Смех в познании

С предложенным философией обоснованием гносеологической ценности смеха нельзя не согласиться: смеясь, человек и общество познают мир, преодолевают ложь, заблуждения и глупость, приближаются к пониманию истины. Смех с этой точки зрения является формой познания и должен исследоваться в общем поле гносеологической проблематики. Иными словами, комическое можно определить как специфический вид духовной деятельности человека и общества по постижению явлений окружающего мира, а в конечном счете и по созданию значимого мировоззренческого целого.

В качестве подобного конституирующего элемента мировоззрения смех вы ступает в ряде философских концепций и теорий. Мировоззренческим целым смех предстает, например, в высказываниях «смеющегося философа» Демокрита или в поздних концепциях М.М. Бахтина. Д.С. Лихачев под этим углом рассматривает цельность смехового мира Древней Руси, соответственно назвав свою работу «Смех как мировоззрение». «Функция смеха, — пишет он, — обнажать, обнаруживать правду, раздевать реальность от покровов этикета, церемо-ниальности, искусственного неравенства, от всей сложной знаковой системы данного общества»1.

Смех, таким образом, может быть представлен как один из путей индивидуального и социального отграничения истины от заблуждения или лжи. В этой связи представляется возможным гносеологически обосновать отличия двух полюсов смеха — юмора и сатиры. Сатира с ее резко выраженной обличающей отрицательностью и нетерпимостью направлена прежде всего на осуждение сознательного искажения истины; т.е. ее объектом выступает ложь во всех проявлениях. Заблуждение становится объектом сатиры в редких случаях — только тогда, когда оно критично и имеет значительные деструктивные последствия. Заблуждение, не являющееся критичным и разрушительным, в свою очередь, вовлекается в сферу юмористического отношения. Хотя четкую гносеологическую границу между юмором и сатирой провести трудно и она в любом случае будет взаимопроникаема, основные тенденции разделения достаточно отчетливы: ложь как объект смеха стремится к сатирическому, а заблуждение — к юмористическому полюсу.

Важным путем поиска истины, отграничения истины от заблуждения или лжи также является спор, которому философское познание всегда придавало большое значение. Роль юмора здесь достаточно велика. Классическая диалектика Сократа покоится на базисе иронического метода, который в ряде случаев приобретает различные оттенки высмеивания; близки к комическому некоторые древние парадоксы и софизмы — классичес- кий объект споров. Горгий, Цицерон и Квинтилиан также призывали вводить юмор в риторику спора, указывая при этом на его позитивную критическую и эмоционально-акцентирующую роль.

Софисты прибегали к смеху, впрочем, не ради истины, а ради успеха в споре. Здесь, однако, также присутствует момент избавления от заблуждений — но заблуждений не по поводу объекта спора, а по поводу интеллекта и знаний проспорившего: например, человек, с успехом доказавший очевидно неверное положение, явно интеллектуально превосходит человека, не сумевшего доказать обратное. Последний, вступая в полемику, несомненно, заблуждался по поводу своих умственных способностей, что и показал результат спора. Можно сказать, что в случае софизмов и софистической аргументации в целом духовно-ориентированная истина перекрывает предметную. Это согласуется с тем, что смех всегда связан с человеком и его внутренним миром, и никогда — с безличными объектами материальной действительности. Соответственно заблуждение в своих способностях для смеха представляется более важным, чем заблуждение относительно особенностей предметного мира.

С гносеологией смеха неразрывно связан вопрос о формах смеховой истины. Стоит заметить, что смех как характерное свойство человека основан на субъективных убеждениях, а не на объективной истине. Смеялись над Сократом и над Иисусом, идущим на Голгофу, будучи убежденными, что первый — обычный шарлатан, а второй — заурядный обманщик. Это, впрочем, не говорит об ущербности смеха. Так, неспециалист, пользуясь точным прибором, получает неправильные результаты, что не является свидетельством ущербности прибора. Настоящий смех связан со знанием, интеллектом и вкусом — как и любой другой путь поиска и утверждения истины.

Необходимо также отметить, что смех утверждает относительную истину, но не абсолютную (понимаемую как полное и исчерпывающее знание о мире). Провозглашенная абсолютная истина всегда догматична и серьезна — будь это истина религиозная, идеологическая или обыденная. В ней нет места комическому, и она по отношению к смеху может выступать только как объект последнего. Смех указывает на недостижимость и ложность всего абсолютизированного, окончательного, статичного. Смеховая же истина — всегда процесс, динамика, развитие, относительность.

Впрочем, крайний релятивизм так же чужд смеху, как и догматизм, — смеяться абсолютно над всем не был способен даже постоянно смеющийся Демокрит. Относительные истины, утверждаемые смехом, представляют собой, скорее, ступени к абсолютной истине, свободные от иллюзий по поводу возможности ее окончательного достижения.

Следующим вопросом, связанным с гносеологической проблематикой смеха, является вопрос о его специфике в различных видах познания.

Не требует доказательств то, что особое значение смех приобретает в обыденном познании, обнажая заблуждения, иллюзии, косность и догматизм в индивидуальной и общественной жизни, — достаточно четко эти тенденции проанализированы различными теоретиками комического и прежде всего А. Бергсоном.

В художественном познании область смеха значительно расширяется за счет свободного творчества художника, что расширяет и социальный опыт человечества, формируемый в том числе комедиями, сатирой и другими художественными и близкими к художественным формами смеховой культуры.

Если применительно к обыденному и художественному видам познания «очищающая» роль смеха воспринимается как самоочевидная, то к значимости роли смеха в научном познании большинство исследователей относятся осторожнее. Тем не менее в науке роль смеха достаточно высока; при этом ее можно рассмотреть по крайней мере в двух аспектах; критическом и эмоционально-развлекательном. Критический аспект юмора сложно переоценить. Смех — один из способов вычленить недостатки и несоответствия в разнообразных концепциях и гипотезах, показать их абсурдность и нежизнеспособность. Однако весьма полезную роль в научном познании играет и эмоционально-развлекательный аспект комического. Он особенно значим для образовательного процесса. Эразм Роттердамский писал об этом так: «В самом деле, разрешая игры людям всякого звания, справедливо ли отказывать в них ученому, тем более, если он так трактует забавные предметы, что читатель, не вовсе бестолковый, извлечет отсюда больше пользы, чем из иного педантского и напыщенного рассуждения?»2 Юмор, конечно, не может полностью заменить многоплановые монографии, но вполне способен дать общее представление о новейших проблемах, подготовить читателя к более серьезным трудам и, главное, заинтересовать неподготовленного человека дальнейшей работой в выбранном направлении и расширении своего научного кругозора — т.е. в конечном счете поисками истины.

Развивая тему, связанную с гносеологией смеха, необходимо заметить, что в рамках только логических процессов смех описать невозможно. Социокультурная обусловленность, субъективные оценочные элементы, диалогичность смеха требуют анализа его герменевтической специфики.

Большинство существующих определений смеха концентрируются на описании логического противоречия., лежащего в основе проблемы. Крайними полюсами такого противоречия объявляются величие и ничтожность (Жан Поль, Г. Спенсер), основательность и иллюзорность (Г.В.Ф. Гегель, К. Маркс, Ф. Энгельс), понятие и реальность (А. Шопенгауэр) и т.д. Определения «через противоречие» схватывают достаточно важные элементы комизма, но страдают чрезмерной расширительностью: под них можно подвести множество явлений и ситуаций, довольно далеких от смешного.

Индуктивные исследования (3. Фрейд, В.Я. Пропп), где производятся попытки представить четкую структуру и технику комизма, преподносятся как решение вышеперечисленных проблем: тщательный анализ эмпирическо го материала, казалось бы, избавляет от чрезмерной абстрактности и обобщенности. Действительно, при помощи, например, концепции Фрейда — наиболее стройной из индуктивных — можно непротиворечиво описать логику комического. Тем не менее и здесь имеются проблемы. Техника комического, как показал, например, А. Кестлер, не обладает какими-либо специфическими приемами, используя общую логику творческого мышления. Это означает, что индукция приводит к тем же чрезмерно расширительным выводам.

Проблема связана с тем, что большинство определений предполагает, что в основе смеха лежат только знание субъекта о противоречивости ситуации и фиксированный набор логических несоответствий в объекте. Между тем этого явно недостаточно: например, человек, воспитанный в европейской культуре, ясно осознавая логику построения некоторых японских или китайских шуток и противоречия в них, не чувствует собственно их комизма. То же можно сказать не только о национальном, но и о профессиональном юморе — последний, даже если и воспринят, не всегда интересен стороннему человеку. Не вызывают смеха устаревшие, неактуальные шутки и некоторые примеры юмора прошлых веков, хотя с точки зрения теории они могут быть построены безупречно. Можно также отметить, что знание только техники комического далеко не подразумевает умения шутить: человек без чувства юмора, даже зная логику и технику комического, не сможет создать чего-либо действительно смешного.

Итак, мы можем знать шутку, но не понимать ее: в основе смеха лежит нечто большее, чем только знание. Смех, таким образом, должен определяться через принципиально иную категорию, которой и является категория понимания. Он представляет собой понимание того, как можно решить проблему и найти выход из сложной ситуации. С этой позиции делает попытку рассмотрения смеха Г.Л. Тульчинский в работе «Проблема понимания в философии». «Именно „игра с пониманием“» (отстранение, столкновение интересов и значений) вызывает и стимулирует смех», — полагает он3. Несомненно, смех является специфическим выражением понимания. Однако сфера понимания широка, и вопрос о том, какова конкретно эта специфика, остается неразработанным. Для конкретизации области смешного Туль-чинский использует ряд традиционных «условий»: наличие противоречия, внезапность, чувство превосходства и др., которые сами по себе нуждаются в конкретизации. Но прежде чем попытаться определить специфику «смехового понимания», необходимо кратко остановиться на традиционных характеристиках понимания как такового и его связи со смехом.

Прежде всего отметим, что понимание всегда целостно. Если знание пытается разложить и расчленить объект на множество составных частей, то понимание воспринимает его как неаддитивное единство, где смысл целого намного превышает совокупный смысл его составляющих (говоря словами М. Бубера, понимание — это скорее отношение «Я — Ты», чем «Я — Он»). То же можно сказать и о смехе, который воспринимается непосредственно как целое, а не набор техник и приемов, основанных на фиксированных противоречиях.

Переход от знания объекта как совокупности составных частей к пониманию его как единства можно представить в виде эвристического процесса: на новом, целостном уровне познания происходит скачкообразное приращение знаний, открывающих ясную картину связей и взаимоотношений всех элементов, составляющих объект. Внезапность, неожиданность смеха, подчеркиваемая в большинстве концепций комического, является следствием этой эвристичности.

Понимание является творческим процессом — приращение нового знания предполагает созидательную работу мышления, рефлексию и планирование, умение найти нечто общее в разнородных явлениях. На том же принципе основан и смех — такое единство процессов остроумия и творчества наглядно показал А. Кестлер.

Понимание не ограничивается только рационально-логическим уровнем.

Оно включает также эмоционально-чувственные и оценочные процессы. Так, В. Дильтей и практически вся психологически ориентированная герменевтика пишут о сопереживании, «нахождении Я в Ты» как о конструктивном элементе понимания. С.С. Гусев и Г.Л. Тульчин-ский ведут речь о «нормативно-ценностных системах», определяющих понимание. В смехе сливается то и другое: он есть и эмоциональное состояние, и ценностный регулятор; это явление значимо как на психологическом, так и на аксиологическом уровне.

Важной характеристикой понимания является диалогичность. М.М. Бахтин говорит о понимании как о сочетании двух сознаний. При этом всякий объект познания проявляется как нечто персонифицированное: «Мертвая вещь в пределе не существует, это — абстрактный элемент (условный); всякое целое (природа и ее явления, отнесенные к целому) в какой-то мере личностно»⁴. Собственно, в этой диалогичности понимания и коренится общепринятый тезис, согласно которому можно смеяться только над человеком и человеческим; смех существует только в диалоге личностей.

Ядро понимания — его социокультурная обусловленность. Понимание всегда основывается на предпонимании, т.е. наборе общественно значимых элементов культуры, включающих нормы, традиции, специфические ценностные ориентации, убеждения. Понять адекватно любой культурный текст (в широком значении) — значит понять его контекст — исторический, религиозный, моральный, политический, научный и т.д. Юмор — общее достояние человечества, но его специфические проявления, например национальные или профессиональные, невозможно понять без предпонимания социальных и культурных смыслов.

На основании перечисленных характеристик можно сделать вывод о том, что смех является специфическим выражением понимания. При этом большинство условий смеха (неожиданность, возможность смеяться только над человеком, связь с нормами и т.д.) служат частными выводами из базовых характеристик по- нимания (диалогичности, эвристичнос-ти, социокультурной обусловленности) и, таким образом, имманентно присущи самому пониманию. Однако, как уже говорилось выше, смех обладает и своей спецификой.

Специфика смеха прежде всего касается положительного характера эмоциональной атмосферы. Этот положительный фон, за неимением более точного термина, можно обозначить как радость. Соответственно смех — не просто понимание, а радость понимания.. В данном контексте радость представляет собой любой положительный эмоциональный фон и не несет дополнительных символических нагрузок.

Естественно, не всякая радость понимания воплощается в смехе. Необходимо еще одно ограничение, которое выводится из соответствующих эмпирических наблюдений. Можно отметить, что при смехе человек ослабевает («умирает от смеха») — он теряет часть энергии. Дикарь, победивший врага, победно смеется — т.е. у него осталось еще достаточно сил для этого смеха. Смешон человек, прилагающий максимальные усилия, толкая незапертую дверь, которую нужно тянуть на себя. Смех вызывает примитивное решение проблемы, которая казалась чрезвычайно сложной (типичная развязка большинства анекдотов и юмористических рассказов). Все эти случаи говорят об избыточности понимания — решение проблемы оказывается неизмеримо проще, чем затраченные на нее усилия (реальные или предполагаемые). Избыточность — важнейшая характеристика смехового понимания; включив ее в определение, смешное можно описать достаточно адекватно — смех есть радость избыточного понимания.

Принцип радости избыточного понимания может быть применен для анализа разнообразных проявлений смешного. Классическая комическая ситуация строится на противоположности недостатка понимания у объекта смеха и избытка у субъекта. Комичен глупец в мировом фольклоре, совершающий несоответствующие ситуации действия, вызывает смех поведение Дон Кихота, принимающего мельницы за великанов. Смеющийся в данной ситуации демонстри рует свое интеллектуальное или моральное превосходство, более здоровое понимание действительности.

Тем не менее смех не всегда предполагает противопоставление избытка и недостатка понимания, он может быть также реакцией на специфическое интеллектуальное наслаждение, вызванное решением остроумной головоломной задачи, схватыванием смысла шутливого намека, выявлением логики в кажущемся абсурде, иными словами, реакцией на все, что поддерживает и питает уверенность в способностях адекватно понять запутанную ситуацию и найти из нее выход.

Можно отметить, что ряд концовок шуток или юмористических рассказов представляет собой пример наиболее простого и примитивного решения проблемы, поставленной в предшествующем тексте. Особенно показательно в этом отношении большинство популярных анекдотов. Основная часть их текста нередко направлена на дезориентацию читателя (слушателя), усложнение ситуации. Процесс планирования при этом порождает иллюзию сложности в решении проблемы. В концовке эта избыточность снимается смехом.

Особый уровень смеха — совместный, коллективный смех. Реакция каждого отдельного члена группы может вызываться разными комическими причинами, но общий смех подразумевает новый, социальный уровень понимания — взаимопонимание, выступающее признаком сплочения коллектива, дружеского участия и неформального равенства.

Все перечисленные выше характеристики представляют смех как важный фактор в познавательном и, прежде всего, образовательном процессе, поскольку умение смеяться над чем-либо подразумевает не просто формальное знание какого-либо предмета или явления, а его всестороннее и полное понимание.