"Сансара бытия" в монголоязычной поэзии

У каждой культуры свой уникальный взгляд на проблематику бытия, жизни и предназначения человека, оттененный своеобразием религиозной принадлежности, этническим самосознанием, а также естественным состоянием души и собственным мироощущением. В творческих произведениях бурятского поэта Б. Дугарова огромный пласт занимают идеи буддизма, отвечающие на вопросы: Кто есть человек? Кто он во Вселенной?

Ты лепечешь сплетни городские,

Думая, что слушаю тебя.

А меня уже несут ветра степные по крутым просторам бытия.

И твоя улыбочка порхает, осеняя твой словесный вздор.

Я ж веду с суровым Субудаем вот уже какой по счету разговор.

И зачем все эти пересуды, будничные всплески суеты, если я давно в тени у Будды навожу незримые мосты.

И зачем в твоих глазах раскосых загорается призывный блеск, я не тот, кто есть, я из прохожих, заглянувший к вам в пути с небес.

[Дугаров, с. 422]

За простым, на первый взгляд, сюжетом кроется глубоко философская тема стихотворения. Сюжет построен на разговоре автора со своей подругой, в центре которого антиномия быта и бытия: она – земная, он – лирический герой, возвышенный, лишь «заглянувший к нам в пути с of poetic texts of B. Dugarov and B. Batkhuu. The strong influence небес». Автор искусен в выборе эпитетов: «ветра степные», «сплетни городские», «суровый Субудай», «глаза раскосые», «призывный блеск». Аллегоричными являются, на наш взгляд, строки: «Я ж веду с суровым Субудаем вот уже какой по счету разговор», «я давно в тени у Будды навожу незримые мосты».

Художественное своеобразие стихотворения Б Дугарова заключено в проницательном видении окружающего мира в сочетании с лирической, отчасти элегической, интонацией. Поэт как бы завуалировал разговоры героя о жизненных планах, о вечной жизненной борьбе с окружающим миром и своим собственным «я». Мнения, идеи и взгляды не раз меняются, происходят постоянная внутренняя борьба, вечный поиск истины, вследствие чего употреблен эпитет « вот уже какой по счету » к слову «разговор». Аллегория « я давно в тени у Будды навожу незримые мосты » передает мысли и чувства лирического героя, своей философичностью далекого от материально-бытового существования.

Известно, что двоюродный брат Будды – Ананда – был ближайшим помощником, « тенью » Будды на протяжении последних 25 лет его жизни, а быть в тени у Будды означает находиться под его покровительством. « Навожу незримые мосты » – метафора неоднократной попытки лирического героя вырваться из мира, пробиться

«по ту сторону добра и зла», чтобы прийти к согласию с самим собой, преодолеть «саморазо-рванность» собственного бытия, к чему автор подходит весьма систематически, не просто прыгая в бездну, а вновь и вновь возводя «мосты». В двух последних четверостишиях читатель сталкивается с явным параллелизмом (дважды повторяется начало строфы « И зачем ...»), отчасти «риторизированным».

Лирический герой задает вопрос, однако автор не обозначает его пунктуационно, усиливает внимание читателя на внешнее, бытовое, будничное в сравнении с внутренним, глубоким, гармоничным, ведомым лишь самому творцу. Несмотря на то, что сюжетная линия передает беседу героя с возлюбленной, он не посвящает ее в мир своих мыслей и раздумий. Ее образ метафоричен. Она словно прекрасная дочь Мара, искусительница, манящая соблазнительным « призывным блеском». Тень Будды спасает лирического героя от чар Мары, душа и сознание мысли его находятся в вечном потоке созерцания.

Этноспецифика автора – неотъемлемая черта лирики Б. Дугарова. «Мифологема Пути в творчестве Дугарова, – пишет Л.С. Дампилова, – естественно восходит к его поэтическому концепту кочевника» [Дампилова, c. 17]. На протяжении всего произведения лирический герой стремится к свободе мысли и духа. Вечное движение непосредственно связано с достижением свободы: « А меня уже несут ветра степные по крутым просторам бытия». Вступив в «поток», лирический герой стремится к рождению в высших божественных мирах. «Одно или то же душа и тело?» – на этот вопрос автор дает ответ своим стихотворением. Физически и материально герой ведет разговор, однако все его сознание в другом мире, вдали от «будничных всплесков суеты». В последнем четверостишии Дугаров акцентирует: «Я не тот, кто есть » - не тот, кто виден нам, к кому девушка испытывает земные эмоции («в твоих глазах раскосых загорается призывный блеск»). Существование на земле, здесь и сейчас, мимолетно и краткосрочно по сравнению с существованием мысли и души лирического героя. Он не барахтается в пустоте, не находя точки опоры. Советуясь с Субудаем, лирический герой стремится выйти из «колеса перерождений», достичь конечной цели – полного освобождения, нирваны. Однако в то же время, не стремясь ни к чему другому, лирический герой Дугарова находится в погоне за «нирваной для себя».

Современный монгольский поэт Болдын Батхуу, на первый взгляд, за нарочито упрощенной формой текста скрывает глубоко философское содержание. В своих взглядах на конечные судьбы мира и человека лирический герой Батхуу, по нашему мнению, наиболее близок к философско-мировоззренческой концепции буддизма.

Смерть перетекает в жизнь.

Жизнь рекою сына несет моего.

Сын мой втекает в меня.

Он меня несет на волне.

Я в маму втекаю в свою.

А мама течет во мне.

Она течет туда же, откуда пришла…

И Вселенная вся – Великий Поток…

[Батхуу, c. 9]

Существенно здесь первоначальное чувство, а также возникающие при первичном прочтении ощущения, впечатление легкого перечисления взаимосвязей в действительности. В буквальном смысле не было бы жизни без смерти, а смерти – без жизни. Если не было бы первого, то не было бы и второго. Язык автора сух, нет ни высоких аллегорий, ни гиперболических сравнений. Вместе с тем Батхуу максимально наполнил стихотворение философским смыслом в краткой форме стихотворения, состоящего из двух строф.

В целях наиболее точного анализа стихотворения имеет место попытка переложения текста в более наглядный графический вариант. Сын, лирический герой, его мать – три точки, которые необходимо выстроить так, чтобы графически они «перетекали» одна в другую, при этом оставляя за собой свою индивидуальность именно как точки, а не сливаясь в один общий круг. В связи с этим синусоидальная вариация изображения потока Батхуу, несмотря на свою бесконечность, достаточно быстро терпит крах, поскольку не возвращается к своему исконному началу.

Более подходящим, на наш взгляд, оказывается математический знак бесконечности».

Бесконечность понятия или объекта указывает нам на невозможность обозначения точных для него границ. Как известно, религиозный аспект символа бесконечности предшествовал его математическому происхождению. Среди тибетских наскальных гравюр также отмечается наличие подобных символов: змея, кусающая свой хвост, или змея бесконечности, часто изображается в форме такого символа:

Уроборос, или ороборос, – мифологический мировой змей, обвивающий кольцом Землю, ухватив себя за хвост. Он считался символом бесконечного возрождения, преходящей природы вещей, одним из первых символов бесконечности в истории человечества. Уроборос также является символом самореференции, цикличности, подобно Фениксу, а также идеи первоначального единства. О цикличности Б. Батхуу упоминает в следующих строках: « Она течет туда же, откуда пришла …»

В традициях буддизма широко известен символ бесконечного узла, который имеет несколько интерпретаций.

Это и представление бесконечного круговорота бытия, и символ вечности, и знак неисчерпаемости великих знаний Будды, и взаимозависимость всех явлений во Вселенной. О данной взаимозависимости гласят строки Болдын Батхуу: « Сын мой втекает в меня . <…> Я в маму втекаю в свою. А мама течет во мне… ».

В современном обществе актуальным стало стремление к графическому изображению 3D – геометрической модели материального мира, т.е. трехмерному пространству. Прикладывая данный метод к математическому знаку бесконечности, получаем объемную картину спирали, которая является неизменным и колоссально важным элементом ДНК – его структурой.

Спираль – это всеобъемлющий символ течения жизни, символ непрекращающегося бесконечного движения, символ беспредельных процессов бытия. «Жизнь» – «витие» энергетических спиралей взаимопроникновения и взаимодействия Земли и человека. Не стоит забывать и о том, что одной из частей спирали ДНК является вышеупомянутая синусоида. Представив спираль ДНК с другого ракурса, получаем круг, в котором отправные «точки» – лирический герой, сын и мать – выстраиваются по окружности, которая также символизирует единство, цикличность (упомянутый ранее символ уроборос).

Сансара (с санскр. «переход, череда перерождений, жизнь») — круговорот рождения и смерти в мирах, ограниченных кармой. Душа, тонущая в «океане сансары», стремится к освобождению и избавлению от результатов своих прошлых действий (кармы), которые являются ча- стью круговорота сансары. Ее рассматривают в качестве отрицательного состояния, из которого необходимо выйти. Концепция цикличного существования сансары преподавалась многими буддийскими учителями. Важными элементами в понимании концепции сансары является знание о шести мирах, осознание цикличности бытия и достижение просветления (состояния Будды).

Так что же есть наша жизнь? Возвращаемся ли мы в истинную жизнь после физической смерти на земле? Наш великий поток прерывается относительно «мимолетными» остановками в бренном мире. Лирический герой Батхуу описывает свое положение и самоощущение в круговороте. Он и его близкие находятся в нем, в великом потоке бытия – потоке сансары.

В стихотворении Б. Дугарова, напротив, лирический герой находится в «круговороте» временно: « Я не тот, кто есть, я из прохожих, заглянувший к вам в пути с небес ». Достигнув просветления, он возвращается в этот мир, чтобы помочь другим. Душой и мыслями он в «нирване», « в тени у Будды наводит незримые мосты ».

Оба монголоязычных поэта, несмотря на принадлежность к единой буддийской культуре, представляют читателю две кардинально различные модели миропонимания, иными словами, буддийской концепции «сансары» бытия.

Лирический герой Б. Дугарова – это современный «архат», ни на минуту не останавливающийся на пути достижения своего полного освобождения, конечной точки человеческого пути – от суетного мирского к священному. Автор искусно манипулирует ассоциативнообразным мышлением читателя благодаря изобилию аллегорий, эпитетов и метафор, которые выглядят словно яркие мазки на размереннооднотонном холсте. Поскольку бурятскому мышлению характерны нелинейность и недуаль-ность мышления, это получает свое отражение в поэтических символах, выбранных Дугаровым, – колесо сансары и степь. Однако лирический герой отчаянно борется с фатальностью и предопределенностью своей судьбы.

Зато Б. Батхуу помещает своего героя в круговорот сансары, не пытаясь наделить его стремлением покинуть рамки бесконечного потока: череда перерождений и взаимосвязей, степенное «очищение кармы», преемственность и созерцание. Его герой – неотъемлемая часть, линия бесконечного, цикличного узора «сансары» бытия.

Буддийская картина мира, обладающая своей многоликостью, привнесла в монголоязычную поэзию объемность, глубину раскрываемых лирикой образов и философичность поэтического мышления.