напряженным «я-повествованием» отголоски весьма популярного в троллоповские времена – благодаря Томасу Браунингу и Альфреду Теннисону – лироэпическому жанру драматического монолога («dramatic monologue») [Kincaid 1977: 234]. При этом критик подчеркивает, что «именно в «Установленном сроке» Троллоп проводит свой самый странный эксперимент с формой» [Kincaid 1977: 248]. Та же мысль звучит и у Джеффри Харви, характеризующего роман как «забавное смешение любовной истории, фантазии и социального реализма» [Harvey 1980: 32].

Действительно, с жанровой точки зрения роман являет собою необычную структуру, где на футуристической фабульной основе соединяются элементы того, что в принципе уже можно назвать антиутопией и психологическим романом.

С точки зрения футуристической фабулы, действие романа перенесено почти на сто лет вперед – в 1980 г., и происходит на вымышленном острове Британнула, расположенном недалеко от Новой Зеландии, откуда в недалеком прошлом на остров переехали британские колонисты и организовали сначала колонию, а затем и независимое государство, которое признала Великобритания. Мы оказываемся на острове в тот момент, когда впервые должен быть исполнен когда-то с большим энтузиазмом принятый молодым парламентом молодой республики закон, по которому всякий человек, достигший 68 лет, обязан добровольно подвергнуться эвтаназии, чтобы не обременять страну тратами на содержание стариков и их лечение и сделать население Британнулы тотально и перманентно здоровым, физически крепким, трудоспособным, приносящим государству только пользу, а потому делающим его богатым и процветающим. Между прочим заметим, что в «О дивном новом мире» (Brave New World, 1932) Олдоса Хаксли люди умирают даже раньше – в 60 лет, а потому возникает мысль: не от Троллопа ли пришла эта идея одному из главных антиутопистов ХХ в.?

Обстоятельства, предложенные Троллопом в «Установленном сроке», – это доведенные до экстремума викторианские прагматизм и утилитарность, драматико-ироническая смесь мальтузианства и бента-мизма. Главный герой и рассказчик, свергнутый Британией и отправленный в метрополию бывший президент Британнулы Джон Невер-бенд, защищая принятый когда-то по его инициативе закон, который получил название «Закон о фиксированном периоде жизни», видит в нем билль, «с помощью которого человеческое существо сразу же достигнет блаженства совершенства» [Trollope 2017: 80].

Сюжетно повествование организовано как некая ретроспекция свергнутого военными Британии президента выдуманной автором республики, принужденного под давлением бывшей метрополии покинуть не только свой пост, но и страну, и на борту военного корабля, везущего его в Англию в некую «почетную ссылку», пишущего книгу о произошедшем. К концу романа книга Невербендом не дописана, и читателю остается только гадать, чем закончится отнюдь не добровольное возвращение героя-рассказчика на историческую родину.

Подчеркнем, научно-фантастическая составляющая футуристического взгляда Троллопа в романе не слишком богата на идеи. То же впоследствии мы увидим и у Уэллса, к моменту появления которого подобная «малая технологичность» английских фантастических (или, как называли в XIX веке подобные повествования, футуристических) романов стала уже традицией: эту же тенденцию (в большей или меньшей степени проявленной) мы отмечаем и в утопии Э.Бульвер-Литтона «Грядущая раса» ( The Coming Race , 1871), и в упоминавшейся уже антиутопии С.Батлера «Эреуон». Этим писателям научно-фантастические экзерсисы нужны были прежде всего для развертывания в некоем будущем социально-психологических коллизий, что отвечало именно романной сути произведений: вспомним классическое уже определение романа как погружение во внутреннюю жизнь, по Томасу Манну.

Виктория Глендиннинг пишет: «Помимо черного юмора, Троллоп развлекается тем, что фантазирует насчет технологических прорывов будущего» [Glendinning 1992: 491]. Научно-техническая фантазия Троллопа не слишком «разгулялась»: он, согласимся с исследовательницей, по-прежнему мыслит в категориях лошадей и экипажей, хотя герой-рассказчик разъезжает на трехколесном велосипеде с мотором (у писателя – steam); в игре в крикет используется механический (от мотора функционирующий) боулер (т.е., метатель мяча); самое примечательное из этого «технического предвидения» – английский военный корабль, вооруженный пушкой с 250-тонными снарядами, способными в один миг разрушить город. Именно этот «аргумент» и беспокойство Не-вербенда о том, что его и соратников сопротивление военному диктату Великобритании может привести к разрушению столицы республики и гибели многих тысяч его жителей, вынуждают его уйти с поста и покинуть страну. Критики говорят о некоем предвидении Троллопом оружия массового уничтожения, нечто вроде атомной бомбы, и шантажа им. В романе английские морские офицеры также используют некое подобие мобильных телефонов, а журналисты – нечто вроде факса, когда отправляемая из одного места статья уже через час оказывается в другом (Лондоне, в данном случае).

Литературовед Корал Лансбери верно заметила, что только в двух романах Троллоп обходится без излюбленных тем денег и супружества: в историческом романе о Французской революции «Вандея» ( Le Vandée , 1850) и футуристическом романе «Установленный срок» [Lansbury 1981: 84]. Однако это справедливо до некоторой степени; в «Установленном сроке» значительную сюжетную роль играет любовь сына героя-рассказчика мистера Невербенда Джека к Еве, дочери Габриэля Красвеллера, друга президента и первого гражданина Британнулы, который должен был выполнить закон о добровольной эвтаназии и сопротивление которого этому, а также Евы, Джека и его матери, миссис Не-вербенд, создает нравственно-психологическое напряжение, столь характерное для произведений Троллопа и во многих из них виртуозно развернутое, но в этом романе не слишком художественно удачно представленное.

В самом объемном на сегодня исследовании романов Троллопа после 1875 г.– книге Роберта Трейси «Поздние романы Троллопа» (Trollope’s Later Novels, 1978) – «Установленному сроку» отведена целая глава с красноречивым названием «Isolation in Age». Р. Трейси справедливо обобщает, говоря, что три поздних романа – «”Установленный срок”, “Семья мистера Скарборо” (Mr. Scarborough’s Family, 1883) и “Любовь старика” (An Old Man’s Love, 1884) – произведения о старых людях, об их стремлении утвердить себя, настоять на том, что они по-прежнему живы и вполне способны играть определенную роль в решении проблем дня» [Tracy 1978: 284]. Трейси называет один важный момент, подвигнувший Троллопа на написание романа, цитируя его письмо сыну Генри от 21 декабря1880 г.: «…ничто меня не пугает так сильно, как вынужденная праздность» [Ibid]. Как полагает Трейси, это отражается в романе в том, что наихудшее последствие введенного в вымышленной стране Британнула закона о добровольной эвтаназии в 68 лет – даже не сама преждевременная смерть, а то обстоятельство, что, человек, достигший 67 лет, последний год перед добровольным уходом из жизни проводит в полной изоляции от других, ни о чем не заботясь и наслаждаясь, как рассчитывали инициаторы закона, покоем и тишиной, т.е. как раз живя в праздности. Именно такой покой и выматывающая праздность входят в число наиболее неприемлемых жизненных практик в викторианском обществе, где само понятие джентльменства, например, на фоне «галантного XVIII века» кардинально преобразилось, подразумевая джентльмена, обязательно делающего что-нибудь полезное для общества.

Есть еще один момент в жизни Троллопа, имеющий отношение к роману и его теме. По словам старшего брата Томаса, писатель больше всего боялся остаток жизни провести так, как это вынужденно сделала его мать, писательница Фрэнсис Троллоп, у которой, пишет Виктория Глендиннинг, «сознание умерло прежде, чем умерло тело» [Glendinning 1992: 348] и которая последние годы своей жизни провела именно в такой «вынужденной праздности». Её-то как раз и страшился Троллоп. Наверное, поэтому, хотя главный герой, в отличие от центральных героев практически всех романов Троллопа, крайне далек от автора, тем не менее, имея в виду его идею эвтаназии, стоит согласиться с Ричардом Малленом и Джеймсом Мансоном, которые говорят о том, что «не ясно, на чьей стороне Троллоп, поскольку аргументы как за, так и против эвтаназии в значительной степени равны...» [Mullen, Munson 1996]. Троллоп не случайно наделяет Невербенда-анти-героя этой идеей: освободить стариков от трагического осознания своего физического и ментального бессилия и немощи.

Как полагает известный английский троллоповед A. Кокшат, смерть становится центральной темой этой, в целом, как он полагает, неудачи писателя, причем «обращение к теме смерти – целая головоломка» [Cockshut 1955: 91]. Герой-рассказчик романа, президент республики Британнула Невербенд, по Троллопу, при помощи закона о добровольной эвтаназии пытается прежде всего улучшить общество и качество жизни в нем, но одновременно – изменить отношение людей к смерти, заставить воспринимать ее как благо для потомков и страны в целом. Однако роман убеждает, подчеркивает критик, что «людей при любом общественном строе не удастся уговорить не бояться смерти» [Ibid: 92]. Да и сам герой-рассказчик понимает это, отмечая в итожащей его деятельность как президента рукописи, создаваемой на корабле, везущем его, свергнутого и покинутого даже родными, в Англию: «Я действительно видел, что у нынешнего поколения невозможно вызвать чувство удовлетворения системой. Мне следовало бы заявить, что это начнется только с тех, кто в настоящее время еще не родился» [Trollope 2017: 154]. С Кокшатом соглашается Д. Скилтон, когда полагает, что Невер-бенд изображен человеком, который надеется воспитать в людях «здоровое» отношение к смерти при помощи победы разума над унаследованными чувствами» [Skilton 1993: xiii].

Понятно, что Троллоп пишет роман об отношении ко всякой новации, к любой реформе, но прежде всего – «о маниакальном продвижении реформы» в ситуации общественного сопротивления ей [Skilton 1993: xiv]. И подвигает его к этому знаменитый викторианский принцип «средней линии» и компромисса, отказа от каких-либо крайностей и экстремумов, но одновременно – при разумном анализе всех привходящих и всех последствий вводимой новации.

В образе Невербенда Троллоп как раз воплощает крайность, ригидность исполнения законов и предписаний и нравственные издержки воплощения доктрины в жизнь, столкновение абстрактной целесообразности и реальной жизни, а также личного и общественного, чувства и долга, порою однозначно толкуемого. Говоря о последнем, подчеркнем, что образ Невербенда – это упрощенное и несколько выпрямленное продолжение идей, вложенных в образ Джона Болда в раннем романе «Смотритель» ( The Warden ; 1855). Болд у Троллопа буквально «подстегиваем реформистским рвением» и в неуёмной жажде изменить закон во имя, как ему кажется, идеалов справедливости едва не рушит свое личное счастье и счастье любящей его дочери того, кого он обвиняет в невольном исполнении неправедного закона [Oxford Reader's Companion to Trollope 2001: 560].

Обратим внимание на суждения A. Кокшата о характерах, созданных Троллопом в этом романе: «Тут нет даже попытки быть реалистичным, а характеры по большей части – плоские фигуры с комическими именами» [Cockshut 1955: 91]. И это в значительной степени справедливо в отношении образа свергнутого президента Британнулы, так и не отказавшегося от мысли об общественном благе его антигуманной идеи, готового ее защищать, пропагандировать и продвигать. Пример тому – его споры и дискуссии, прямые и опосредованные, с Красвелле-ром и его дочерью Евой, женою и сыном, мистером Грейбоди, смотрителем «колледжа», так эфемистски названного места подготовки стариков к добровольной эвтаназии, морскими офицерами, особенно – с лейтенантом Кросстризом, и другими членами экипажа корабля, везущего его по сути в неизвестность. Весьма показательны также его размышления о том, что пребывание в Англии он будет использовать для приобщения старой цивилизации к его новаторской и придуманной во благо человечества идеи, хотя отлично осознает, насколько трудно будет вложить эту, как он уверен, прогрессивную идею в закосневшее сознание британцев [Trollope 2017: 154–163].

Отношение автора к герою амбивалентно, и ирония этому крайне способствует. Достаточно расшифровать фамилию, которой Троллоп «награждает» своего антигероя: Невербенд (Neverbend) в переводе означает «никогда не склоняющий головы». И такому герою автор перепоручает повествование. Тут трудно не вспомнить размышления А. Кокшата о том, что повествователь в этом романе Троллопа – «вообще нетроллоповский расскачик», и это необычно, поскольку даже в крайне редких для Троллопа произведениях с я-повествованием рассказчик все же всегда – «замаскированная версия автора» [Cockshut 1955: 92], и это – свойство едва ли не всякого викторианского романа. Кокшату вторит Д. Скилтон: «Рассказчик этого романа – самый ненадежный голос, который когда-либо использовал Троллоп». И подчеркивает «необычную отстраненность Троллопа от своего предмета», имея в виду изначально вложенный в образ Невербенда негативный тезис фанатика идеи [Skilton 1993: vii, x]. Именно это объясняет тот факт, что Троллоп не вмешивается в повествование Невербенда, по словам Трейси, представляя его «настолько благоприятно, насколько это возможно, и позволяет ему оправдываться, избегая [прямого] осуждения или любого опровержения его великой идеи. Но Невербенд по сути разоблачает себя сам, ибо демонстрирует отсутствие элементарной человечности, свою неспособность чувствовать» [Tracy 1978: 291].

Однако Троллоп-писатель не может обойтись без психологизма, ставшего основой его художественного изображения взаимоотношений героя с миром. Поэтому характерологический зачин столь важен в его романах, а потому и его антигерои всегда рисуются «круглыми» (воспользуемся знаменитым определением Э. М. Форстера); таковы, например, Лиззи Юстэс из «Бриллиантов Юстэсов» (The Eustace Diamonds, 1873), Фердинанд Лопец из «Премьер-министра» (The Prime Minister, 1876) и Огастэс Мельмот из «Как мы теперь живем» (The Way We Live Now, 1875). В случае с «Установленным сроком» перед нами образ одержимого разумностью и законом человека, да еще и «перенесенного» в будущее. Этот образ у Троллопа не нов: вспомним еще раз мистера Болда из раннего романа «Смотритель». И уже тогда, в 1855 г., Троллоп восхитил читателей и критиков психологической глубинной повествовательной подачи нравственно-психологических дилемм своих героев, в том числе и не отвечающих писательским представлениям об умеренности и разумности. Невербенд в этом романе, например, вроде бы рисуется «круглым», когда горюет оттого, что именно его самый близкий друг Красвеллер должен быть первым, кто обязан исполнить закон об установленном сроке жизни жителя Британнулы, но при этом предмет его не столько грядущее расставание с дорогим другом, сколько сожаление, что тот не понимает величия момента неизбежного торжества такого разумного и принятого во благо всего Человечества закона. В этом же направлении развертывается душа Невербенда, когда этому закону противится столь ему симпатичная Ева Красвеллер, о супружестве своего сына с которой он мечтает, а также предмет его гордости сын Джек и любимая им жена. Казалось бы, вот где психологическое мастерство Троллопа, широко известное по предшествующим романам, должно было бы проявиться во всем блеске. Однако этого не происходит.

Однако по шкале нравственных ценностей Троллопа, разумность идеи и закона, ее провозглашающего, оказывается опровергнута простыми человеческими чувствами: дочерней преданностью, любовью, сердечностью и искренностью дружбы, памятью юности и пр. И «пребывание» всего этого в некоем будущем лишь подтверждает величие истинной заботы о человеке, а не неких умозрительных концепций пользы во имя человечества.

Корал Лансбери в уже упоминаемой книге справедливо отмечала, что в силу многолетней государственной службы у Троллопа сосуществуют «концепт подчинения человека закону несмотря на его недостатки» [Lansbury 1981: 46] и убеждение в том, что любой закон, даже самый совершенный, может стать своего рода утопией, если он построен на слабостях мужчин и женщин [Ibid: 47]. Слабостью, мягко говоря, Невербенда, по Троллопу, становится его маниакальная теоретичность, до болезненности «спрямленное» понимание человека и жизни, стремление подверстать жизнь под идеальное понимание пользы чего-либо для всех, для коллектива, в ущерб свободе и жизни отдельно взятой личности. К. Лансбери пишет: «Для Троллопа все утопии базировались на принуждении, на обеспечении счастья многих за счет немногих» [Ibid: 51], а потому были неприемлемы. Невербенд, по сути, нарушает прочно утвердившееся в викторианском сознании и работающее до сих пор суждение Дж. С. Милля о том, что свобода одного человека заканчивается там, где начинается свобода другого, и это основа функционирования homo socialis у Троллопа.

При этом любопытно, что именно в уста своего, казалось бы, антигероя писатель вкладывает наблюдения над лицемерием и демагогией официальной имперской политики, с которыми он столкнулся, не раз бывая в далеких краях Британской империи – Австралии, Новой Зеландии, Южной Африке, Вест-Индии, и встречаясь с колонистами (см. об этом знаменитые травелоги Троллопа: The West Indies and the Spanish Main, 1860; North America, 1862; Australia and New Zealand, 1873; South Africa, 1878). Именно поэтому Невербенд столь категоричен в неприятии вторжения Англии во внутренние дела Британнулы, поэтому он считает английскую демократию основанной на устаревших принципах, а то и предубеждениях, а потому агрессивной, продвигаемой силой оружия, а не нравственного чувства. Перед вынужденной ссылкой в Англию в парламенте Британнулы он произносит речь, в которой однозначно утверждает: «Человек, управляющий нами, нами и многими другими миллионами подданных с другой стороны земного шара, не может видеть наши желания и следить за нашим прогрессом так, как мы можем это делать сами» [Trollope 2017: 137]. Именно поэтому он так саркастичен в описании сэра Фердинандо Брауна (уже одно сочетание имени и фамилии вызывало улыбку у читателя-современника), назначенного новым генерал-губернатором ставшей вновь колонией Британнулы министром Благожелательности (Minister of Benevolence – см. [Trollope 2017: 110]), отвечающего в правительстве Британии 1980-х гг. за колонии; как тут не вспомнить Министерство Любви в «1984» Дж. Оруэлла, главный орган превращения людей в винтики государственного механизма и силою и страхом подавляющий даже намеки на инакомыслие в Британии примерно того же времени, что и у Троллопа в его романе о будущем. Отметим, что почти вся глава IX «Новый губернатор» – это пронизанная сарказмом история насильственного свержения Британией избранного народом правительства. И только благородное поведение Невербенда спасает страну от кровопролития и разрушения, а приплывших на военном корабле англичан от того, чтобы стать «узаконенными убийцами», в чем они, сэр Фернандо прежде всего, обвиняли именно Невербнда и его соратников, так трактуя закон об определенном сроке жизни бри-таннульцев. Троллоп ироничен и тогда, когда называет столицу государства будущего, Британуллы, Гладстонополис, по имени политика, к которому он всегда относился с большой долей иронии и даже неприятия (см., например, романы «Финиас Финн» (Phineas Finn, 1869) и «Фи-ниас возвратившийся» (Phineas Redux, 1874), особенно в конце жизни, а военный корабль, на котором англичане приехали на остров устанавливать свою «демократию», называет «Джон Брайт», по имени, как пишет Джон Холл, «демагога, к которому Троллоп испытывал такую неприязнь» [Hall 1991: 485].

Как видим, Троллоп создает весьма оригинальное, по своему иронико-сатирическому пафосу явно антиутопическое повествование о некоем будущем, построенном на, казалось бы, совершенно разумном и единодушно принятом законе (правиле, норме) о всеобщем счастье и благоденствии, а на пути к нему человечеству необходимо освобождаться от людей, которые в силу возраста и физической немощи уже не могут приносить пользу обществу, обременяют его, вынуждают тратить силы, время и материальные ресурсы на сохранение их жизней и здоровья. В этой антиутопии Троллопа основным становится не вопрос о неравенстве технического прогресса этическому, который является ключевым в большинстве антиутопий, а вопрос о нравственной основе будущего как таковой. В ней Троллоп подвергает сомнению мысль о том, что чистое «рацио», абстрактно понимаемая и применяемая рациональность вовсе не являются гарантией нравственного совершенства людей будущего. Ради продвижения в будущее, по Троллопу, нельзя игнорировать ни одного человека и его жизнь, не говоря уже о таких категориях, как любовь, дружба, сопереживание и сострадание. Оригинальность, но отнюдь не успех, произведению Троллопа, придает и необычный выбор повествователя: это инициатор и главный «локомотив» движения этого общества будущего к всеобщему счастью и обязательного исполнения бесчеловечного в своей конечной сути закона о лишении стариков права на жизнь. Столь необходимый для антиутопии «герой с рефлексирующим сознанием» [Любимова 2001: 9] здесь «дисперсен», т.е. его «составляющие», образно выражаясь, «распределены» между несколькими персонажами – Евой, Джеком, миссис Невербенд; в эту типологию укладывается и образ Красвеллера – первой возможной, но, к счастью, не состоявшейся, жертвы закона об определенном, то есть ограниченном, периоде жизни человека. Однако тот факт, что Джон Не-вербенд, главный сторонник и пропагандист принятого в вымышленном государстве будущего закона о добровольной эвтаназии людей, достигших определенного возраста и освобождающих это государство от лишних «трат» – материальных и нравственно-психологических, так и остается уверенным, что предложенная им идея обеспечения процветания большинства за счет физического устранения меньшинства, это благо для человечества, и считает себя современным Галилеем, Колумбом, даже Христом, прокладывающим, в том числе и через страдания (он не лишен автором достаточно сложного внутреннего мира, хотя и зараженного фанатизмом), путь в светлое и счастливое будущее, придает любопытный колорит всему роману.

Р. Полхимус верно связывает сатирический пафос поздних романов писателя в целом и анализируемого романа тоже, в том числе, и построение такой мизантропической модели будущего, с проявлением того внутреннего кризиса, разочарования и пессимизма, который охватил Троллопа в конце 1870-х гг. (см. [Polhemus 1968: 186 – 214]). Размышления Полхимуса перекликаются с мыслью Д.Скилтона о том, что в «Установленном сроке» Троллоп «появляется в своей знакомой роли «”голоса” средневикторианского периода» [Skillton 1993: xvii]: писатель сатирико-иронически, смотрит на ряд явлений своего времени, пролонгируя негативные или проблемные аспекты в будущее, которое предстает в его трактовке совсем не счастливым и солнечным «Эльдорадо».