Семантика времен года в романе Л. Толстого "Воскресение"

В художественных произведениях указание на времена года — особый код, «идеологический ключ» к пониманию замысла автора, зачастую связывающего с природным календарем важнейшие события, которые предопределяют эмоции, размышления и поступки персонажей. Выявление семантики времен года в творчестве художника и сопоставление ее с традиционным значением природного цикла, которое сложилось в отечественной литературе, позволяют сделать выводы о религиозно-философских воззрениях писателя и особенностях его художественного мышления.

В «Воскресении» подробно воссоздан календарный год жизни 29-летнего Нехлюдова и фрагментарно говорится о событиях, случившихся с главным героем и рядом персонажей в разное время года на протяжении 15 лет. В толстоведении почти нет работ, рассматривающих роль времен года в романе «Воскресение». Как правило, ученые анализируют отдельные природные образы, относящиеся к 1) описанию весны в городе в начале романа; 2) изображению лета, проведенного Нехлюдовым-студентом в имении тетушек; 3) воссозданию ранней зимы в финале произведения. Изображение всепобеждающей весны в первой главе романа «Воскресение» В. В. Ермилов назвал знамением «социальной весны» [Ермилов: 495], а картину пробуждающейся природы — «пейзажем-судом над общественным строем» [Ермилов: 451]. В дальнейшем литературоведы отказались от подобного социологического подхода и начали соотносить весеннее пробуждение природы в «Воскресении» с преображением души главного героя. Т. С. Сотникова заметила, что 1) в романе Толстого идея воскресения человека сливается в сознании читателя с образом весны, которая приобретает символическое значение;

2) природа меняется в унисон размышлениям героя; 3) немногочисленные изображения природы подчиняются утверждению морально-философских воззрений писателя и носят философско-публицистический характер [Сотникова: 58–64]. Согласно В. А. Ковалеву, в «Воскресении» пейзажные описания, основанные на параллелизме душевной жизни героев и жизни природы, становятся символико-психологическими и публицистическими [Ковалев, 1983: 78–82], а картина ненастной осенней ночи, выступая как параллельный образ душевному «ненастью» Катюши, связывается не только с характеристикой внутреннего состояния женщины, которую предал любимый человек, но и с нравственным переворотом в душе Масловой, переставшей верить в добро [Ковалев, 1998: 23–24]. Пейзаж в «Воскресении» О. В. Барабаш характеризует как философский и психологический [Барабаш: 407], а С. Ю. Николаева — как символический [Николаева: 83]. При изображении природы, приходит к выводу С. Ю. Николаева, Толстой опирается на традиции изображения природы в творчестве Кирилла Туровского; в «Воскресении» метафоры-символы выполняют сюжетообразующую и композиционную роль; зачин с его развернутой метафорической картиной весеннего пробуждения природы, где смысловое ударение падает на слова, обозначающие нравственно-этические понятия, окрашен пасхальным настроением и передает учительный пафос автора, предваряя многие рифмующиеся ситуации романа [Николаева: 78–83].

О. В. Пичугина замечает, что в «Воскресении» цикл времен года вытянут в последовательность, где начальной точкой является весна, а конечной — осень; художественное время циклично; возобновление романных циклов происходит сначала через два года, затем — через десять лет; возрождение и засыпание природы соотносится с духовным пробуждением и остановкой внутренней жизни главного героя [Пичугина: 119]. По мнению О. В. Пичугиной, Толстой не верил в способность Нехлюдова к самопожертвованию, а потому в «Воскресении», утверждает исследовательница, нет времени спасения [Пичугина: 125]. Во многом аналогичные идеи развивает Данг Тхи Тху Хыонг, утверждая, что в финале романа

Толстого 1) снег покрывает землю, как саван; 2) зима выступает символом смерти; 3) в душе главного героя замедляется процесс воскресения; 4) будущее Нехлюдова, не преодолевшего эгоистичность, непредсказуемо; 5) название романа спорно и проблематично [Данг Тхи Тху Хыонг: 158]. Высказывания О. В. Пичугиной и Данг Тхи Тху Хыонг о несостояв-шемся воскресении Нехлюдова и интерпретация зимы в романе «Воскресение» как небытия, чреватого стагнацией и регрессом духовной жизни героя, вызывают возражение: Толстой, неустанно призывавший всех строить Царство Божие на земле, не мог допустить, что Нехлюдов, осудивший свое прошлое и убедившийся в истинности Евангелия, откажется выполнять заповеди Господа. Последний абзац «Воскресения» является прелюдией к новой жизни героя, которая станет реализацией всех выстраданных мыслей Нехлюдова, нашедших подтверждение в Писании:

«С этой ночи началась для Нехлюдова совсем новая жизнь <…> потому, что всё, что случилось с ним с этих пор, получало для него совсем иное, чем прежде, значение. Чем кончится этот новый период его жизни, покажет будущее»1.

В ряде работ мы рассматривали черты христианского реализма2 в «Воскресении», анализируя заглавие, систему персонажей, выбор антропонимов, композицию, библейскую нумерологию, евангельский текст, ольфакторный и цветовой коды и др. [Масолова, 2014: 110–130]; [Масолова, 2018]. В данной работе нами предпринята попытка при рассмотрении событий в жизни персонажей «Воскресения» выявить авторскую семантику времен года и, сопоставив ее с семантикой природного календаря в произведениях древнерусской литературы, сделать выводы о специфике художественной картины мира Толстого.

«Воскресение» открывается описанием начала весны в городе — притчеобразным прологом, метафорически утверждающим идею Толстого о том, что, несмотря на все уродующее влияние цивилизации, духовное воскресение людей неизбежно благодаря извечно возрождающемуся природному бытию и возрастанию в душах людей нравственного начала. Весна сулит обновление природе и людям; календарная весна — ситуация-намек, возвещение преображения души человека, который станет служить Богу.

В первой главе романа природа пробуждается к жизни, весна отвоевывает мертвое пространство города, но люди, вставшие на путь обмана и самообмана, продолжают мучить друг друга, игнорируют красоту Божьего мира, располагающую к согласию и любви. Бездуховное, отстраненное восприятие весны у всех: у тех, кто стремится властвовать друг над другом, в конторе губернской тюрьмы, у присяжных, ведущих никчемные разговоры с полузнакомыми заседателями практически ни о чем: « … о погоде, о ранней весне, о предстоящих делах» (32: 20).

В «Воскресении» время движется не линейно. Сначала Толстой изображает весну почти духовно мертвого 29-летнего Нехлюдова, который, перестав верить себе и начав верить другим, «почувствовал большое облегчение <…> и совершенно заглушил в себе тот голос, который требовал чего-то другого» (32: 49). Нехлюдову, вынужденному судить соблазненную им 10 лет назад женщину, стало мучительно стыдно; весенний воздух вызвал у героя «рой мыслей и воспоминаний о Катюше и об его поступке с ней» (32: 89), и Нехлюдов решил помогать Масловой преодолевать невзгоды, невольным виновником которых оказался он сам.

Далее рассказывается о том, как Нехлюдов в возрасте 21 года на Пасху соблазнил Катюшу. Когда герой ехал в Паново с неосознанным дурным намерением против Катюши, природа, пытавшаяся воспрепятствовать грядущему преступлению, преграждала Нехлюдову путь мартовской распутицей и проливным дождем. Весенняя ночь накануне и после грехопадения была сродни апокалипсической: все окуталось зловещим туманом, сквозь который пробивался свет ущербного месяца. Нежелание Нехлюдова помнить о совершенном преступлении во многом предопределило его последующую многолетнюю нравственную глухоту. Потом говорится о весне 19-летнего Нехлюдова, мечтавшего нести в жизнь добро, и вновь рисуется весна уже во многом изменившегося героя, прошедшего через осознание несправедливости государственной системы. Будучи еще не готовым к преображению, Нехлюдов захотел забыть свое прегрешение перед Катюшей, но проснувшаяся совесть не позволила ему смалодушничать. Весной, перед поездкой в Сибирь, герой, решив отдать землю крестьянам, почувствовал запах зелени и земли, просившей дождя (32: 203); в Паново из заповедного сада — топоса гармонии и счастья — тянуло свежим весенним воздухом, запахами раскопанной проснувшейся земли (32: 207) и молодого березового листа (32: 224). Запахи возрождающейся жизни символизируют продолжение духовного преображения героя, вызывают у него воспоминания о весне ранней юности, и Нехлюдов еще более критично начинает относиться к себе:

«…он <…> почувствовал себя таким же, с той же свежестью, чистотой и исполненным самых великих возможностей будущим, и вместе с тем, как это бывает во сне, он знал, что этого уже нет, и ему стало ужасно грустно» (32: 208).

При изображении весенних периодов в жизни героя количество воспоминаний, связанных с лучшими порывами души Нехлюдова, возрастает, вызывая у него недовольство собой — обязательный стимул к духовному преображению — и обостренное желание обрести смысл жизни. Не желая осквернять сад, ставший свидетелем преступления против Катюши, герой на крылечке дома ощутил красоту весенней ночи и почувствовал себя 14-летним мальчиком, обещавшим осчастливить всех людей. Воспоминания Нехлюдова о весне своего отрочества — обновляющее душу начало, предвещающее воскресение человека; намерение следовать по стезе добра все настойчивее входит в сознание героя, и он начинает острее воспринимать социальное неблагополучие, испытывая настоятельную потребность вернуться к утраченной гармонии с миром.

В «Воскресении» воссозданы два лета в жизни Нехлюдова. Незабываемое прекрасное лето Нехлюдов-студент провел в Паново, работая над сочинением о том, что земля не может быть предметом частной собственности. Тогда герой, живя в полном единении с природой, видел в ней неиссякаемый источник гармонии и вдохновения; Божий мир представлялся честному самоотверженному юноше «тайной, которую он радостно и восторженно старался разгадывать» (32: 47). Природа «помогла» Нехлюдову сохранить высокий душевный настрой: она предстала одухотворенным космосом, подарила лицезрение утреннего тумана, росу на траве и цветах, приобщила к диалогу с ранее жившими философами и поэтами. Лунными ночами Нехлюдов ощущал волнующую радость жизни; его переполняли мечты и мысли, не дававшие уснуть до рассвета. Растворенность героя в природе была залогом его душевной чистоты, возвышенного и целомудренного восприятия женщины и одухотворенных отношений с Катюшей.

При описании этапирования арестантов на каторгу у Толстого не встречается слово лето . Это было ужасное изнурительное время: осужденные задыхались от жары и умирали; пыль обволакивала всех и мешала дышать, ноги обжигались о мостовую, руки горели при соприкосновении с любыми предметами, — так все расплачивались и за свои грехи, и за жестокость властей, которые лишали людей свободы и считали возможным издеваться над заключенными. Когда на привалах происходили ужасающие сцены открытого разврата, физические мучения Нехлюдова сопрягались с нравственными. Испытав вину перед арестантами, герой понял несколько вещей: что власти делают все для искоренения добра; люди стали злыми, потому что служат в армии, Сенате, суде, тюрьме и в других социальных институтах; невозможно жить без жалости друг к другу. Осознание того, что взаимная любовь есть основной закон бытия, написанный Богом в сердцах людей, принесло Нехлюдову спасение от мучительного летнего зноя.

Оказавшись рядом с приговоренной к каторге Марьей Павловной Щетининой — одним из самых нравственных и целомудренных персонажей романа — Маслова была потрясена бескорыстной заботой этой девушки о других и ее уважительным отношением ко всем и отказалась от имени Любка, которым назвалась в публичном доме. Катюша вернулась к своему исконно чистому я и вновь стала соответствовать имени, данному ей при крещении3. Вторичное изменение онима героини не случайно: пройдя свой круг мытарств, Катюша вновь поверила в людей, и у нее началось преображение души, начало которого — просветление, следование по пути добра, а конечная цель — духовное воскресение и жизнь по заповедям Евангелия. Духовная весна Нехлюдова совпала с календарной весной, духовная весна Катюши — с календарным летом; такая «цепная реакция» преображения героев — гарант поступательного развития человечества, встающего на путь служения Богу.

В романе Толстого дважды описана осень, при этом нет самого слова осень ; вместо него — указание на ненастную погоду, какая бывает в это время года; 1 раз встречается однокоренное прилагательное: в первой части романа осенней , дождливой, ветреной ночью Катюша спешила на станцию, тщетно надеясь, что свидание с Нехлюдовым изменит ее жизнь. Природа хотела предотвратить эту бессмысленную встречу, поэтому Катюша заблудилась в черном лесу и оказалась на станции после второго звонка поезда. Увидев вагоны уходившего поезда, она зарыдала от отчаяния и решила отомстить всем за растоптанную любовь. Страшная осенняя ночь заставила Маслову страдать физически и нравственно:

«…ветер набросился на нее, срывая с головы ее платок и облепляя с одной стороны платьем ее ноги. Платок снесло с нее ветром, но она всё бежала» (32: 131).

Хмурое утро в начале третьей части романа также «наказывало» людей, нарушивших заповеди Бога: шел снег с дождем, порывисто дул холодный ветер.

В конце романа Нехлюдов внезапно заснул тяжелым, мертвым сном. Он почувствовал себя уставшим от безбожной жизни, в которой люди творили зло, и не знал, как изменить жестокую реальность. Герой безучастно пошел за английским путешественником-миссионером, который в остроге тщетно пытался наставить озлобленных арестантов на путь добра, раздавая всего по два экземпляра Евангелия в каждую тюремную камеру, хотя желающих приобщиться к Слову Божьему было намного больше. Сентябрьской ночью Нехлюдов, читая Евангелие, убеждается в незыблемости слова Божия и приходит к осознанию христианства, что знаменует воскресение души человека, канун новой жизни, которая будет созидаться по заповедям Евангелия. Привязка финала романа Толстого к началу сентября не случайна: на Руси с середины XIV в. до 1700 г. Новый год праздновался 1 сентября.

Сентябрьская ночь Нехлюдова в финале романа — своего рода «новогодняя» ночь, начало нового летоисчисления этого героя.

Автор-повествователь говорит о двух зимах в жизни Нехлюдова — о зиме его молодости и грядущей зиме. В конце первой части романа герой с ностальгией вспомнил поездку по заснеженному лесу:

«Вереница саней парами, гусем двигались без шума рысцой по узкой дороге лесами, иногда высокими, иногда низкими, с елками, сплошь задавленными сплошными лепешками снега. В темноте, блестя красным огнем, закуривал кто-нибудь хорошо пахнущую папиросу. Осип, обкладчик, перебегал от саней к саням по колено в снегу и прилаживался, рассказывая про лосей, которые теперь ходят по глубокому снегу и глодают осиновую кору, и про медведей, которые лежат теперь в своих дремучих берлогах, пыхтя в отдушины теплым дыханьем.

Нехлюдову вспомнилось всё это и больше всего счастливое чувство сознания своего здоровья, силы и беззаботности. Легкие, напруживая полушубок, дышат морозным воздухом, на лицо сыплется с задетых дугой веток снег, телу тепло, лицу свежо, и на душе ни забот, ни упреков, ни страхов, ни желаний. Как было хорошо! А теперь? Боже мой, как всё это было мучительно и трудно! ‥ » (32: 169–170).

В зимнем лесу Нехлюдов испытал восторг и ощущение все-пронизывающей благодати. Сопоставление той прекрасной счастливой зимы с безрадостным настоящим вызвало у героя боль, обостренное осознание своих грехов, тоску по утраченной гармонии и обусловило его нравственный рост. В финале романа белая пелена покрывает землю; природа застывает в безмолвном великолепии; зима с незапятнанным снегом готовит все живое к весеннему преображению, давая людям шанс опомниться и отказаться от былой грешной жизни.

Семантика времен года в романе «Воскресение» созвучна их интерпретации в древнерусской литературе. В поэтических воззрениях славян на природу весна часто представала как дева, украшенная красотою и добротою, а лето — как богатый и красивый муж, как доброе и дружелюбное существо, окруженное ясностью и блеском солнечного света; осень выступала старой многодетной женой — то дряхлой и сетующей, то веселой, обильной плодами, тихой и безмятежной [Афанасьев:

676–677]. Идущее из средневекового искусства стремление к символическому толкованию явлений природы предопределило, по словам Д. С. Лихачева, появление двойного смысла при изображении явлений природы, а потому в древнерусской литературе весна выступает как время обновления человека, новый этап жизни, связанный с Воскресением и торжеством Христовой веры; лето воплощает вечную жизнь; осень символизирует последний Суд, время жатвы, которую соберет Христос во время второго пришествия, когда каждый пожнет то, что посеял [Лихачев: 162]. В «Воскресении» Толстого весна и лето отрочества и юности Нехлюдова обещают счастье человеку, мечтавшему нести в мир добро; в начале и в третьей части романа осенняя ночь воплощает отмщение людям за ожесточение сердец; в финале осень — «жатва», воскресение души героя накануне зимы.

В культурологической памяти человечества сложились две тенденции интерпретации зимы. В мифе о ежегодном трехмесячном пребывании Персефоны в царстве Аида зима выступает как «остановка» жизни, сон и гибель всего живого. Славяне сближали зиму с богиней Смерти [Афанасьев: 676–677], а потому воспринимали это время года как злое и жестокосердное начало, одетое в белый покров или саван, и трактовали язычество как тьму, зиму и лед [Адрианова-Перетц: 122; Ужанков: 19–88], противопоставляли весну — молодую девушку — и зиму — злую старуху. В Остромировом Евангелии зима имеет значение стужа , холод ; у древнерусских книжников с зимой соединялась мысль о севере, порождающем суровые ветры [Афанасьев: 662]; в литературе Древней Руси зиму представляли как бедствие, безбожие и символ печали: Кирилл Туровский называет зиму греховной; для Григория Богослова зима подобна злой мачехе, «конечному убожеству и наготе»; в «Житии» Аввакума говорится, что в еретическую зиму зябнет сердце и дрожат ноги [Адрианова-Перетц: 43–44]. В межличностных и межгосударственных отношениях зима стала символизировать враждебную сдержанность [Багдасарян: 189]. В творчестве многих русских поэтов XIX в. зима связана с сугубо календарным временем года и предстает как «посмертное» состояние природы, аналог душевной смерти

[Эпштейн: 169–186; Гайворонская: 80–132]. При этом уже в древности у славян возникло неоднозначное отношение к зиме: они славили зиму, поскольку с зимнего солнцестояния начинается новый световой цикл; зима — время Рождества и Крещения. В «Воскресении» Толстой изображает зиму как сакральное благостное время года; в финале романа зима — очищающий, обновляющий период, преддверие великих перемен в жизни Нехлюдова и человечества.

У Толстого особая речевая стратегия называния времен года в «Воскресении»: разные части речи, обозначающие одно и то же время года, присутствуют в диаметрально противоположных контекстах. Так, существительные весна (5 ед.) и лето (7 ед.) появляются при изображении радостного восприятия весны:

«…всем животным и людям даны умиление и радость весны» (32: 4);

«Нехлюдов в это лето у тетушек переживал то восторженное состояние, когда в первый раз юноша не по чужим указаниям, а сам по себе познает всю красоту и важность жизни и всю значительность дела, предоставленного в ней человеку, видит возможность бесконечного совершенствования и своего и всего мира и отдается этому совершенствованию не только с надеждой, но и с полной уверенностью достижения всего того совершенства, которое он воображает себе» (32: 43).

При описании временного отступления весны Толстой употребляет наречие весной (2 ед.):

«После гроз и дождей наступили те холода, которые обыкновенно бывают весной» (32: 233).

Говоря о жизни метафизически мертвых людей, игнорирующих заповеди Евангелия, Толстой 8 раз использует наречие летом, причем это слово появляется исключительно в негативных контекстах: летом у женатого председателя суда был роман с жившей у них в доме швейцаркой-гувернанткой; Нехлюдову нечего было вспомнить из того, как он с матерью и сестрой жил летом в большом подмосковном имении; горничная Аграфена Петровна, радевшая за хозяйское добро, посоветовала Нехлюдову не менять свою жизнь до зимы, потому что летом сложно продать квартиру; летом на станции толпились любопытные, заискивавшие перед богатыми пассажирами; летом Крыльцов рассказал Нехлюдову, как оказался среди революционеров, и его история стала очередным подтверждением заблуждений человека, пытавшегося насилием победить зло; летом при этапировании арестантов ощущение бедлама жизни достигло своего апогея. «Избирательность» Толстого в выборе частей речи при обозначении времен года обусловлена, с нашей точки зрения, тем, что существительные весна и лето указывают на процессуальность и событийность духовного, вневременного, а наречия весной и летом, будучи маркерами эмпирического, появляются в романе «Воскресение», когда речь идет о забвении людьми Слова Божьего.

Толстой «избегает» слова с корнем -зим- и помещает их в негативный контекст. Во всех эпизодах романа «Воскресение», где встречаются лексемы зима (3 ед.) и зимой (3 ед.), говорится о событиях однообразных и / или плохих: в прошлую зиму Нехлюдову у Масленниковых стало невыносимо скучно; арестанты, просидев всю зиму взаперти без света, умирали от солнечного удара; зимой , на Рождество, управляющий награбил много денег. При описании поездки Нехлюдова по зимнему лесу и в конце романа, когда духовно воскресший герой готов начать новую жизнь, вместо слов зима и зимой Толстой употребляет слово снег (19 ед.). Это происходит, возможно, потому, что в отечественной литературе у слова снег не было, в отличие от слова зима , столь ярко выраженного негативного значения; чтобы подчеркнуть неуклонное духовное возвышение своего героя, автор-повествователь не использует слова зима , которое могло вызвать у читателя негативные аллюзии.

Процесс внутреннего роста Нехлюдова сопровождают колоративы с корнем -зелен-, чья семантика совпадает с еван-гельской⁴. В конце первой части романа Толстой, рисуя победоносное шествие весны, «усиливает» зеленый цвет — в одном предложении встречаются глагол зеленеть и прилагательное зеленый :

«Везде, где не было мостовой, вдруг зазеленела трава; березы в садах осыпались зеленым пухом» (32: 140).

Во второй части романа, при описании лета, когда природа максимально насыщена зеленым цветом, символизирующим жизнь как таковую, Толстой прибегает к семантической избыточности, дважды употребляя в одном предложении коло-ративы с корнем - зелен -:

«Нехлюдов <…> любовался прекрасным днем, густыми темнеющими облаками, иногда закрывавшими солнце, и яровыми полями, в которых везде ходили мужики <…> перепахивая овес, и густо зеленевшими озимями, над которыми поднимались жаворонки, и лесами, покрытыми <…> свежей зеленью, и лугами» (32: 200).

При изображении духовного роста героя и его радостного принятия мироздания автор интенсифицирует цветовую палитру природного мира, «одобряющего» поведение Нехлюдова. Когда герой едет за Масловой в Сибирь, он из окна поезда видит преображающийся мир; природа радуется воскресающей душе человека, все цвета становятся максимально насыщенными, воплощая неистребимость жизни:

«…зеленое становилось зеленее, желтое — желтее, черное — чернее.

— Еще, еще! — говорил Нехлюдов, радуясь на оживающие под благодатным дождем поля, сады, огороды» (32: 350).

В конце романа, замирая накануне зимы, природа продолжает посылать людям надежду на обновление жизни:

«…среди облетевших <…> осин и берез густо и темно зеленели ели, сосны и пихты» (32: 420) (курсив мой. — Е. М .).

Глагол зеленеть со свойственной ему процессуальностью и вечнозеленые хвойные деревья «усиливают» заложенное в природе непрекращающееся жизнетворение; диалектика временно приостановленной и вечно возрождающейся жизни придает зеленому цвету бытийное значение, благотворно воздействуя на преображение героя, который, уверовав в возможность преодоления мучивших его вопросов, намерен строить Царство Божие на земле.

В «Воскресении» Л. Н. Толстого религиозно-нравственный смысл воссозданного природного календаря идентичен семантике времен года в древнерусской литературе, что придает особую эпичность повествованию. Толстой развивает сложившееся в произведениях Древней Руси восприятие природного календаря как сакрального времяисчисления, связанного с духовным воскресением. Времена года являются маркерами не бытового, а бытийного времени с его онтологической семантикой: весна символизирует грядущее нравственное преображение человечества; запахи возрождающейся земли и цветовая палитра романа Толстого связаны с воскресением души героя; лето становится символом жизни; осень «усиливает» нравственные и религиозные искания героя, «убеждая» его в непреложной правоте Евангелия и в необходимости строить жизнь по заповедям Бога. Нехлюдов духовно воскресает и оказывается на пороге новой жизни, в преддверии ранней зимы, накануне Рождества и Крещения, за которыми последует Воскресение, связанное с чаяниями людей о жизни вечной. В финале романа зима — очищающий, обновляющий период, предтеча великих перемен, духовной весны человечества. Преображение Нехлюдова придает роману Толстого черты притчи о блудном сыне. Семантика воссозданных в «Воскресении» времен года позволяет трактовать этот роман Толстого как произведение христианского реализма.