Система образов индустриального прошлого Шотландии второй половины XIX в. в зеркале литературы

The image system of Scotland’s industrial past in the second half of the 19th century in the mirror of literature

Размышляя на тему образов прошлого в исторической памяти, Л. П. Репина отмечала, что множественность идентичностей, а также наличие конкурентных версий исторической памяти и альтернативных воспоминаний требуют самого пристального внимания ис-следователей1. В XIX веке было немало поводов для трансформации исторической памяти: открытие новых железнодорожных путей, появление большого количества металлургических предприятий, рост городского населения и сокращение сельского. Острее всего на индустриальные изменения реагировали те, кто принадлежал к профессиям интеллектуального труда: поэты, писатели, адвокаты, художники. Как верно отметил В. А. Шнирельман, образы прошлого необычайно многообразны2.

Основными источниками для исследования данной проблемы стали работы шотландских поэтов и писателей. Благодаря анализу данных трудов удалось восстановить красноречивые образы индустриальных перемен в шотландской литературе.

Историография данного вопроса представлена в основном исследованиями, тематика которых так или иначе связана с историей литературы. У. Дональдсон создал труд о популярной литературе викторианской Шотландии3, в котором уделил внимание и развитию прессы. Р. Хастон изучал вопросы становления шотландской литературы и общества, но в 1600–1800 гг.4 К. Понд в своем исследовании раскрыл влияние индустриализации на викторианскую прозу через нетривиальную тему путешествующих незнакомцев5. Ш. Мэтисон исследовала особенности путешествий в XIX в., через призму философии и литературы в произведениях Ч. Диккенса6.

При исследовании таких явлений одним из главных вопросов, который интересует ученых, остается тема исторического романа. Историки, к примеру, С. Г. Малкин изучил нравы Хайленда через призму исторических романов В. Скотта⁷. Автор делает интересные выводы о процессах развития Шотландии в XIX в. несмотря 342

на то, что хронологическими границами его исследования являются XVII–XVIII вв.8. С другой стороны, в центре внимания современной историографии находятся вопросы, связанные с образом Российской империи, или же представлениями о Востоке по материалам прессы шотландских изданий, в частности, «Эдинбург ревью»9. Таким образом, тема изучения представлений и образов в период индустриальных изменений остается все еще актуальным. В целом, большинство работ, связанных с исследованием восприятия жизни в Шотландии через изучение источников личного происхождения, или художественных произведений относятся к периоду, предшествующему индустриальной революции.

Несмотря на существующие разногласия по вопросу хронологических рамок начала и конца индустриальной революции в Шотландии, неоспоримым остаются факты, характеризующие высокий темп роста промышленности, населения и экономики страны в целом. Верно подмечают авторы монографии О. и С. Чекланд, что такое стремительное развитие страны одновременно разрушало и обновляло старый образ жизни, а также способствовало сближению экономики Шотландии с могущественной экономикой Англии, а также формированию общей национальной идентичности10. Однако, ориентируясь на высокие показатели темпов шотландской промышленности, исследовали зачастую обходят стороной вопрос об образах, чувствах и переживаниях людей прошлого. Другими словами, проблемы истории повседневности или интеллектуальной истории являются необходимым дополнением исследований процесса индустриализации.

Самый знаменитый историк индустриальной революции в Шотландии, К. Уотли в своей монографии о том писал, что Рондо Кемерон и другие утверждали, будто современники не подозревали о том, что они переживают такой катаклизм11. Несмотря на то, что ни Роберт Бернс, ни Вальтер Скотт не комментировали это событие, не следует пренебрегать увлечениями первого и его посещения металлургического завода Керрон и страх последнего перед растущим ропотом рабочего класса12. Исследователи творчества В. Скотта, писали о том, что то, как обходится промышленная революция с рабочим людом, вызывало у него ужас и отвращение13. Однако, прямых подтверждений данному утверждению в источниках немного. В такой переломный для Шотландии период интеллектуалы стремились обращаться к историческому прошлому, что часто связывают с началом «романтизма», сторонники которого пытались объяснить настоящее, используя образы прошлого.

Во второй половине XIX в. обсуждение технологического прогресса и процесса индустриализации приобрело небывалую по- пулярность. Несомненно, данные образы можно охарактеризовать двойственностью: интерес и тяга к познанию нового, сопровождаемая страхом к неизведанному.

Судьба Шотландии тревожила душу и ум поэта Александра Смита, который в самом начале своей карьеры работал с отцом в торговле. Влияние набирающей темпы индустриализация второй половины XIX в. нашло свое отражение в поэме «Глазго». Автор писал о «диком поезде, бросающемся в горы, который визжит, пересекая ручеек...»14. Индустриальная революция представлена в образах неестественного, чужеродного вмешательства, так сильно контрастирующего с природой. В другом романе под названием «Домохозяйство Альфреда Хагарда» автор сравнивает два шотландских города. В одном из них, Хоксхеде, шла непрекращающаяся промышленная деятельность, (где развивалась железная индустрия, кораблестроение, работали хлопковые заводы и др.)15. А вот в городе Грейсли, напротив, развивалась только ткацкая сфера16. Этим сопоставлением автор демонстрирует контраст между успешным, развивающимся и наращивающим мощь во всех сферах индустрии городом Хоксхед и небольшим ткацким городком Грейсли, возможностей у которого было не так много. С другой стороны, автор описывал те качества, которые присущи жителям небольшого ткацкого городка. Автор достаточно схоже описал шотландскую действительность XIX в. В этот период в Шотландии была развита хлопчатобумажная, тяжелая промышленность и др., и многие города специализировались только на одной отрасли (часто в силу географического положения). Места, где свое развитие получило сразу несколько отраслей промышленности, а также работали заводы – часто отличались высокими темпами урбанизации. В этом произведении можно выделить схожую параллель с действительностью – различные темпы индустриализации, наряду с региональной неравномерностью развития промышленных отраслей. Это классический пример утвердившегося образа «старое и новое», где на примере местных показателей развития индустрии укреплялась вера в прогресс, а также пиетет к сохранившим свою самобытность и красоту поселкам.

Роберт Льюис Стивенсон в своем труде «Эдинбург: живописные заметки» опубликованном впервые в 1878 г. стремился передать современное ему состояние города. Хотя нередко автор пользовался историческими описаниями в отношении более значимых, на его взгляд, мест Эдинбурга: «Дворец Холируд остался в стороне от развивающегося Эдинбурга, и теперь он стоит серый и безмолвный в рабочем квартале, среди пивоварен и газовых заводов»¹⁷. В основе высказываний автора – антитеза, базирующаяся на исторической фактологии. Для создания контрастных стилистических приемов Л. 344

Стивенсон использует историко-литературный тезаурус, символизм и реализм, характеризующий вторую половину XIX в.

Л. Стивенсон подчеркивал, что когда фонари начинают мерцать вдоль улицы, а в высоких окнах загорается слабый свет – вас охватывает чувство, что это тоже кусочек природы в самом сокровенном смысле; а эта мечта, воплощенная в каменной кладке и живом камне – не кулисы театра, а город в совей повседневной реальности, связанный железной дорогой и телеграфом со всеми столицами Европы и населенный типичными горожанами, которые ведут бухгалтерские книги, посещают церковь и продали свою бессмертную долю газе-те18… Эти горожане, по его мнению, с их кэбами и трамваями, поездами и афишами совершенно не вписываются в общую картину…19 Для Л. Стивенсона достижения индустриализации представляются декоративными элементами среди воспетой им природы. Его, как простого горожанина, интересует в большей степени не то, как изменилась повседневность шотландского города, а то насколько быстро это случилось. При сравнении частей старого и нового города (Эдинбурга) автор пользуется стилистикой, полной элегических, романтических приемов, что только усиливает его пиетет к прошлому. Схожесть труда А. Смита и Р. Стивенсона в том, что концепт «старого» и «нового» имеет историческую базу, хотя у Р. Стивенсона система образов является более широкой, и затрагивает не только индустриальные достижения, но и повседневность, урбанизацию, а также природу.

Романтизм остается если не центральным, то сопутствующим образом произведений Л. Стивенсона: проезжая по улицам черного лабиринта, он отмечает несколько снесенных старых уголков20.

В тоже время автор стремится подчеркнуть динамизм происходящих изменений: туннель к станции Скотленд-стрит, вид поездов, вырывающихся из его темной пасти, с двумя кондукторами на тормозе, мысль о его длине и многочисленных массивных зданиях и открытых проездах наверху, безусловно, произвели огромное впечатление на молодой ум21.

Как человек, заставший индустриальные перемены, Л. Стивенсон выражает беспокойство о будущем облике родных мест. Он отмечал, что мы можем срубить деревья, мы можем зарыть траву под мертвыми камнями мостовой; мы можем проехать по оживленным улицам через все наши спальные кварталы, и мы можем забыть истории и игровые площадки нашего детства; Но у нас есть кое-что, что даже неистовое рвение строителей не в силах полностью уничтожить, пока у нас есть холмы и залив, у нас есть славное наследие, которое мы оставим нашим детям22.

В произведении Ч. Диккенса «Домби и сын» повествуется о влиянии развития железной дороги не только на процесс хаотич- ного разрушения, но, более конкретно, на процессе пространственной реорганизации23. С переходом к капиталистической современности, которую железная дорога здесь олицетворяет, сады Стэггса были полностью воссозданы, чтобы воспроизвести господствующий способ производства24. Ш. Мэтисон подчеркивает, что железная дорога представляет собой и сама участвует в процессе пространственной реструктуризации, характерной для более широких последствий капиталистической современности, вступившей в силу в середине XIX века25.

Если сопоставить работу Ч. Диккенса и Л. Стивенсона, то работа последнего представляет собой целостный исторический нарратив, отличающий его от классически английского произведения Диккенса «Домби и сын»26 широкой структурой интеллектуальных образов, в которую включены культурный контекст, архитектура, природа, повседневность, рабочие отношения, система путей сообщений, а также языковая динамика. Более того, работы шотландских авторов имеют интертекстуальные аллегории, подчеркивающие шотландскую национальную идентичность. Интересны аллюзии автора насчет набирающих популярность профессий строителя и архитектора. В тексте он не раз выражал недовольство слишком плотной застройкой, неправильно расположенным направлением домов.

К примеру, описывая кварталы Ньюингтон и Морнингсайд (шотландские виллы), он подчеркивал, что это не дома (поскольку не соответствуют потребностям человека), это не здания, так как созданы без соблюдения пропорций с соседним зданием, они не принадлежат ни к какому стилю искусства, а являются формой бизнеса, о которой можно сожалеть27. И тут он задает вопрос «Выигрывает ли трудолюбивый жадный строитель больше на уродстве, чем на приличном коттедже такой же площади?».28 Он также обращает внимание на то, что есть смелые и безвкусные здания, «эта опасность угрожает благополучию города»29. «Если бы население Эдинбурга было живым автономным организмом, оно восстало бы, как один человек и совершило бы ужасную ночь поджогов»30.

Для Стивенсона историко-культурный контекст является первостепенным, а прогресс выступает в роли фонового ландшафта, отображающего современные реалии. Интересно, что строители и архитекторы, как представители научно-технологических изменений эпохи, воспринимались автором в негативном свете. Таким образом, система поздневикторианских образов индустриализации состоит из концептов, противопоставляющих старое и новое, город и деревню, природу и урбанизм, повседневность и рабочее время.

Интересно, что для конца XIX в. характерно появление в Шотландии школы кайльряда (что в переводе означает «капустная грядка»). Некоторые исследователи подчеркивали более дилетантский характер данной литературы. Хотя, более объективным кажется мнение, что аудитория школы кайльряда ставила в неудобное положение тех, кто отстаивал высокие культурные стандарты, поскольку впечатляющее число читателей из среднего класса проявляло больший интерес к моральным и консервативным чувствам национальных сказаний31. Важно отметить, что это направление оставалось за пределами всеобщего признания. Данное явление в культуре еще раз подчеркивает контраст между урбанистической и сельской литературой, а также классовые противоречия. Многообразие образов литературных памятников конца XIX в. свидетельствует о создании собственной национальной литературы о шотландской идентичности.

Поэма «Город страшной ночи» Джеймса Томсона была написано около 1870–1873 гг. и наполнена отчаянием, безысходностью, в связи с чем получила прозвище «лауреата пессимизма», а сама поэма признана самым безрадостным произведением английской литературы32. Его труд является классическим поздневикторианским памятником эпохи.

Все в мыслях мрачных и тоскливых снах;

Ключей домашних связка, и зело

Свободно платье - твердое при этом,

Как панцирь с металлическим отсветом;

И ноги, что ступают тяжело33

Прямых впечатлений о технологическом прогрессе в тексте встречается немного, но позиция Дж. Томсона отчетливо видна при анализе его работы: пугающая индустриализация, из-за которой будущее видится мрачным и безысходным.

Помимо шотландских литературных памятников культуры, путешествие Ж. Верна в Шотландию осенью и зимой 1859-1860 гг. позволяет восстановить не только структуру повседневности горожан, но и определить восприятие научно-технического прогресса. Интересно, что данный автобиографичный источник был введен в научный оборот достаточно поздно – в 1989 г.

В своем произведении автор стремился подчеркнуть шотландские контрасты – это и особенности развития города и деревни, Хайленда и Лоуленда, урбанизацию и природу. Больше всего писателя интересовала культурная специфика региона. «Этот рудник принадлежал мистеру С. и наряду с изрядной добычей каменного угля поставлял газ для освещения замка и парка. Аллеи последнего были украшены пилястрами с изящными газовыми фонарями на них. В Англии, как и в Шотландии, не найдется ни одной мало-мальски приличной фермы, которая не освещалась бы благодаря разработке угольных месторождений. В этой такой щедрой земле достаточно просверлить дыру, и тут же забьет неиссякаемый источник тепла и света»34. Казалось бы, текст Жюля Верна имеет субъективные коннотации, поскольку воодушевленность путешествующего новым местом неизбежна. Однако, радость и вдохновение достижениями прогресса сменяется унынием:

«Глазго был точной копией Ливерпуля по характеру и атмосфере. Множество общественных зданий, претендующих на монументальность, почерневшие от туманов и угольной пыли, представляли собой довольно грустное зрелище»35.

Один из центральных образов – противопоставление старого и нового был описан Ж. Верном через приму урбанизма. Он подчеркивал, что в торговой части города туристы увидели действительно очень красивые улицы: банки, общественные здания, музеи, приюты, убежища, больницы, Биржа, библиотека, клубы, залы для собраний и другие постройки встречаются здесь во множестве. Здания изобилуют массивными, часто неудачно расположенными колоннами36. «Порт Глазго отличается большой коммерческой активностью. Огромные пакгаузы протянулись вдоль набережных Клайда, и хранят горы и горы товаров».

Следует отметить, что «образ другого» в работе Ж. Верна раскрывается в большей степени через культурный компонент, подчеркивая местный колорит, языковое разнообразие и национальную идентичность. Автор сравнивает шотландские города с другими центрами мира, подчеркивая их принадлежность к общей системе индустриальной эпохи. Таким образом, создается своего рода система типизации урбанистического и индустриального пространства XIX века.

Таким образом, система образов индустриального прошлого Шотландии второй половины XIX в. представляется неоднозначной. С одной стороны, восприятие выстроено на противопоставлении старого и нового, города (как новой цитадели урбанизации) и древни (как бастиона сохранившейся природы), рабочего времени и досуга, а также на социальном конфликте (выделении беднеющих слоев населения, рабочего класса, среднего и высшего). С другой стороны, объединяющим фактором данной системы образов является общий локус о непонятном и пугающем настоящем. Шотландская литература, по сравнению с английской, изобилует романтическими и элегическими приемами. Это связано с большим вниманием авторов к национальной идентичности.