Самосознание носителей и специфика в лексике, фонетике, грамматике (к обоснованию понятия "язык-идиома")

Одними из первых к проблематике языков-идиом обратились российские лингвисты, занятые изучением самодийских языков. Рассмотрим основные критерии отнесения языков (диалектов, говоров) к числу идиом на материале нескольких работ московских и санкт-петербургских исследователей. Выдающийся лингвист А.И. Кузнецова, в предисловии к одной из своих монографий, пишет сначала о внешней, экстралингвистической составляющей языка-идиомы. Обратим внимание на то, что в этом высказывании связываются воедино реальный факт и некоторый парадокс (такое сплетение само по себе идиоматично):

«Налицо ситуация, получившая название гибридной культуры… Живущие в поселке селькупы, представляющие поселковую культуру, отказываются от родного языка или плохо владеют им. Тундроволесная культура, представители которой живут в лесу и сохраняют родной язык, стараются не говорить с детьми на родном языке…» [1, с. 5].

Сказано это по отношению к носителям тазовского говора языка северных селькупов, но содержание фразы действительно и для представителей северных селькупов – жителей Туруханского района Красноярского края (языку которых и посвящена монография). Конечно, в дальнейшем речь идет и о собственно языковых признаках, совокупность которых позволяет установить для описываемого говора некий отдельный статус. Упоминаются, в частности, особенности спонтанной речи (в которой присутствуют смысловые лакуны, пропуски слов, паузы, вербальные и невербальные заменители пауз, грамматические сбои, самоисправления, повторы слов и их сегментов) и изменения в грамматике (разрушение двойственного числа, усечения глагольных форм, смешение типов спряжения и др.) [1, с. 63-91].

Близкий подход к рассматриваемому понятию обнаруживается в работах санкт- петербургских лингвистов, в частности, А.Ю. Урманчиевой. Так, в одной из ее статей «на материале фольклорных текстов рассматриваются нарративные стратегии среднетазовского диалекта селькупского языка и нганасанского языка, основанные на использовании форм косвенной эви-денциальности (инферентива и репортати-ва). Оба этих идиома относятся к самодийским, и выбор для сопоставления именно их обусловлен тем, что нарративные стратегии описываемых типов (как и различение отдельных форм репортатива и инфе-рентива) характерны только для этих двух идиомов» [2, с. 59].

Итак, в общем смысле идиомой нужно считать язык (или диалект, или говор), характеризующийся некоторым набором специфических изоглосс, причем в числе последних превалируют изоглоссы, возникшие вследствие языкового сдвига [3, с. 223-230; 4, с. 86-98].

Далее, отнесение к идиоме определенным образом связано с этническим самосознанием носителей: существование конкретной идиомы констатируется потому, что люди, говорящие на этом языке (сколько бы мало их ни было), отчетливо противопоставляют себя другой группе. К примеру, вот как описано это осознание различия между двумя близкими финноугорскими языками в нижнем течении р. Луги:

«Те из наших информантов, у которых один из родителей был водью, а другой ижорой, в качестве основного языка почти всегда использовали ижорский (даже если они и обладали некоторым знанием во-дского). … Большинство носителей во-дского языка, с которыми нам приходилось работать, имели большие или меньшие познания в ижорском языке… Однако ижоры практически никогда не владели специфической водской лексикой» [3, с. 220].

Это чисто лингвистическое объяснение авторов. Но интересно, что почти так же об этой ситуации говорят простые люди (авторы цитируют их ниже):

«“Ижоры плохо выговаривали вадьев-ский язык. Нечисто. Вадья по-ижорски говорили абсолютно одинаково [то есть, как ижора – авторы статьи]. Разницы никакой не было. По языку никто не мог определить, что он ижор или вадья. Хорошо говорили. А вот почему не могли чисто говорить по вадья ижоры – не знаю” (мужчина, водь, д. Лужицы, 1921 г.р.)» [3, с. 220].

Рассмотрим с этих позиций койбаль-ский говор хакасского языка. Интересно уже то, что данный говор относится к типу языковых образований, появившихся в результате ассимиляции одного языка другим. С точки зрения грамматической типологии современный койбальский говор, безусловно, является тюркским. Чтобы в этом убедиться, достаточно внимательно прочитать (или прослушать), например, следующий текст:

Топленай масланы хайылдырған хайах, ÿсте:н де: хайах тiфча:ла:р, хайзы хайыл-дыр салған, хайзы ÿстеп салған тiфча. Сметен потхы и:дiвал, анаң ÿстÿне талған урувс, умурталған то:ладыс. Чичинала: умуртох тiфча, Чылтығашефте:р, Минди-бекофта:р олар умуртох тiфча:ла:р. Хый-маны пик арах тудуф, пик арах суғуф о:дыраға кирек, кöмес суғуф, палғавзаға. Па:рды се:чке: начыфча:м [5, с. 175-176].

Перевод отрывка на русский язык: “Топлёное масло называют и хайылдырган ( букв . растаявшее), и топлёное масло, некоторые говорят (я) растаял масло, некоторые – растопил. Сделай сметанную по-тхы, наверх посыпать талган, талган из умурта (черемуховый). Чичининцы (жители Чичины) тоже умурт говорят, Мылты-гашевы, Миндибековы, они тоже умурт называют. Хыйма (толстые кишки лошади) держать крепко, натолкать посильнее (мясо), связать. Печень крошу в сечке” [5, с. 177].

Этот текст далее можно проанализировать в плане выражения в нем аспектуальной семантики (глагольными формами). Известно, что в тюркских языках выражение аспекта действия существенно отличается от того способа, который “принят” в других языках. Ярким примером здесь является оппозиция русских глаголов совершенного и несовершенного вида. В тюркских языках, напротив, получил распространение способ суффиксального оформления (и тем самым – дифференциации) основных характеристик действия : скоротечности (при этом может быть указана мгновенность начальной или конечной фазы), длительности, регулярной повторяемости, завершенности (результативности). В приведённом отрывке данное положение подтверждается использованием синкретичных глагольных слов : хайылдырған ‘топлёный’, тiфчалар ‘говорят’, хайылдыр салған ‘растопил’, ÿстеп салған ‘растопил’, идiвал ‘сделай’, тудуф ‘держа’, суғуф одыр ‘засовывая’, палғавзаға ‘завязать’, начыфчам ‘крошу’. (Графемой ф в данном случае отражается специфическое койбальское произношение тюркского звука [п]).

Подобные записи, а также материалы словарей и других печатных изданий, подтверждают наличие у койбальского говора базовых признаков языка тюркского типа (имеющих, однако, небольшие отклонения): исторически сложившийся фонемный состав, закономерно обусловленные сочетания согласных, сингармонизм, шестиместная именная падежная парадигма, определенный набор форм глагольного наклонения- времени. В этот список следует добавить некоторые другие признаки и свойства, имеющие специфику выражения в койбаль-ском говоре: наличие изафетной конструкции, импликативная реализация граммем категорий числа-падежа и детерминации, морфологическое выражение обусловленной модальности, множественность эвиден-циальных значений и средств их выражения, богатство системы инфинитных форм (и, на основе последней, – развернутая система зависимой предикации).

Другими словами, общий строй исследуемой языковой идиомы характеризуется в целом как тюркский (шире – алтайский). Имеются отдельные явления (фонетические, лексические, грамматические), не вписывающиеся в эту парадигму, но их присутствие легко объясняется: они остались от того далекого, по времени, состояния, когда люди, населявшие эти места, говорили на самодийском койбальском языке. Диалектичность ситуации заключается в том, что именно наличие этого набора специфических явлений позволяет относить койбальский говор хакасского языка к числу идиом.