Синтагматический аспект художественного текста (на примере классической и современной русской литературы)

Современную лингвистику характеризуют коммуникативный, деятельностный подходы, интерес к речи, тексту, дискурсу. Лингвистика текста рассматривает строение и деривацию текста, текстовые категории [1; 2; 5; 6; 7; 9; 10; 13]. Тем не менее текстовая синтагматика остается недостаточно исследованной областью лингвистики, особенно в своем динамическом аспекте (средства текстовой связности в русских классических произведениях и в современном русском художественном тексте).

Некоторые лингвисты вообще предлагают выделять последовательность предъявления читателю информации как основную и единственную категорию текста, понимая под ней «обобщенное значение линейности, выражаемое в русском языке местоимениями определенных категорий, сочинительными союзами и соотносительными словами, измененным порядком слов, неполнотой предложения» [4, с. 23–30]. С помощью этой категории можно описать:

– синтагматические отношения между предложениями, составляющими группу;

– синтагматические отношения между одиночными предложениями и группами предложений;

– парадигматические отношения между возможными вариантами предложений (Там же).

Рассмотрим динамику синтагматики классического русского художественного текста на примере романов XIX в. ( «Рудин» и «Дворянское гнездо» И.С. Тургенева, «Обломов» И.А. Гончарова) и современного текста (романы Л. Улицкой «Медея и ее дети» и В. Пелевина «Жизнь насекомых»).

Главы классического прозаического русского художественного текста связываются последовательно. Например, II глава романа И.С. Тургенева «Рудин»заканчивается словами: « Дмитрий Николаевич Рудин, – доложил лакей » [11, с. 24]. III глава открывается так: Вошел человек лет тридцати пяти, высокого роста, несколько сутуловатый, курчавый, смуглый, с лицом неправильным, но выразительным и умным, с жидким блеском в быстрых темно-синих глазах, с прямым широким носом и красиво очерченными губами. Платье на нем было не ново и узко, словно он из него вырос (Там же). То же самое встречаем в конце IV главы: И Дарья Михайловна протянула Рудину руку. Он сперва пожал ее, потом поднес к губам и вышел в залу, а из залы на террасу. На террасе он встретил Наталью (Там же, с. 43). V глава начинается следующими словами: Дочь Дарьи Михайловны, Наталья Алексеевна, с первого взгляда могла не понравиться. Она еще не успела развиться, была худа, смугла, держалась немного сутуловато. Но черты ее лица были красивы и правильны, хотя слишком велики для семнадцатилетней девушки (Там же).

I глава романа «Дворянское гнездо» заканчивается так: – «Сергей Петрович Геде-оновский! – пропищал краснощекий казачок, выскочив из-за двери», а II глава начинается предложением Вошел человек высокого роста, в опрятном сюртуке, коротеньких панталонах, серых замшевых перчатках и двух галстуках – одном черном сверху, другом белом снизу (Там же, с. 126). В этой же главе мы узнаем, что верхом едет Владимир Николае- вич. В III главе состоялся диалог между ним и Марьей Дмитриевной Калитиной, а в IV главе мы знакомимся с Владимиром Николаевичем Паншиным. Далее, в IV главе появляется Христофор Федорыч Лемм, а V глава посвящена этому герою, и мы узнаем, что Христофор Теодор Готлиб Лемм родился в 1786 году, в королевстве Саксонском, в городе Хемнице, от бедных музыкантов [11, с. 135].

Подобное построение глав мы наблюдаем в романе И.А. Гончарова «Обломов». I глава первой части заканчивается словами: « Неизвестно, долго ли бы еще пробыл он в этой нерешительности, но в передней раздался звонок.

– Уж кто-то и пришел! – сказал Обломов, кутаясь в халат. – А я еще не вставал – срам да и только! Кто бы это так рано?

И он, лежа, с любопытством глядел на двери » [3, с. 15] . Из II главы читатель узнает, что пришел Волков. Глава заканчивается тем, что раздался отчаянный звонок в передней, так что Обломов с Алексеевым вздрогнули, а Захар мгновенно прыгнул с лежанки (Там же, с. 36) . III глава открывается описанием нового посетителя Обломова – Михея Андреевича Тарантьева.

Автор говорит о последовательно развивающихся событиях: Сон остановил медленный и ленивый поток его мыслей и мгновенно перенес его в другую эпоху, к другим людям, в другое место, куда перенесемся за ним и мы с читателем в следующей главе (Там же, с. 98) . Часть первая заканчивается появлением у Обломова Штольца, а начало второй части романа посвящено описанию жизни Андрея Ивановича. IV – V главы второй части связаны повторяющейся фразой-рефреном. В IV главе Штольц говорит Обломову, что увезет его за границу. Илья Ильич противится. Мы читаем: «Обломовщина, обломовщина! – сказал Штольц, смеясь, потом взял свечку, пожелал Обломову покойной ночи и пошел спать. – Теперь или никогда (здесь и далее выделено нами. – Г.Д. ) – помни! – прибавил он, обернувшись к Обломову и затворяя за собой дверь» (Там же, с. 188). V глава начинается этими же словами: « Теперь или никогда! » – явились Обломову грозные слова, лишь только он проснулся утром (Там же, с. 189) . Этот же концептуально-смысловой рефрен возникает в XI главе: Обломов дома нашел еще письмо от Штольца, которое начиналось и кончалось словами « Теперь или никогда! », потом было исполнено упреков в неподвижности, потом приглашение приехать непременно в Швейцарию, куда собирался Штольц, и, наконец, в Италию (Там же, с. 271).

В современном русском художественном тексте также имеются предложения-«скрепы», которые соединяют главы романа в единое целое, однако связь глав при их помощи базируется на более сложных ассоциативных полях. Так, в конце 8-й главы романа Л. Улицкой «Медея и ее дети» читаем: Вошла Маша, в куртке поверх ночной рубашки, с воспаленнорозовым лицом в мелкой точечной сыпи.

– Машка! Что с тобой? – ахнула Ника.

Маша жадно пила из кружки и, допив, странно сказала:

– А ведро-то полное… Аллергия у меня .

– Не краснуха ли? – встревожилась Медея.

– Откуда ей? Сегодня к вечеру пройдет, – улыбнулась Маша. – Ночь была ужасная. Жар, озноб. А теперь уже все [12, с. 100].

В начале этой же главы автор вводит в повествование сон Маши: Покуда ее тряс озноб и мучила жажда, ей снился один и тот же все повторяющийся сон, как будто она встает с постели, идет на кухню и пытается зачерпнуть из ведра, в котором воды на самом дне , и кружка только шкрябает по жести, а вода не набирается… Одновременно с этим сами собой складывались какие-то неструганые строчки, в которых был берег, горячее солнце и неопределенное ожидание, смешанное с реальной жаждой (Там же, с. 104).

Лексема ведро соединяет сон героини и реальность. Только познакомившись с эпизодом сна, читатель способен понять странные слова Маши А ведро-то полное… При этом важным в романе является мотив совпадения, случайности.

Л. Улицкая уделяет в романе особое внимание и неким знакам «породы», которая проявляется во внешнем облике потомков семьи Синоп-ли: рыжие волосы и укороченный мизинец. Не зря Медея, приехав в гости к брату Федору, замечает: тихий белобрысый приемыш Шурик был, как ни странно, по всем приметам свой, сино-плинский: хотя его пушистые, легкие волосы не имели ни малейшего оттенка семейной ржавчины, густо-рыжие веснушки усыпали его узкое, белокожее лицо, а главное – это Медея не сразу заметила, а заметив, изумилась, – мизинец был короткий, едва доставал до конца первой фаланги безымянного (Там же, с. 168). Ее наблюдения подтверждает брат Федор:

« …Как тебе мой младший? Узнала нашу кровь?

Спросил по-гречески, и эта самая их общая кровь, разведенная в мальчике с чьей-то чужой, ударила Медее в лицо, и она еще ниже склонила голову:

ИЗВЕСТИЯ ВГПУ

– Узнала. И палец… » [12, с. 172].

Так, семы ‘знакомство’, ‘помощь’, ‘родной’, ‘порода’, ‘память’ ‘связь’ не только осуществляют семантическую связность – когерентность, но играют одновременно и роль подтекста – пунктирного, дистантного повтора, несущего идею текста [13, с. 93]. Кроме того, данные отрывки текста объединены тематическим повтором.

Другой современный текст, который привлек наше внимание в семантикосинтагматическом аспекте, – это роман В. Пелевина «Жизнь насекомых». Своеобразие композиции этого произведения проявляется в том, как описывает В. Пелевин жизнь насекомых: автор переплетает главы таким образом, что не сразу понятно, о ком идет речь. В. Пелевин также использует предложения-«скрепы» для того, чтобы соединить истории в целое произведение, однако при этом действуют принципы конверсивности и тождества до предела аппликации, когда субъект одной главы становится объектом своего действия в другой, насекомые подобны людям, а люди – насекомым.

Так, в девятой главе ведется рассказ о клопах-наркоманах Максиме и Никите, которые курят так называемый «косяк». Они увидели в высушенной конопле несколько клопов. Никита объясняет другу, что они есть практически в каждом косяке и когда куришь, то при этом клопы трещат. Сами Никита и Максим скрываются от милиции, которая может их задержать, и поэтому прячутся в трубе: И вдруг в трубу подул ветер. Сначала его еще можно было принять за обычный сильный сквозняк, но не успел Максим сделать несколько шагов, как ветер достиг такой силы, что сбил его с ног и потащил назад. Никита удержал равновесие и даже прошел еще несколько метров, сильно наклонясь вперед, но ветер усилился до того, что старые дощатые ящики, лежавшие перед круглой дырой выхода, стали срываться с места и катиться в трубу… Ветер стих так же внезапно, как начался….

– Что это? – спросил Максим.

– А ты что, не понял? – переспросил Никита с некоторым, как показалось Максиму, злорадством. – Это нас в косяк забили [8, с. 150]. Получается, что Максим и Никита и есть те самые конопляные клопы, которых они сами рассматривали в сушеной траве.

Заканчивается глава так:

Максим попытался перекреститься, но руки были намертво зажаты наваленными вокруг ящиками.

– Господи! Да за что это мне? – прошептал он.

– Неужели ты думаешь, – послышался громовой и одновременно задушевный голос из отверстия, в которое стягивался дым, – что я хочу тебе зла?

– Нет, – закричал Максим, вжимаясь в бетон от подступившего жара, – не считаю! Господи, прости!

– За тобой нет никакой вины, – прогремел голос. – Думай о другом (Там же, с. 152).

В данном контексте неясно, кому принадлежит «голос из отверстия». В следующей, десятой, главе Сэм предлагает Наташе покурить марихуану, а она говорит:

« Я боюсь… я не пробовала никогда.

– Неужели ты думаешь, – нежно спросил Сэм, – что я хочу тебе зла?

Наташино лицо искривилось, и Сэм понял, что вот-вот она опять заплачет.

– За тобой нет никакой вины, – так же нежно сказал он. – Думай о другом » (Там же, с. 154).

Таким образом, становится понятно, что голоса Сэма и Наташи слышали конопляные клопы Никита и Максим. Фраза же Сэма За тобой нет никакой вины возвращает читателя к истории с комаром Арчибальдом, которого нечаянно убила Наташа (восьмая глава). Выделенные предложения также являются концептуальными скрепами глав произведения.

Таким образом, если классический русский прозаический текст строится линейно, когда читатель последовательно узнает о новых героях и событиях, то в современном русском художественном тексте в качестве основного вида текстообразующей связи используется тематический повтор, основанный на сложных ассоциативных и конверсивных отношениях содержательных компонентов текста.