Самотрансцендирование человека как основа стремления к бессмертию

Понимание человека как существа, постоянно выходящего за пределы своего наличного бытия, встречается у многих мыслителей. Особенно настойчиво эта мысль повторяется в философии Новейшего времени. По мере того, как родовой человек все шире развертывает в своем историческом бытии способности к познанию и практическому преобразованию мира, становится все очевиднее, что выход за свои пределы, самотрансцендирование, представляет его сущностную характеристику. Подчеркнем, что мы используем термин «самотрансцендиро-вание» в том значении, которое предлагается нерелигиозными мыслителями ХХ века. Например, Альфред Вебер в книге «Третий или четвертый человек. О смысле исторического существования» посвящает этой теме отдельную главу под названием «Человек и трансцендентность». Он не связывает понятие трансцендентности с темой сверхъестественного начала, придает этому термину смысл, отвечающий позиции философского реализма. А. Вебер подчеркивает: «Мы говорим здесь о трансцендентности, которая находится в многообразной, меняющейся в своих формах непосредственно данной действительности существования – понимая это существование как духовно и физически предметно данное, о трансцендентности, которая при этом, несмотря на меняющиеся формы ее явления, абсолютна и поэтому находится вне существования в качестве – как ни противоречиво это кажется в логическом понимании – неизменной основы и составной части этих форм явлений»1. Еще более определенно высказывается о самотрансцендировании Ж.П. Сартр. Он пишет: «Человек находится постоянно вне самого себя. Именно проектируя себя и теряя себя вовне, он существует как человек. С другой стороны, он может существовать, только преследуя трансцендентные цели. Будучи этим выходом за пределы, улавливая объекты лишь в связи с этим преодолением самого себя, он находится в сердцевине, в центре этого выхода за собственные пределы… Эта связь конституирующей человека трансцендентности (не в том смысле, в каком трансцендентен Бог, а в смысле выхода за свои пределы) в субъективности – в том смысле, что человек не замкнут в себе, а всегда присутствует в человеческом мире, – и есть то, что мы называем экзистенциалистским гума-низмом»2. Добавим, что родовой человек постоянно выходит не только в «человеческий мир», но в любую другую, внешнюю по отношению к себе реальность.

Известный гуманист ХХ века, врач-психотерапевт В. Франкл наиболее последовательно проводит мысль о самотрансцендировании как о свойстве, составляющем сущность человека: «Быть человеком значит выходить за пределы самого себя. Я бы сказал, что сущность человеческого существования заключена в его самотрансцендировании»3.

Наиболее развернутую и целостную философскую концепцию самотрансцендирования как атрибутивной родовой черты человека дает К.Л. Ерофеева. Она перечисляет основные ат- рибутивные свойства человека – сознание, практическую деятельность и социальность, – анализируя их как формы самотрансцендирования и определяет родового человека как живое существо, осуществляющее самотрансцендирование и, в силу этого, универсальное1.

На основании этого подхода рассмотрим идею человеческого бессмертия. Если стремление выйти за собственные пределы составляет главнейшую, глубинную, существенную и сущностную черту родового человека, то стремление быть всегда, существовать вечно также с необходимостью должно составлять его неотъемлемое свойство, так как оно производно от первого и неразрывно с ним связано. Если человек «подобно Протею» способен обращаться в любую природу2, его желание испробовать все варианты существования глубоко закономерно. Причем, чем более отдельный индивид нацелен в своем существовании на выходы за собственные пределы, тем сильнее в нем жажда бессмертия. Разумеется, это лишь общая тенденция и конкретные биографии людей могут опровергать данный тезис. Субъективный мир человека слишком сложен, чтобы можно было ожидать в нем подобных линейных зависимостей. По тем или иным социально-историческим или индивидуально-психологическим причинам отдельный человек, осуществляющий трансцензус в ярких и интенсивных формах, может не только не проявлять стремления к бессмертию, но, напротив, обнаруживать волю к скорейшему прекращению своего существования. Как правило, это объясняется неким бунтом против действительности. Бунт же, в свою очередь, проистекает из обиды, разочарованности или отчаянья. Каждая форма самотрансцендирования порождает и собственные специфические формы тяги к бессмертию. В качестве таких форм могут рассматриваться и религиозные либо иные идеологические доктрины (трансцензус в духовную реальность), и масштабные проекты практических преобразований материального мира: грандиозного строительства, изменения ландшафта и т.п. (трансцензус в объективный мир вещей), а также коренные преобразования в социальной жизни (завоевательная экспансия, революционная и реформаторская деятельность, благотворительность и просветительство и т.п.). Как видим, перечисленные формы стремления к бессмертию весьма разнообразны и амбивалентны в своем моральном значении.

Одной из самых древних и устойчивых форм этого стремления является надежда жить в памяти потомков. В Древней Греции классического периода, где свободный человек понимался и осознавал себя, прежде всего, как общественное существо, это вызвало к жизни даже такое крайнее явление, как феномен геростратовой славы. Легенда о некоем Герострате, уничтожившем одно из чудес света, чтобы обессмертить свое имя, пусть и дурной славой, отражает имманентный определенной части людей признак – эгоцентризм. Именно это качество порождает в истории «великих» злодеев, не останавливающихся ни перед какими моральными запретами ради сохранения своего имени на страницах истории.

Отношение к теме бессмертия в аспекте субъективного чувства-переживания можно подразделить на шесть видов, или форм. Они, как представляется, выражают все оттенки принятия-непринятия факта человеческой (личной, собственной) смертности.

• 1.    Стремление к смерти как к избавлению от страданий, к средству обретения покоя.

• 2.    Ностальгия, тоска по бессмертию, смиренное принятие смертности как неизбежности.

• 3.    Бунт против невозможности, недостижимости бессмертия.

• 4.    Неуверенность в возможности бессмертия для себя лично, надежда на него.

• 5.    Активное стремление к бессмертию, борьба за него.

• 6.    Уверенность в достижимости бессмертия, оптимизм в решении этой проблемы.

Разумеется, эти формы существуют в сознании отдельного индивида не в чистом виде. Они переплетаются, сменяют друг друга во времени и сосуществуют, выражая противоречивость субъективного мира личности. Это наглядно прослеживается в художественных произведениях: философской лирической поэзии, прозе, драматургии. Как правило, многие крупные поэты, писатели, артисты в разных произведениях демонстрируют различные формы отношения к теме смерти и бессмертия. Так А.С. Пушкин в знаменитом стихотворении «Памятник» дает пример не просто веры, но уверенности в своей посмертной славе – то есть в том варианте бессмертия, который доступен сознанию вольнодумца эпохи просвещения, как, впрочем, и современному материалисту и реалисту. Душа поэта, согласно версии «Памятника», его «прах переживет» только в «заветной лире», то есть опять-таки не иначе, как в творчестве и благодарной памяти потомков. В другом стихотворении Пушкин демонстрирует позицию бунта против собственной смертности:

Дар напрасный, дар случайный,

Жизнь, зачем ты мне дана?

Иль зачем судьбою тайной

Ты на казнь осуждена?1

Само вопрошание о смысле и назначении жизни напрямую связано с вопрошанием о назначении смерти. Жизнь в свете нашей смертности предстает как насмешка, злая шутка: «Кто меня враждебной властью из ничтожества воззвал?» Даже если не обращаться к общему контексту творчества поэта, уже эти два стихотворения показывают весь драматизм видения им этой важнейшей экзистенциальной проблемы.

Поэт уже другого, ХХ века, Е.А. Евтушенко в стихотворении «Идут белые снеги» так же демонстрирует и ностальгию по невозможному бессмертию, и одновременно надежду на него в памяти соотечественников: «Быть бессмертным не в силе./ Но надежда моя:/ Если будет Россия,/ Значит, буду и я»2.

В мировой поэзии найдется и немало примеров вполне определенного и внутренне не противоречивого ответа на вопрос об отношении к смерти и бессмертию. Достаточно вспомнить стихотворение В.С. Соловьева «С нами Бог», оканчивающееся мажорным утверждением бессмертия индивидуального и родового человека с позиций религиозного сознания: «Бессильна смерть! Мы вечны! С нами Бог!»3. Уверенностью в заслуженном по праву собственном бессмертии проникнуты строки В.С. Высоцкого «…Мне есть что спеть, представ перед Всевышним, /Мне будет чем ответить перед Ним»4. Примером понимания бессмертия как реальной достижимой цели и как награды за труды и благие усилия была и остается поэма И.В. Гете «Фауст». Ее герой совершает грехи и ошибки, но получает прощение и вечную жизнь именно благодаря этим трудам и усилиям по познанию и творческому преобразованию мира. (Кто жил трудясь, стремясь весь век, /– Достоин искупленья!5

Ягодиночку убили,

Да и мне бы умереть.

Ни который, ни которого

Не стали бы жалеть7.

Смерть часто уподобляется желанному сну: «Над твоей могилой/ Соловей поет./ Скоро и твой милый/Тем же сном заснет»8. Эти примеры свидетельствуют: когда тяготы жизни превышают некую субъективно определяемую меру, а надежда на их прекращение отсутствует, человек перестает воспринимать жизнь как ценность.

В то же время в классической поэзии, где лирический герой представляет социальную группу, свободную от каждодневных забот о хлебе насущном, и где труд — это не тягостная монотонная работа, а самореализация через творчество, преобладают мотивы жажды бессмертия. Даже житейские тяготы не могут ослабить этой жажды. Пушкин: «Но не хочу, о други, умирать. / Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать. / По временам гармонией упьюсь, / Над вымыслом слезами обольюсь. / И может быть, на мой закат печальный / Блестнет любовь улыбкою прощальной»9. Еще более отчетливо и открыто эмоционально выражает эту тягу к бессмертию А. Блок:

О, я хочу безумно жить,

Все сущее – увековечить,

Безличное – вочеловечить,

Несбывшееся – воплотить!10.

Маяковский в поэме «Про это» обращается к воображаемому ученому из будущего со страстной мольбой о воскрешении: «Я свое, земное, не дожил/ на земле/ свое не долюбил»1. Из этих примеров видно, что бессмертия жаждет не жизненное начало в человеке, а его дух, то есть творческое начало, выражающееся, прежде всего, в творческой познавательной активности и в любви.

Самотрансцендирование в форме познавательной активности с необходимостью предполагает неприятие смерти. Предмет человеческого познания бесконечен как «вширь», так и «вглубь». Поэтому любые временные рамки для когнитивной активности ориентированного на нее субъекта тягостны и неприемлемы. Не случайно именно величайший мыслитель древности Платон первым заговорил об Эросе как боге познания. О связи страсти к познанию с идеей бессмертия говорится в его знаменитом диалоге «Пир». В нем Платон прямо утверждает: «любовь — это стремление и к бессмертию»2.

А.Н. Радищев, обосновывая тезис о вечной жизни человека, доказывал его, апеллируя к беспредельности наших стремлений. В частности, он обращал внимание на то, что «рвение к науке ненасытимо»3.

Еще более драматичным оказывается вариант прижизненной потери ментальных способностей вследствие дряхления организма. Смерть разума, наступающая по тем или иным причинам раньше, чем смерть тела – это один из главных экзистенциальных страхов человека мысли. Поэтому мечта о бессмертии и вечной молодости неразрывно связаны друг с другом в историческом культурном контексте (достаточно вспомнить тот же сюжет о докторе Фаусте, многократно воплощенный в западноевропейском искусстве).

Другая сущностная черта родового человека – способность к практической деятельности – также предполагает трансцензус в бесконечность. Объект творческих преобразовательных усилий родового человека не ограничен пространственно-временными пределами. Актуально он конечен в каждую конкретную историческую эпоху. Но в целом развертывание исторического процесса демонстрирует и неограниченное развертывание творческих потенций человека как универсального существа. Для родового человека неустранимо существует противоречие между сущим (наличным бытием) и должным (возможным состоянием бытия, субъективно расценивающимся как необходимое). Поэтому, к каким бы позитивным результатам ни привели творческие усилия, человек не может надолго оставаться удовлетворенным ими. Как формулировал эту мысль М. Шелер, «…человек – это вечный Фауст , никогда не успокаивающийся на окружающей его действительности, всегда стремящийся прорвать пределы своего здесь-и-теперь-так-бытия и своего "окружающего мира", в том числе и наличную действительность собственного Я»⁴. Процесс практического преобразования природного и социального мира может быть прерван лишь прекращением человеческого существования. Даже факторы, делающие это существование неполноценным (психическая болезнь, инвалидность и т.п.), не исключают творческой активности индивида. Об этом красноречиво свидетельствует художественное творчество больных шизофренией. Что касается соматических заболеваний и расстройств, то они, как известно, порой даже стимулируют индивида к новым достижениям. Яркими примерами этому служат известный подвиг летчика А. Маресьева, совершенный в годы Великой Отечественной войны, или современные успехи спортсменов-паралимпийцев.

Рассмотрим тему смерти и бессмертия в аспекте третьей сущностной черты родового человека – его социальности. На первый взгляд может показаться, что эта черта противоречит идее личного бессмертия. Природа человека как общественного существа переносит акцент в теме бессмертия с индивида на род в целом. Действительно, для человечества не существует природной необходимости в бесконечной продолжительности существования отдельного, пусть и весьма ценного для сообщества индивида. Культура восполняет потерю через разнообразные формы трансляции социального опыта. Потребность в преодолении смерти возникает из субъективного отношения, специфического лишь для мира людей. Это глубоко индивидуализированное отношение, представляющее свой объект как неповторимую уникальную ценность, можно назвать любовью в самом широком значении этого слова. Отношение к другому как к уникальному «ТЫ» делает смерть этого индивида онтологическим пороком, воспринимается как фундаментальный изъян бытия. Не случайно философы, касавшиеся темы человеческого бессмертия, так или иначе связывали ее с темой любви в той или иной ее ипостаси и форме. Именно так ее трактовали Платон, А.Н. Радищев, В.С. Соловьев, Н.Ф. Федоров… Мы видим, что для любящего жажда бессмертия изначально предстает как потребность в вечном существовании Другого. Не случайно один из древнейших мифов о бессмертии – эпос о Гильгамеше

– повествует, как герой отправился на поиски цветка бессмертия не для себя самого, а ради воскрешения погибшего друга.

Противоречивый характер человеческой природы создает и еще один аспект темы бессмертия. Самотрансцендирование и универсальность предполагают как одно из своих проявлений нарушение меры. Возможность такого нарушения всегда сохраняется в любом виде человеческой активности. На это обстоятельство также указывает А.Н. Радищев в упомянутой работе, отмечая, что безмерными одинаково бывают как благие, так и дурные порывы и склонности человека. Для индивида с неразвитым моральным сознанием или потребительскими ориентациями названное качество соответствующим образом преломляется и в представлениях о бессмертии. Последнее начинает восприниматься как некий ресурс, ограниченный, как и все прочие ресурсы, и потому вызывающий конкуренцию, борьбу, враждебность к другим людям. Именно так подается тема человеческого бессмертия в популярном сериале «Бессмертный». Опасность такого истолкования темы человеческого бессмертия вполне реальна. Она также имеет свою онтологическую основу и вытекает из имманентной человеку свободы.

Родовой человек амбивалентен, открыт как добру, так и злу. Отдельный индивид также противоречив в своих морально значимых побуждениях и поступках. Часто можно услышать такие рассуждения: люди станут достойными бессмертия не раньше, чем достигнут морального совершенства. При нынешнем состоянии морального сознания возможность бессмертия обернулась бы углублением неравенства и новым поводом для агрессии. С этими аргументами против поисков бессмертия трудно спорить. Очевидно, если рассматривать человеческое бессмертие не как идеал, а как практическую задачу, следует признать, что решение этой задачи человечеству следует отложить. Но в качестве идеала, то есть фундаментальной смыслообразующей ценности-цели, идея бессмертия выполняет в культуре важную продуктивную функцию. В этом смысле она стоит в одном ряду с идеалами нравственного совершенства, свободы, неограниченного творческого могущества человека.

В реальной человеческой истории, судя по всему, движение на пути к этим идеалам будет происходить и уже происходит по принципу дополнительности. Однако возможен и негативный вариант развития событий: средство преодоления смерти для людей будет найдено раньше, чем достигнут надлежащий уровень морального сознания.