Социокультурный и онтологический уровни осмысления понятия "сеть"

В конце XX – начале XXI в. появляются различные научные концепции и теории, сфокусированные на таком объекте исследования, как сеть. При этом данный объект начинает широко изучаться не только в естественных, но и в гуманитарных науках. Хотя на данном этапе развития научного знания общий смысл понятия «сеть» кажется вполне ясным, некоторые его интерпретации сильно разнятся. В этой связи представляется возможным и необходимым попытаться разобраться в данной вариативности, которая не только не способствует, но порой даже мешает продуктивному научному поиску.

Во всем многообразии теорий сетей можно выделить две основные тенденции. Первая связана с появлением в естественных науках теории нелинейных систем и параллельным использованием основных идей этой теории в концепциях «ризомы», «сетевого» и информационного общества. На параллелизм данных процессов указывают некоторые исследователи [13].

Вторая тенденция связана с разработкой так называемой «сетевой парадигмы» Г. Бейтсоном, У.Р. Матураной, Ф.Х. Вареллой, Ф. Капрой. При этом их идеи перекликаются в естественной науке с бутстрап-теорией, сформулированной впервые в 1970-е гг. физиком Дж. Чу. Он представил научное знание в качестве сети понятий и моделей, в которой ни одна часть не является более фундаментальной, чем другая: философия бутстрапа не только отвергает идею фундаментальных кирпичиков материи, но вообще не принимает никаких фундаментальных сущностей – ни фундаментальных констант, ни фундаментальных законов или уравнений, «материальная вселенная рассматривается как динамическая паутина взаимосвязанных событий» [6].

Таким образом, можно выделить два разных уровня осмысления понятия «сеть» в современных гуманитарных науках – онтологический и социокультурный. Представляется плодотворным сравнить эти две тенденции для выяснения их основных отличий и особенностей. Сравнение, следовательно, можно провести на примере концепций «ризомы» и «сетевого общества» в качестве теорий социокультурного уровня и «сетевой парадигмы» Г. Бейтсона как теории онтологического уровня.

Понятие «сетевое общество» было введено в научный оборот испанским социологом М. Кастельсом [7]. Появление сетевых структур он обусловливает прежде всего технологической революцией и теорией информационного общества. Главным примером сети является «сеть сетей», или World Wide Web (распространенная на весь мир Паутина) – Интернет. Мы находимся в паутине разных сетей, которые окружают нас повсюду: торговые сети, финансовые, религиозные, социальные, информационные и т.д.

М. Кастельс твердо убежден, что на рубеже нового тысячелетия зародился полностью новый мир. На социальном уровне это новая социальная структура – сетевое общество, на экономическом – новая информационально-глобальная экономика, на культурном – реальная виртуальность, где в качестве символиче-

ской среды выступают мультимедиа [7, с. 492]. Единственным препятствием на пути к окончательному становлению этого нового мира являются национальные государства и, соответственно, национальная политика этих государств (Там же, с. 108–114).

Несмотря на излишнее воодушевление и оптимизм М. Кастельса, многие вопросы в данной теории все же остаются открытыми (например, о рычагах воздействия и власти в новой структуре, возможных механизмах контроля). Вообще вопрос о регулировании и поддержке баланса остается непроясненным, создавая впечатление некоторой хаотичности происходящих в данных сетях процессов, имеющих при этом слишком радужную окраску. Должное внимание невольно встающему вопросу о том, что, возможно, «сети созданы не просто для коммуникации, но и для завоевания позиций, для отлучения от сети» [17, p. 21], не уделяется.

Здесь можно провести параллель с не менее радужными исследованиями проблемы тесного мира (теория психолога С. Мильгра-ма о «шести степенях разделения» – все люди на земле знакомы или связаны цепью из шести знакомых), доказывающими, что мир стал слишком маленьким и глобальным. Однако эта теория была резко раскритикована профессором университета Аляски Дж. Клайнфелдом. Во-первых, она доказала некоторую «подтасовку» Мильграмом результатов исследования; а во-вторых, проанализировав действительные результаты и проведя собственные исследования, убедительно показала существование порой непреодолимых классовых и расовых барьеров [15].

Еще одна теория сети, которую также можно отнести к социокультурному уровню, получила широкое распространение в гуманитарных науках, зародившись изначально в рамках номадологического проекта постмодернизма, авторами которого были Ж. Делез и Ф. Гват-тари. Речь идет о понятии «ризома», введенном указанными учеными в научный оборот в 1976 г. в совместной работе “Rhizome”. Взяв этот термин из ботаники, где он обозначает дословно «грибница», «корневище», Ж. Делез и Ф. Гваттари использовали его как метафору для именования некоторой альтернативы иерархическим властным структурам на социокультурном уровне. Структура ризомы имеет не единый корень, а множество мелких разветвленных корешков, что препятствует скоплению власти в виде некоторого выделенно- го центра. Именно власть и борьба с ней становятся главной темой в рассуждениях авторов: «Мы слишком устали от дерева. Мы не должны больше верить деревьям, их корням, корешкам, мы слишком пострадали от этого» [3, с. 26].

На первый взгляд, данный подход выглядит несколько радикалистским: на смену точке должна прийти линия, космосу – хаос, истории – сиюминутность и одномоментность. Создается впечатление, что авторы призывают к полной анархии, жизни «одним днем». Однако при более тщательном исследовании обнаруживается некая непоследовательность в их рассуждениях. Выясняется не только невозможность осуществления такого типа «ризомы» на практике, но и то, что и в теории «ризома» зачастую представляет собой некую смесь сетевых и иерархических структур.

Во-первых, сами авторы упоминают об этом в своих текстах: «В ризомах существуют структуры дерева или корней, но верно и обратное: ветка дерева или сегмент корня начинают распускаться в ризому» (Там же). Кроме того, пытаясь также ускользнуть от бинарного принципа, они объединяют некоторые оппозиции: краткосрочную и долгосрочную память, запад и восток, корень и грибницу.

Во-вторых, некоторые исследователи отмечают вероятные скрытые тенденции, например, не полный выход из-под гнета власти, но некоторое видоизменение властного контроля, переход к так называемым бесструктурным способам управления: «В ситуации анонимности создается особая модель управления, в которой весь процесс управления видится наблюдателю либо в качестве объективного, либо в качестве естественноприродного самоуправляемого процесса» [12, с. 101–102]. Данную модель можно удачно представить метафорически в виде такого растения, как клевер белый ползучий. Несмотря на то, что это растение имеет стелющиеся по поверхности земли стебли с возможностью образования небольших придаточных корешков, оно относится к группе стержнекорневых растений, т.к. у него есть один главный корень длиной около полуметра.

Теперь, следуя логике сравнительного анализа, стоит рассмотреть концепцию сети, предложенную Г. Бейтсоном. Среди основных особенностей сетевой парадигмы Г. Бейтсона можно выделить:

• 1)    наличие петель обратной связи;

• 2)    отождествление разума системы со способностью к самообучению;

• 3)    разведение понятий разума системы и человеческого сознания [11].

Существенным моментом в понимании петель обратной связи являются понятия саморегулирования и самокоррекции, в которых и заключается весь смысл организационной структуры этих петель: «Петля обратной связи <…> это циклическая (кольцевая) система причинно связанных элементов, так что каждый элемент воздействует на последующий. В итоге последний элемент, активность которого в конце концов испытывает воздействие первого, через последовательность опо-средований возвращает первому элементу начальное воздействие, но в модифицированном виде. Таким образом, первое звено кольцевой системы подвергается воздействию последнего звена, и информация о результате воздействия возвращается к его источнику» [10, с. 149].

Понятно, что системы, построенные на основе петель обратной связи, обладают, таким образом, некоторой способностью к самообучению, и в этом контексте можно говорить о новой «онтологии разума». Как пишет Г. Бейтсон, «род систем, который я называю словом разум, способен к целесообразной деятельности и выбору посредством своих самокорректирующих возможностей. Он способен оставаться в устойчивом состоянии или идти вразнос, или некоторым образом сочетать то и другое» [2, с. 106]. Этот разум соотносим не только с сознанием человека, он присущ любой системе, способной к самокоррек-ции, будь то паровая машина, леса мамонтовых деревьев или человеческие комитеты. И поскольку организация системы в сетевой парадигме представляет собой сеть, узлы которой также являются сетями, но на несколько ином уровне, то сознание человека в этой связи будет представлять собой лишь определенную часть, звено в ветвящейся структуре всей системы. При этом возможно наличие сетей, в которых человеческое сознание является совсем не обязательным элементом, или таких больших мета-сетей, в которых это сознание, вероятно, играет вовсе незначительную или даже отрицательную роль: «Человеческое сознание, соединенное с целью, может оказаться похожим на хвост фазана, то есть на доведенную до крайности отдельную черту, которая загоняет вид в эволюционный тупик. Это происходило и раньше. Пугает возможность того, что присутствие подобных нам существ в системе может в конце концов стать смертельным для системы в целом» [1, с. 48].

В данном контексте понятно, почему концепция Г. Бейтсона обозначается как сетевая парадигма: потому, что речь в данной концепции действительно идет не просто об «онтологии разума», но о полностью новой онтологии, «онтологии сети». В концепции Г. Бейтсона сеть рассматривается как раз на онтологическом уровне, и это является существенным моментом для всех последующих рассуждений и сравнений.

Выстраиванию данной классификации сетевых концепций на теории социокультурного и онтологического уровня способствует также анализ не только теории, но и практики сетевых (сетецентричных) войн. Термин «сетевая война» стал широко известен после открытого доклада Д. Ронфельдта и Дж. Аркиллы “Networks and Netwars: The Future of Terror, Crime, and Militancy” 2001 г. (разработкой данной теории они занимались с 1993 г.).

Действительный член Международной академии «Информация, связь, управление в технике, природе, обществе» В.М. Ильин так характеризует парадигму «сетевой» войны: «Вместо нескольких “птиц” или “акул” (в зависимости от среды боевых действий) со “сверхдальнозоркими” органами чувств, развитым интеллектом и большой физической силой, целесообразно иметь “рой насекомых” или “стаю пираний”. Каждое из этих “насекомых” существенно уступает “птице” по любому из сенсорных и силовых параметров и в прямом сопоставлении ей безнадежно проигрывает. Однако противостоять хорошо организованному “рою” неизмеримо сложнее, чем “птице”, хотя бы потому, что обнаружить отдельное “насекомое”, а значит, и уничтожить его, гораздо труднее» [5].

Новая теория ведения войн, которая уже открыто применяется в практике США [14; 16], неявно использует в качестве своей основы именно базисные пункты таких теорий, как социальные сети М. Кастельса и «ризома» Ж. Делеза и Ф. Гваттари. Это и отсутствие четкой централизованной организации, и распределенная атака (компьютерный термин), и вневременной глобальный характер. Особенно важно здесь то, что войны такого типа ведутся постоянно и везде и могут носить скрытый характер, мешающий обычным людям распознать подобные военные действия. Кроме того, в качестве агрессоров выступают не только и не столько профессиональные военные, сколько «мирное население»: работники СМИ, различные фонды, негосударственные организации и т.д. [9].

Примечательно, что, пытаясь укрыться от власти с помощью «ризомы» и концепции сетевого общества, члены этого общества все более попадают под властный контроль. Видимо, эта особенность и стала отправной точкой для предположений о причинной зависимости данных явлений. Так, А. Дугин утверждает, что социальные сети изначально создавались для облегчения манипулирования и тотального контроля: «“Сеть” – это не что иное, как система ведения войны и военных действий, даже если она подается как “благо” и “пик технического развития”» [4].

Таким образом, в использовании разработки теории и практики сетевых войн налицо подрыв претенциозно-радикального характера «ризомы» и некоторое ограничение пределов теории социальных сетей М. Кастельса. Обе эти концепции не содержат в своей методологии такие принципы, как принцип обратной связи и разум сети, что могло бы существенно повысить их объяснительный потенциал и практическую применимость.

Между тем сетевая парадигма Г. Бейтсона хорошо и последовательно может объяснить данный вид войн и все связанные с ним эффекты. К примеру, появилось такое понятие, как «отпор среды», против которой ведется сетецентричная война. Среда, объект военной агрессии, перенимает методы сетевой войны и начинает использовать их против своего агрессора [8]. Здесь выявляется не что иное, как обратная связь и сетевой разум.

Таким образом, при сравнительном анализе концепций социальных сетей и «ризомы» с концепцией Г. Бейтсона выясняется, что отличительные особенности данных концепций, а также их теоретическая проработанность и объяснительный потенциал позволяют классифицировать данные концепции как различные уровни осмысления понятия «сеть» в научном знании.