Сюжет и конфликт в современной прозе: роман протоиерея Алексия Мокиевского "Незавершенная литургия"

В XX в. в значительном количестве русских книг проявляются черты, которые были присущи произведениям средневековой литературы. Развитие книги такого рода связано с типом литературной эволюции, который был распространен в Древней Руси и ранее: «Литература развивалась не потому, что что-то “устаревало” в ней для читателя, “автоматизировалось”, искало “остранения”, “обнажения приема” и пр., а потому что сама жизнь, действительность и в первую очередь общественные идеи эпохи требова- ли введения новых тем, создания новых произведений»1.

В интересующей нас части литературного поля XX в. наиболее ранними, по нашим наблюдениям, примерами становятся произведения русского зарубежья: «Богомолье» И. Шмелева, написанное в 1930-1931 гг, рассказы В. Никифорова-Волгина, относящиеся к 1925-1940 гг, «Неугасимая лампада» (1954) Б. Ширяева. Позднее подобная книга является в самиздате, где, например, уже в 1970-х имел хождение знаменитый «Отец Арсений». В наши дни тенденция представлена десятками имен2, сотнями произведений, многократными переизданиями вышеназванных и вновь созданных книг.

В науке и критике современная литература этого типа отражена сравнительно слабо. Ряд ее свойств не отвечает бытующим представлениям о ‘литературности’. Например, считается, что познавательность или назидательность допустимы в детской книге, а ‘взрослую’ они будто бы делают ‘не-литературой’. Можно полагать, что с подобными представлениями связано бурное развитие «нон-фикшн», где автор свободен напрямую говорить с читателем. «Реальность XX века оказалась такова, что сказать правд)’ о ней стало сверхзадачей писателя, решить ее привычными художественными средствами дано на поверку немногим, большинству же на помощь приходит именно документ»³.

В интересующей нас книге невозбранно присутствует установка на внелитературную функцию, типологически схожая с установками средневековой книжности: «Польза “четьих книг” заключалась в том, чтобы принести духовное просветление, укрепить верующего для борьбы со злом, сформировать у него навык самостоятельного принятия решений в ситуации выбора между грехом и добродетелью»4.

«Реальность XX века» действительно преподнесла ряд характерных ситуаций, которые легли в основу сюжета произведений разных жанров. Остановимся на сюжетных ситуациях, типичных для современной книги.

Предметом описания становятся террор, раскулачивание, репрессии, гонения, кощунства - события, окрасившие советскую действительность с первых дней. В Зарубежье они освещаются писателями, которые знали о бесчинствах Советов не понаслышке, писали о них с пафосом справедливой инвективы (например, «Окаянные дни» И. Бунина).

Но тогда же в прозе был найден иной подход к трагедии современности. Например, в рецензии для парижского «Возрождения» А. Амфитеатров писал о героях Василия Никифорова-Волгина: «Что могут встретить эти попики-странники <...> на своем страдном пути в недра толщи народной? Всего хватит: и насмешек, и поругания <...> а возможно, удостоятся и мученическую кончину приять. Но зато и ждет их великая мзда, не только посмертная, на небесах, но и попутно здесь, на земле: встречать русских людей, покаянно пробуждающихся от бесовского кошмара»5. Гонения XX в. поднимают образ праведника на высоту исповедничества. Добро и зло предстают в Евангельском свете. Конфликт не всегда находит разрешение в коллизиях сюжета.

Герой, обращенный к добру, находит опору в Боге, от Которого исхо- дит глубинная упорядоченность мироздания. Поэтому сюжет произведения часто связан с богослужением - его содержание и ход передает для героев смысл бытия. Для читателя И. Шмелева и Б. Зайцева, В. Никифорова-Волгина и Б. Ширяева отсылки к тексту Библии или богослужений были понятными. Читатель более позднего времени нуждается в комментариях, и авторы - наши современники - включают в свои книги всевозможные разъяснения как естественную часть разговора.

Сюжет о гонениях на новомучеников и сюжет, опирающийся на ход богослужения, присутствуют в романе протоиерея Алексия Мокиевского «Незавершенная литургия» (2006). На сегодня разошлось 2-е его издание (2013 г.) тиражом 15 тысяч экземпляров.

Рецензенты Интернета отметили в романе «прикосновение к тайне, умение тонко обрисовать хрупкий мир, который именуется чудом и так сложен в описании тяжеловесными земными словами»6.

В послесловии «Об авторе» указано на «потребность в понимании логики жизни, ее мистических начал, в представлении о силах, организующих ее сюжет»7 (далее текст приводится по указанному изданию).

В предисловии автор говорит, что его побудила взяться за труд печаль о судьбах брошенных церквей: они были оплотом духа, а «теперь стали памятниками нашего безумия» (7). Вторая причина часто указывается в беллетристических работах священников: это бесценный опыт общения с людьми, который просится на бумагу.

Имеют место «и автобиографические эпизоды, приведенные с той лишь целью, чтобы дать понять, как удивительно строятся судьбы людей Церкви <...> как они приходят к Богу, зачастую не благодаря каким-то своим качествам и заслугам, а вопреки всему» (8). Среди таких эпизодов -Литургия, прерванная смертью старого пастыря и завершенная молодым, который примчался для этого за двести километров: «Со слезами скорби и утешения принимали тогда хромтауские прихожане Святые Дары. Никто их них не покинул храма, доколе не дождались приезда священника» (265).

Сюжет о гонениях на исповедников веры дан в романе через образ отца Георгия. Он принадлежит к поколению верующих, которые по советским обстоятельствам уже не имели возможности получить духовное образование: «...когда юноша созрел для посвящения в сан, мир вокруг него пошатнулся <...> Он не смог закончить духовную семинарию и всему обучался самостоятельно <...> Его наставниками стали отцы прославленной Пустыни, единственного не закрытого еще монастыря» (36). Монахи один за другим восходят на свою Голгофу.

Последний игумен благословляет Георгия к старцу-епископу. В первой половине 1920-х гг. Церковь оставляют люди, принадлежавшие к ней формально, но не готовые исповедовать веру в эпоху жестоких гонений. После очередного ареста собрата другие священники «ссылаясь на болезни и слабости, отказывались возглавить приход»; так и случилось, что «выбор пал на молодого келейника владыки» (37).

Судьба прихода типична для эпохи. «На всю округу, некогда прослав- ленную за святость этих мест» (51), остается только Покровский храм, расположенный в труднодоступном месте. Его пытались задушить налогами, однако «люди отдавали последнее, но выплачивали необходимое. Два священника, попавшие в годину “красного террора” в заложники, были расстреляны в тюрьме, еще один настоятель был арестован и сослан на Соловки» (51).

Даже содержание Литургии представляло опасность: на ней священник возносит имя патриарха Тихона (события относятся к 1924 г). «Эти слова могли стоить ему жизни <...> Имя патриарха произносилось так, как раненный в битве воин поднимал знамя своего полка» (44).

Описание последней Литургии в Покровской церкви перемежается диалогами тех, кто едет в это время арестовывать отца Георгия. У них нет имен и лиц - только голоса. Они выражают готовность стрелять, «если миряне начнут гоношиться» (23). Убить можно любого: «А мне все один черт, что поп, что буржуй, что сволочь белогвардейская. У меня к ним, к контрам, нет пощады. Было их время, а теперь моя власть» (31).

Главный голос очерчивает для соратников образ врага. Духовенство «сеет религиозный дурман». «Попы все политические <...> Пусть предстанет перед судом и расскажет, контра, как он советской власти вредил» (26). Попы все одинаковые. Бездельники и обжоры: «Разъелся, паразит, брюхатый, поди, как баба на сносях...» (31). Попы лжецы и лицемеры: «Видел я одного попа, который во время поста курочку жареную трескал» (34)

Смысл событий комиссары видят в борьбе за светлое будущее: «Вот когда всех вражин раскулачим, порядок наведем, тогда и заживем богато и красиво» (29), «для блага трудового народа мы всю эту нечисть выкорчевываем» (34).

В диалогах звучат сомнения и слабые контраргументы: «Меня поп читать учил...» (26), «И все-таки. Ты смог бы попа пристрелить?» (31). Однако опыт арестов уже выработал у комиссаров необходимые навыки. Они культивируют в себе отвращение к жертвам: «А это чучело бородатое на стуле сидит <...> И отовсюду глазенки попят его <...> мамка их комедию ломает. Так и вижу лицо ее перекошенное и платок на боку... Только меня этим не проймешь» (38).

Подобные сцены известны читателю по обширной литературе, запечатлевшей террор, коллективизацию, репрессии. Но автор глубже раскрыл их смысл, перемежая с параллельными во времени сценами последней литургии. Так, после слов «Было их время, а теперь моя власть» (31) идет эпизод, когда священник читает над исповедником разрешительную молитву: «... властию Его, мне данною, прощаю и разрешаю ти, чадо, вся грехи твоя...» (32). Власть убивать и грабить противопоставлена власти прощать и разрешать человека от грехов.

Многозначность слова «раб» обыгрывается в популярном лозунге и в словах комиссара о священниках: «Они нас в рабы с детства записали! Раб Божий, поди, говорит, к доске... А мы не рабы... Рабы не мы» (26).

Слово «царство» понимается по-разному. Зная об этом, «конвоир в кожанке» спрашивает арестованного батюшку: «Какими словами вы начина-90

ете службу?» Услышав ответ, что литургия начинается с возгласа «Благословенно Царство...», он торжествует: «Вы слышали, товарищи? Это же прямая агитация за царский режим!» (59)

Разное понимание слов «власть», «раб», «царство» показывает, что сограждане говорят на разных языках и понимание затруднено.

Арест отца Георгия происходит до завершения Литургии, в тот момент, когда он должен начать причащение паствы. Священнику физически препятствуют исполнить его долг - а для него это означает невозможность спасения. Кощунство комиссаров в алтаре оборачивается большим злом, чем они полагают.

Итак, сюжетный конфликт связан не просто с противостоянием комиссаров и их жертв, он не локален. «Конфликт вырисовывается как всеобщий и при этом напряженно, остро переживаемый героем <...> В ходе событий претерпевает изменения не сам конфликт, а отношение к нему героя <...> в результате оказывается, что даже исполненный глубочайших противоречий мир упорядочен...»8.

Арестом начинается тюремно-лагерная эпопея, о которой мы узнаем из рассказа отца Георгия молодому священнику в предпоследней главе. Пять лет тюрьмы в Коми, с туберкулезом. К освобождению пастыря «во всей нашей некогда славной округе не было ни одной действующей церкви» (209). Три года священнического служения в другой области - и еще десять лет в КАРЛАГе, где герой лишается руки (ему подстроили «несчастный случай»),

В годы гонений жизнь о. Георгия ведет его к спасению. Перед нами биография житийного типа, когда в телесных страданиях героя возвышается его дух. В лагере о.Георгий молится «истово, при всяком удобном случае» (210); о подобной же молитве свидетельствуют многие побывавшие в лагерях. После является возможность, наконец, оставшись в Караганде, жить под водительством старца. А затем приходское служение «в каких-нибудь тридцати километрах» (173) от полустанка. Однорукий батюшка ремонтирует комнату, изготовляет утварь, пишет иконы, разводит пчел для воска и виноград для вина - созидает Церковь морально и физически. Как старец, отец Георгий духовник епархии. Он окормляет паломников - и нового героя, отца Василия, который промыслительно призван завершить незавершенную Литургию.

В то же время для российских земляков этих батюшек совершенное некогда комиссарами злодеяние отнюдь не исчерпало себя. В прологе описан случай мародерства, относящийся к 1970-м гг, когда распространилась «добыча» икон и древней утвари и подпольная торговля артефактами. Пять человек приплывают на лодке и плотике и, войдя в Покровский храм, обретают там «пещеру Али-Бабы» (17).

Не они первые: поживиться пытались разные люди. Проводник рассказывает: «Золото искали, серебро, вещи старопрежние. Да она будто заговоренная, никому не давалась. Ее ведь даже взрывать намерялись <...> А здесь ведь кладбище кругом, кресты кованые <...> Ну, кто наткнется, лодку пробьет да потонет. Один с колокольни пал на решетку на востриё.

Двоих кирпичами завалило, подкапывались под стену» (11).

Кладоискатели руководствуются своим «экзистенциальным кодом». Для них алтарь - это Клондайк (19), кладбищенские кресты - водное препятствие.

Мародеров объединяет с былыми комиссарами отсутствие имен - превалирует речевая характеристика: «культурно» говорит «молодой в очках», грязно ругается «здоровяк».

Небезразлична связь жизни героев и их родителей: отец седого проводника «эту церкву и закрывал» (12).

Когда плотик наполнен артефактами, с него падает икона в серебряной ризе, замыкая цепь трухлявых проводов, и срабатывает давно недо-вынутая толовая шашка. На физическом уровне - по стечению условий происходит взрыв. На духовном - мародеры, подобно предшественникам, погибают, став участниками кощунства.

Сюжет богослужения противопоставлен сценарию ареста. «Незавершенная литургия» принадлежит к большому числу произведений, вовлекающих в художественную ткань внутренний смысл церковных молитв и службы. Необходимые пояснения авторов дают возможность любому читателю понять смысл происходящего.

Лейтмотив описания службы - любовь к Богу и ближнему: «Отец Георгий вынимал частицы, за здравие и за упокой <...> Перед его мысленным взором проносились лица дорогих сердцу людей. Их имена слетали с шепчущих губ, теплая молитва за них пред Господом делала их, живых и усопших, сопричастными сегодняшнему торжеству» (28)

Прихожане испытывают радость и проявляют любовь. Перед началом службы молодой парень читает неграмотным «приготовление к причастию» (22); средних лет муж с женой «трепетно, почти не дыша <...> внимали тихому чтению входных молитв, ощущая себя более на Небе, чем в храме» (22); среди входящих «царили оживление и праздничная веселость» (27). Жизнь Церкви общая: после службы «надобно будет помогать - переносить все», поскольку переходят в зимний храм (27).

В романе раскрыто вселенское значение происходящего: «Божественная Литургия, которую в народе попросту называют обедней, - великое служение, свершаемое с привычной обыденностью <...> И здесь, в этом таинстве Евхаристии, как бы ни велика была роль священника, главным совершителем чуда является Бог» (32-33).

В сюжет вплетены воспоминания отца Георгия: его детские впечатления от богослужений (35), путь к Храму в юности (47). Сознает он свое недостоинство: «Мало он подвизался, мало побыл возле грамотных отцов», - и смысл нынешнего служения: «Памятуя о том, что за недостойных священников литургию совершают ангелы, отец Георгий чувствовал соприсутствие ангельское...» (50).

Черты образа смиренного пастыря указывают на будущие события. В опустелой церкви, согласно преданию, остается на молитве ангел - хранитель храма. Ангел будет сослужить уже отцу Василию на завершении прерванной Литургии (257).

Для общего смысла важно убранство церкви: «В такие минуты алтарь не только олицетворяет рай, но и является таковым <...> Гармонию дополняет стройное пение, ароматы фимиама и золотое убранство иконных окладов. Сердце переполняет тихое ликование и любовь» (48).

Поэтому интерьер церквей описывается в романе многократно. Это Покровский храм, особый, «светлый, высокий, пелось в нем легко, своды словно пели вместе с тобой» (208). Это Рождественский храм Ферапонтова монастыря, где отец Василий «не чуял под собой земли <...> старался еще на какое-то время сохранить в себе это чудо Дионисиевых росписей» (201).

Это тесные комнатки, чиненные батюшками и приспособленные для богослужений. Маленькие храмики, выстроенные вопреки общественному мнению, которое «раздраженно кивает в сторону золоченых куполов, настолько отдалив себя от Бога, что золото церковных главок <...> мнит словно у себя украденное» (205).

Тема служения и жизненной миссии развивается далее в историях двух героев. Отец Василий недоучившимся студентом обратился к Богу и стал, как некогда отец Георгий, келейником опытного старца. В начале 1990-х гг. уезжает в тот же Казахстан, там становится священнослужителем. К отцу Георгию он приезжает на исповедь и узнает о своей особой миссии, содержание которой должно выясниться на месте, в России.

Мальчик Саша, живущий поблизости от Покровской церкви, интересуется ее историей, встречает ангела. Ангел просит привести священника.

В финале все линии сходятся. Отец Василий выполняет просьбу Саши, понимая, что это и есть предвиденная отцом Георгием миссия. Он завершает прерванную на много десятилетий Литургию в сослужении Саши и ангела. Остановленное в Храме время возобновляет свой ход.

В Эпилоге сказано, что рухнувшее здание разобрали и построили часовню в честь Покрова Богородицы. Там находит себе место икона, благословленная отцом Георгием. В деревне строится новый храм: «Свои мужики рубили, как в старину, без единого гвоздя» (281).

Саша создает убранство часовни и подолгу молится, беседуя порою с ангелом, «отчего юноша наш не по возрасту вразумлен в духовной мудрости» (282). Его отец становится ктитором Ильинского храма, мать - регентом. Вадим, «Божьим промыслом водим», который не послушался старца, приходит к отцу Василию на исповедь.

Плотик с иконами отплыл из Пролога в Эпилог. Его поймал тогда на воде мудрый дед Аверьян и «прибрал до поры» так, что никто не знал (283). Древняя утварь украсила Ильинский храм, а икона в серебряной ризе, чудом обретенная на острове, дает ему название.

Каждый из сюжетов своим путем раскрывает смысл богообщения, и «Незавершенная литургия» по праву получает подзаголовок: «Православный роман».

Общая сюжетная схема, как видим, выстраивается по классическому образцу. Завязка событий - арест отца Георгия в алтаре. Коллизии связаны с лагерями и ссылкой исповедника веры, с жизнью Саши, его родителей и деда, судьбой отца Василия, его семьи и духовника. Развязка наступает с завершением прерванной Литургии, созданием нового храма, приходом к Богу тех, кто стремился жить по совести.

Этот тип сюжета не всегда присущ православной книге, поскольку она посвящена не локальным конфликтам, напротив, как и в житиях, в ней «конфликт деспота и мученика всегда разрешается на небесах»9.

В «Незавершенной Литургии» движение от бедствий к счастливому концу определяется ходом исторических событий XX в. С гонениями началась «долгая и темная ночь» (слово Патриарха Тихона) советского периода, а в конце века происходит церковное возрождение, люди обращаются к опыту подвижников, оставшихся в живых. Новизна, как и в средневековой книге, определяется тем, что, говоря словами Д. Лихачева, «сама жизнь, действительность и в первую очередь общественные идеи эпохи» ложатся в основу сюжета.

Внелитературная роль также соответствует средневековой модели. Заявленное в предисловии стремление привлечь внимание к судьбе заброшенных храмов и к поучительным жизненным историям можно, думается, рассматривать как традиционную фигуру скромности. Душеполезное значение книги связано, помимо заявленного автором, с сюжетом житийного типа и со смыслом богослужения, который роман доносит до читателя.

Сюжетные линии Саши и отца Василия содержат множество событий, загадочных обстоятельств, невероятных совпадений и поворотов. Присоединение их к агиобиографии, обогащенной темами богослужения, создает новую жанровую разновидность.