Спасо-Преображенский Валаамский монастырь в Первую мировую войну

01.07.2025.

Вступление

В преддверии столетия начала Первой мировой войны в отечественном научном сообществе отмечался значительный рост количества тематически связанных с этим событием публикаций. По данным научной электронной библиотеки eLIBRARY.RU1, их число резко возросло в 2014 г. — 1 300, тогда как десятилетие до этого колебалось в пределах 28–260 публикаций в год. С тех пор число публикаций, касающихся Первой мировой войны, стабильно держится в пределах 550–900 ежегодно. Налицо рост интереса к данному историческому периоду. Исследователи все чаще публикуют источники, а также развенчивают устоявшиеся мифы. Большое внимание уделяется региональному аспекту. И если в советской историографии за Первой мировой войной прочно закрепился термин «империалистической», ненужной и позорной, то теперь авторы все чаще вспоминают, что современники называли ее Второй отечественной войной2. Исследователи отмечают, что именно в церковной среде «зафиксировали совершившийся в 1915–1916 гг. переход оценки участия России» в мировом конфликте «к концепту „Великой Отечественной войны“»3.

В статье будет рассмотрена история Спасо-Преображенского Валаамского монастыря времен Первой мировой войны — от первой мобилизации в июле 1914 г. до демобилизации в декабре 1917 г., когда в монастыре прекратились «молитвенные возглашения о христолюбивом воинстве и о даровании ему победы» [Иувиан Краснопёров, 2013, 145], будет исследовано, как братство встретило и пережило события военного времени. Использованные источники проиллюстрируют настроения и чаяния составлявших Валаамское братство русских людей разных социальных кругов накануне и во время Первой мировой войны, а также отношения накануне революции между правящей династией и Церковью вообще и монашеством в частности. Статья основана на материалах архива Ново-Валаамского монастыря в Финляндии4 и прессы тех лет.

Известная история Валаамского монастыря указанного периода представлена в труде валаамского летописца, письмоводителя монастырской канцелярии мон. Иу-виана (Краснопёрова; 1880–1957) [Иувиан Краснопёров, 2013]. Он с 1905 г. по благословению настоятеля вел переписку монастыря с внешним миром, в разное время выполнял обязанности секретаря и заведующего канцелярией, метеорологической станцией и библиотекой. Периоду 1914–1917 гг. мон. Иувиан уделил в летописи немного внимания, отсылая будущих исследователей к архивным делам, перечень которых он привел [Иувиан Краснопёров, 2013, 137–139]. Данная статья будет касаться преимущественно событий именно этого периода. Более подробно в монастырской летописи освещены послереволюционные события в обители, явившиеся во многом прямым следствием мировой войны. Из летописи мы узнаём, в частности, как были восприняты в монастыре объявление войны и мобилизация: «Хотя народное предчувствие давно томилось тоскливым ожиданием всемирной войны, — писал мон. Иувиан, — но последняя явилась во всей своей роковой неожиданности, как громовой удар в ясный день. <…> Затуманившийся политический горизонт, казалось, не предвещал страшной мировой грозы, но она была близка и неотвратима, как сама смерть!» [Иувиан Краснопёров, 2013, 136]. Все было настолько неожиданным, что насельники скитов, откуда увозили мобилизованных, «отказывались сперва верить в возможность войны и всеобщей мобилизации» [Иувиан Краснопёров, 2013, 137].

Тем не менее вступление России в войну было встречено в монастыре, как и по всей России, с энтузиазмом и решимостью победить. В издававшейся в Петрограде генерал-майором Д. Дубенским «Летописи войны 1914-1917 гг.» писали: «Энтузиазму русского народа не было конца. Как будто наступил великий светлый праздник… Ни днем, ни ночью не прекращались восторженные манифестации по всей России. Священные для каждого из нас звуки „Боже, Царя Храни“ чередовались с гимнами союзных и дружеских нам государств... Все народности России вышли на улицу, и каждый на своем языке нес „славу“ Белому Русскому Царю за его „правду“. <.> Многие со слезами радости, как священную реликвию, целовали слова Высочайшего манифеста о Второй Отечественной войне» [На Руси, 1914, 22].

Также и в монастыре насельники верили в победу русского оружия вплоть до падения царского престола: «До мартовского переворота 1917 года, — писал летописец, — нас не покидала уверенность в том, что Россия совместно с союзниками справится с немцами и победит их гордыню и сатанинскую бессовестность в деле ведения войны, совершившееся 2 марта отречение Государя Императора. и вспыхнувшая затем революция лишили нас всякой надежды на победный исход» [Иувиан Краснопёров, 2013, 140].

Участие Валаамского монастыря в Первой мировой войне условно можно разделить на три направления. Во-первых, это непосредственно участие в боевых действиях валаамских послушников-призывников, финансовая и духовная их поддержка, предоставление лошадей, участие в пожертвованиях и сборах, ведение переписки с воинами и их родными, поминальные синодики, поддержка раненых и др.

Во-вторых, это духовная поддержка Верховного главнокомандующего русской армией (1914–1915) вел. кн. Николая Николаевича, духовником которого примерно с 1911 г. был один из валаамских насельников — иером. Георгий (Хробостов)5. В монастырской канцелярии сохранилась переписка (письма и телеграммы) времен войны между великим князем, настоятелем Маврикием (Барановым; 1838–1918), уважаемым современниками подвижником6, и братией монастыря (см. подр.: [Шевченко, 2024а, 151–180; Шевченко, 2024б, 24–37]).

Духовник великого князя иером. Георгий навещал его в ставке, служил литургию в походной церкви. Эмигрант Иван Савин даже утверждал, что о. Георгий «провел войну на фронте, шел с крестом впереди войск» [Савин, 2006, 90]. В монастыре сохранилась память о том, что он возил на фронт Валаамскую икону Божией Матери. Летом 1917 г. иером. Георгий вернулся на Валаам и в 1919 г., будучи 48 лет, принял схиму с именем Ефрем.

И в-третьих, прямым следствием духовного окормления великого князя стало строительство на Валааме на выделенные им средства храма Смоленской иконы Божией Матери «в вечную молитвенную память Августейшего храмоздателя и православных воинов, на поле брани убиенных, в море утопших и в пленении скончавшихся» [Иувиан Краснопёров, 2013, 143–144]. Проект церкви был разработан младшим братом Николая Николаевича — вел. кн. Петром Николаевичем, увлекавшимся архитектурой. В скиту должны были подвизаться 12 схимников. Из-за тягот военного времени полностью выстроить весь скит не удалось, но скитский храм был заложен 19 июля 1915 г. и освящен 24 июня 1917 г., он стал одним из последних, построенных в Российской империи. В этой церкви вплоть до эвакуации Валаамского монастыря в 1939–1940 гг. вглубь Финляндии подвизался иеросхим. Ефрем (Хробостов). Старец в течение 40 лет совершал подвиг ежедневного служения литургии, начатый им еще до строительства скита, он продолжил молиться о упокоении русских воинов и после переезда на Новый Валаам.

Рассмотрим поэтапно все составляющие вклада Валаамского монастыря в дело поддержки Родины во время Первой мировой войны.

Непосредственное участие в военных нуждах

В 1914 г. число монашествующей братии на Валааме составляло 556 человек: настоятель и иеромонахи — 73; иеродиаконы — 40; монахи — 224 (в том числе 26 схимников); послушники — 185 человек [Берташ, 2011, 101]. В заметке газеты «Колокол» о первой мобилизации в монастыре указывалось, что 21 июля 1914 г. были призваны 88 послушников, из них 49 рясофорных, многие прожили в обители от 8 до 12 лет, 10 человек готовились Успенским постом принять постриг в монашество. Призыв был воспринят без ропота, как послушание, уклонистов не было. Для призывников вечером в особой церкви было отслужено всенощное бдение, а утром, исповедавшись и причастившись, они после напутственного молебна у раки преподобных в пять утра собрались на пристани. Их провожала вся братия во главе с настоятелем, который благословил их на ратный подвиг. По отъезде призывников их имена ежедневно сугубо поминались о здравии.

«К тяжкому испытанию, ниспосланному Провидением нашей дорогой Родине, и пустынная обитель Валаамская не осталась безучастною. Она, кроме сугубых молитв… принесла на алтарь Отечества и то, что для войны является самонужнейшим: она послала на поле брани целую рать своих подвижников. Эта рать… воодушевленная твердою верою в Бога, крепкою надеждою на помощь свыше, а по сему и на полный успех нашего оружия, пошла на бранное поле с таким самоотвержением, что, глядя на них, хотелось думать — должно быть, они по зову Царя идут на брачный пир, — и невольно, мысленно, пришлось им позавидовать», — писал начальник монастырской канцелярии. Он указывал, что готовившиеся принять постриг теперь «вместо пострижения приняли полное „острижение“ и, вместо духовного воинствова-ния, пошли сражаться с „лукавым“ немцем» (цит. по: [Шорин, 1914]).

Привыкшие к монастырскому уединению, мобилизованные не сразу привыкли к «шуму и суете», обращались друг к другу по привычке «отец такой-то», «благослови, отче», чем вызывали у окружающих недоумение, но затем к ним привыкли и относились «с уважением»: «Певчего брата Д. Ф. приглашал батюшка в псаломщики, но он отказался, говоря: „Нет, ни за что не расстанусь с ружьем, уж очень охота побить немца“» (см. подр.: [Шорин, 1914]). Т. о., братия вносила вклад в воодушевление соотечественников в суровое военное время.

С начала призыва и до демобилизации в декабре 1917 г. на военную службу всего из монастыря были призваны 264 послушника (указных — 109, неуказных — 155). Из этого количества к 1 (14) мая 1918 г. в монастырь не вернулось 185 человек (59 указных послушников и 126 неуказных) (VLA. Еа 81 (1918). Д. 1. Л. 6 об.).

Также в 1914–1915 гг. в действующую армию для исполнения пастырских обязанностей отправились шесть валаамских иеромонахов, и еще двое в 1916 г. (см.: [На службе Церкви, 1915, 2]). Несколько священноиноков были направлены в местные приходы епархии заменить ушедших на фронт священников. Были среди валаамцев и добровольцы послужить раненым (см.: [О пожертвованиях, 1916, 314–315]). Относительно службы в госпиталях, однако, инокам было отказано. В начале войны некоторые валаамские иноки подавали прошение в комитет Красного Креста, предлагая свои услуги, и получили ответ: «Не принимать посторонних. Красный Крест обслуживается исключительно нижними чинами». Как разъяснили в Св. Синоде, «желающие из иноков потрудиться в качестве братьев милосердия» могли поступать только в местные лазареты [О пожертвованиях, 1916, 315]. В то время по призыву Св. Синода во многих обителях открывались госпитали. В 1916 г., например, монастыри Казанской епархии содержали на свои средства 40 лазаретов (см.: [Духовенство и война, 1916, 315]).

Валаамский монастырь, несмотря на свое удаленное от материка местоположение, находясь не в самых благоприятных условиях, охотно откликался на все призывы Св. Синода. Дважды, в 1914 и в 1915 г., обитель делала единовременные крупные пожертвования на нужды войны: в 1914 г. — 10 тыс. руб. билетами государственной 4% ренты на нужды действующей армии, в 1915 г. — 10 тыс. руб. в Верховный совет по призрению семей лиц, призванных на войну, под покровительством императрицы Александры Федоровны. С августа 1914 г. монастырь ежемесячно отчислял на военные нужды по 500 руб. Для сравнения, в 1915 г. вся Финляндская епархия ежемесячно отправляла на нужды фронта по 1000 руб. (см.: [Православная Церковь, 1916, 1]). В документах валаамской монастырской канцелярии указана сумма ежемесячного пожертвования «на госпитали для больных и раненых воинов» и на нужды семейств призванных на войну лиц — 250 руб. (см.: [Иванова Н., Иванова М., 2000, 25]). Также на нужды единоверных сербов и черногорцев в 1914–1915 гг. было пожертвовано 500 руб., в пользу Александровского комитета о раненых в распоряжение Финляндского генерал-губернатора — 200 руб., в Комитет помощи русским военнопленным — 500 руб., в Комитет помощи семьям воинов — 125. Кроме того, всем призывникам из обители, помимо одежды и обуви, выдавалось деньгами по 10 руб. на каждого (см.: [О пожертвованиях, 1916, 314]). Также им продолжали высылать на позиции все, «в чем у них встречалась особая нужда» [На службе Церкви, 1915, 2]. А нужда была большая: русская армия испытывала трудности со снабжением. К началу 1916 г. из монастыря на военные нужды и связанные с войной затраты ушло 28 825 руб. (см.: [О пожертвованиях, 1916, 314]). Ежемесячные отчисления монастырь прекратил только в ноябре 1917 г.

Монастырь не забывал и о духовной поддержке: из Валаамской обители на фронт были отправлены тысячи листовок с напечатанным 90-м псалмом «Живый в помощи Вышняго». В ответ было получено более тысячи благодарственных писем от солдат, «получивших милость Божию и спасение жизни» благодаря «усердной молитве» словами этого псалма, писал ставший инициатором этой акции мон. Иувиан (VLA. Папка: Письменность монаха Иувиана. Запись от 17 ноября 1952 г.).

Размер пожертвований заставляет усомниться в слухах о баснословных богатствах дореволюционного Валаамского монастыря. В заметках о пожертвованиях в то время отмечалось, что запасной капитал обители был «весьма скромным» [На службе Церкви, 1915, 2]. В связи с военным временем уменьшились как приток пожертвований, так и число паломников. Впрочем, размер валаамских отчислений не был и самым маленьким. Монастыри Самарской епархии, например, в 1915 г. пожертвовали на военные нужды и раненых свыше 3000 рублей, дополнив денежное пожертвование материальным — десятками тысяч аршин холста, продовольствием и пр. (см.: [Пожертвования, 1916, 312]). Особо щедрое пожертвование сделал Афонский русский монастырь — к 1916 г. он отправил в действующую армию около 100 000 руб. деньгами и на 17 000 руб. книг, брошюр и полиграфии духовно-нравственного содержания (см.: [Щедрое пожертвование, 1916, 312]). Первой из монастырей Петроградской епархии откликнувшаяся на нужды войны Александро-Невская лавра ассигновала на устройство лазарета 18 000 руб. и ежемесячно перечисляла по 5000 руб. для Российского общества Красного Креста (см.: [Иванова Н., 2016, 67]).

Как отмечают исследователи, подобная практика была не новой для монастырей. В Русско-японскую войну, например, Валаамский монастырь пожертвовал на военные нужды 12 450 руб.: в том числе единовременно 5000 руб., 3675 руб. — на нужды осиротевших детей воинов, 3775 руб. — на помещение для раненых и больных воинов, эвакуированных с Дальнего Востока (см.: [Иванова Н., Иванова М., 2000, 25]). Но дальневосточная кампания, конечно, не шла ни в какое сравнение с нынешней. Как писал мон. Иувиан, вследствие тяжелого военного времени положение самого монастыря можно было описать как «близкое к кризису» — нехватка средств, продовольствия, дров. На войну ушли самые молодые и трудоспособные, а объем работ в монастыре традиционно большой [Иувиан Краснопёров, 2013, 137–138].

В мае 1917 г., помимо всего, Финляндская духовная консистория получила указ Св. Синода об отчислении из средств Валаамского монастыря 3000 руб. на общецерковные нужды, что и было монастырем исполнено7.

Обитель откликнулась и на другой призыв Св. Синода8 и выразила готовность принять для призрения на полное содержание 40 увечных воинов (см.: [На службе Церкви, 1915, 2]), выразив готовность предоставить им «особое помещение… с принятием их содержания на свой счет. При этом пищевое довольствие для них предполагалось общее — братское (без употребления мяса)». От приезжих требовалось соблюдение «благочестия и спокойствия в монастыре» и отказ от винопития, курения табака и пения мирских песен (см.: [Иванова Н., Иванова М., 2000, 25]). В обители готовы были также обучать увечных воинов ремеслам в монастырских мастерских, число которых доходило до 40. Ожидаемые инвалиды, правда, неизвестно по какой причине, через год после объявления предложения так и не прибыли на Валаам — в сер. 1916 г. их все еще не было. Обитель также соглашалась временно разместить до 50 монашествующих из эвакуированных обителей (см.: [О пожертвованиях, 2016, 314]). О том, что таковые прибыли, сведений нет. Возможно, тут сыграла свою роль труднодоступность обители.

Раненые воины, проходившие лечение в Сердоболе, все же посещали Валаам. Об одной такой поездке писала газета «Карельские известия» в 1915 г. Им был предоставлен бесплатный проезд, обеспечено посещение скитов, наместник благословил всех образками, и всем подарили на память книжки (см.: [Сопутник, 1915, 6]). Один из паломников опубликовал в газете заметку, которая показывает, насколько важны были такие поездки: «Я посетил Валаам в самое тяжелое время, переживаемое нашей родиной. Там, где-то далеко… идет страшная война, которая опустошает города и села и уничтожает великое множество людей. Тевтонские полчища вторглись на территорию родной стороны и дерзают нарушить нашу нормальную жизнь. Здесь, на Валааме, — мир, там — ад. Здесь… в каждой травинке чувствуется великая милость Господня, там все предается огню и мечу, и царит одна только смерть. В городе на меня нападала минутами страшная тоска, от которой я не мог найти себе места. На Валааме же я как-то успокоился. Нет, думал я, пока существуют на родине такие обители, как Валаамская, не сможет враг одолеть святую Русь. Великую броню создают валаамские иноки для родины своими беспрестанными молитвами. День и ночь они молятся, прося у Бога о даровании нам славной победы. <…> И хочется верить, сильно хочется верить, что не тщетна будет это молитва» [Воспоминание о Валааме, 1915, 1]. Вместе с тем в обществе имели место провокационные нападки на монастыри, в т. ч. Валаамский, с необоснованными обвинениями в безучастности, что опровергалось в прессе.

Мобилизация в монастыре повторялась несколько раз, были призваны «белобилетники», чины запаса и ратники ополчения 1 и 2 разрядов, к ранее ушедшим на фронт послушникам присоединились более 60 рясофорных монахов, примерно столько же вынуждены были вернуться на родину, заменить ушедших на фронт кормильцев (см.: [О пожертвованиях, 1916, 314–315]).

26-29 августа 1915 г. Св. Синод объявил сугубые «покаянные дни» — нарочитый пост. Монастырь присоединился «к общему всероссийскому молитвенному подвигу». Накануне игумен обратился к братии: «Судьбы царств и народов в руке Божией. Будущее ведомо Единому Богу, но нам людям дана молитва веры: вера укрепляется молитвою, молитва сильна и угодна Богу верою живою, в добрых делах являемою. Такая молитва отверзает небо, подвизает на помощь Богоматерь и Святых Божиих, творит чудеса и Господа Бога преклоняет на милость». Он призвал братию в эти дни «неопустительно и неленостно» посещать все службы, для чего на три дня освободил всех от работ и послушаний. 26 августа после литургии был совершен крестный ход вокруг монастыря, с «молебным пением Царицы Небесной», в другие дни — молебны с каноном о даровании победы. То же самое за исключением крестного хода совершалось во всех скитах «с усиленным молитвенным бдением и постом» [Маврикий Баранов, 1915, 1–2].

Нужно отметить, что в 1916 г., несмотря на ослабление в обществе как патриотического настроя, так и веры, в Финляндской и Выборгской епархии у прихожан сохранялось желание соборного молитвенного обращения к Богу. 24 мая, например, состоялся грандиозный крестный ход из Салмы (Выборгская губерния) в Свирский монастырь в Олонецкой Карелии протяженностью 130 верст. Вначале организаторы беспокоились, что не будет желающих, но ошиблись, участников собралось много, на таможне их охотно пропустили. Из Салмы выходило 150 человек, но в каждом селе их встречали жители, многие присоединились, и к пункту назначения дошли уже несколько тысяч человек. «Везде приходилось быть свидетелем высокого христианского чувства... — писали газеты. — Часто можно было видеть, как люди с нетерпением ждали очереди и выпрашивали себе место, чтобы понести св. икону. В некоторых местах подводили и усаживали больных на пути, чтобы пронесли через них икону Божьей Матери. В иных местах просили служить молебны. Все это свидетельствует о глубокой религиозности православного карельского населения» особенно «в дни великой беспримерной в истории брани с жестоким врагом» [Сит-ковский, 1916, 1–2].

Весной 1918 г., после провозглашения независимости Финляндии и демобилизации, в монастыре числилось 503 человека братии: 90 священноиноков, 36 иеродиаконов, 24 схимонаха, 203 монаха, 150 указных послушников. Из них непосредственно в обители проживали только 373 человека, еще 130 человек находились вне монастыря — в т.ч. на подворьях в Москве (28) и Петрограде (21), три иеромонаха и 59 послушников оставались в воинских частях. Помимо того в монастыре проживало еще 177 человек временных насельников: неуказные послушники, работники, кафтанники, прачки и огородницы, мальчики-годовики монастырской школы (26) и три полицейских (VLA. Еа 81 (1918). Д. 1. Л. 1). К сентябрю 1918 г. подали прошение на выезд из монастыря на родину в Россию 79 человек — 4 священноинока, 10 монахов, 6 рясофорных монахов, 3 послушника и 28 мальчиков-годовиков, 28 женщин-работниц (VLA. Еа 81 (1918). Д. 1. Л. 17–24 об.).

За время войны несколько монашествующих валаамцев были награждены орденом Св. Анны III ст., некоторые за участие в боевых действиях. Таким же орденом 11 мая 1915 г. был награжден и духовник вел. кн. Николая Николаевича иером. Георгий (Хробостов). Тем же орденом II степени был награжден в 1916 г. иером. Павлин (Ме-шалкин; 1866–1935), будущий настоятель монастыря, сменивший игумена Маврикия.

Великий князь Николай Николаевич и Валаамский монастырь

Настоятель игумен Маврикий (Баранов; 1838-1918) в довоенной переписке с великим князем неоднократно благодарил его за высокое внимание, оказанное простому валаамскому иеромонаху — духовнику великого князя, а через него и всей обители. Ценным было и то, что наиболее привлекательным в обителях для августейших особ оказалось старчество. Так, игум. Маврикий писал 27 июля 1913 г.: «Совершенно справедливо изволит рассуждать Ваше Высочество, что старчество — это святое и многополезное учреждение в иночестве». Он одобрил выбор великим князем иером. Георгия в качестве духовного наставника: «Очень благодарю за Ваши к нему доверие, расположение и духовное сыновство во Христе. <…> В этом большая заслуга отца Георгия пред святой обителью, что он сблизил Вас с монастырем» (НАРК. Ф. 762. Оп. 1. Д. 95. Л. 171 об. — 172).

Великий князь Николай Николаевич с супругой, вел. кн. Анастасией Николаев-ной9, посетили монастырь в престольный праздник обители, день ее основателей прпп. Сергия и Германа Валаамских, 27–28 июня 1914 г. Они были торжественно встречены настоятелем с братией при многочисленном стечении богомольцев. Великий князь дал заблаговременно распоряжение, чтобы местные власти не устраивали с ним встреч и не выставляли нарядов полиции. Гости посетили настоятеля, своего духовника и несколько скитов, беседовали со старцами. В каждом из скитов их встречали колокольным звоном, братия в полном монашеском облачении, схимники в схимах, а иеромонахи с крестами в руках. Для великой княгини, как особы императорской фамилии, было сделано исключение при посещении скита Всех святых, куда не допускались лица женского пола. При посещении могил почитаемых старцев — игум. Дамаскина (Кононова), схимон. Николая (Смелова) и др. — августейшие гости смиренно преклоняли земно колена. Гости молились за всенощным бдением и литургией в день праздника. Богослужение возглавлял архиепископ Финляндский и Выборгский Сергий (Страгородский) в сослужении четырех архимандритов и многочисленных священнослужителей (см.: [Августейшие паломники, 1914]).

Митрополит Антоний (Храповицкий) вспоминал, что освятивший Смоленскую церковь 24 июня 1917 г. архиеп. Сергий (Страгородский) рассказывал ему, тогда проживавшему на Валааме на покое, «с каким умилением молился Великий Князь, посетив Валаам перед отправлением в армию», как он «благоговейно выстаивал бесконечные валаамские службы, смиренно просил молитв», «игумена и духовников приветствовал как простой монах, т. е. принимая благословение и целуя им руки, кланялся по монашески, прикасаясь рукою до земли и сгибая свой богатырский рост вполовину» [Антоний Храповицкий, 1924, 3].

При посещении пустыньки схимон. Николая (Смелова; 1752–1824), где подвижник некогда принимал прадеда Николая Николаевича императора Александра I, великий князь, чтобы сохранить память о предке и о посещении святого места, предложил построить над хижиной «футляр», на что выделил средства.

Неизгладимое впечатление произвела на великого князя Валаамская икона Божией Матери, написанная монастырским иконописцем иером. Алипием (Константиновым) в 1878 г., некогда забытая и чудесно обретенная в 1897 г. Позднее для великого князя в валаамской иконописной мастерской сделали список полюбившейся ему иконы.

19 июля 1914 г. Германия объявила войну России, а 20 июля вышел указ императора о назначении вел. кн. Николая Николаевича Верховным Главнокомандующим сухопутными и морскими силами Российской империи. Всю войну настоятель игум. Маврикий и иером. Георгий переписывались с великим князем, поддерживая его. Игумен Маврикий 27 июля так прокомментировал начало войны: «Неисповедимому Промыслу Божию угодно было послать дорогой Родине нашей и всем нам новую годину тяжкого испытания: почти неожиданно мы стали пред лицом исторических событий огромной важности и значения.

Смиренно принимая из рук Божьих чашу испытания, мы… будем тверды в вере и во взаимном единении. <…> В великий час… встанем как один человек на защиту веры и Отечества, до готовности принести все жертвы… за Русь Святую и нашего возлюбленного Царя-Батюшку. <…> С необычайною радостью приняли мы весть о назначении Вашего Императорского Высочества Верховным Главнокомандующим. Высокое и вполне заслуженное доверие к Вам Государя Императора и любовь всей армии да послужит залогом благополучия и победы» (VLА. Еа 160 (1947). Д. 22).

Великий князь, в свою очередь, в первый год войны, когда русской армии сопутствовал успех, часто посылал телеграммы в монастырь с сообщениями о победе и просьбой отслужить благодарственный молебен. Телеграммы прочитывались в трапезной перед всей братией и неизменно вызывали «неописуемый восторг и ликование» (VLA. Еа 131. Д. 33. Л. 16-17 об.). Некоторые из них были опубликованы в «Карельских известиях» (напр.: [Телеграммы, 1915, 1–2]).

Свое отношение к происходившему настоятель неоднократно высказывал в письмах. Так, в сентябре 1914 г. он писал вел. кн. Анастасии Николаевне и ее сестре: «Могучий русский двуглавый орел, мощно и широко взмахнув крыльями, полетел в соседние немецкие государства, первыя зачинщики мировой смуты, чтобы наказать их за нарушение мира всего мира, спасти томящихся в тюрьмах русских мучеников и освободить угнетенное славянство от австрийского рабства. <…> Обнажив меч, Святая Русь пошла в великий и крестоносный подвиг в этой священной войне народов за веру, за оскорбленную правду, за угнетенное славянство, за родину святую. <...> Имя Великого Князя Николая Николаевича у всех нас на устах. <...> Его Императорское Высочество… молитвенно поминается у нас за всеми Богослужениями во всех монастырских и скитских храмах: на великой и сугубой ектеньях, а также на великом выходе на Литургии. Кроме того, все монастырские старцы и схимники, при непрестанном чтении Псалтыри, днем и ночью, сугубо молятся за Великого Князя и за все воинство» (VLA. Еа 131. Д. 33. Л. 16–17 об.).

Подобные мысли транслировал в своей переписке с духовником великого князя и мон. Иувиан. В ноябре 1914 г. он писал: «Могу свидетельствовать перед Вами, что сердца наши пламенеют такою горячею любовью к нашим Августейшим Благодетелям и таким напряженным молитвенным сочувствием к Верховному Вождю нашего Воинства… что если бы настояла нужда положить душу свою за них, я уверен, многие с величайшей готовностью пошли бы на этот подвиг любви» (VLA. Еа 132. Д. 65. Л. 34-36). И в другом письме: «Старцы действительно много и умиленно молятся за своих Августейших благодетелей. Будьте уверены, что все мы сугубо молимся в переживаемые дни… о скорейшем и победоносном окончании этой жестокой войны, которая составляет крестный подвиг всей России, не раз уже выступавшей на защиту родного славянства» (VLA. Еа 132. Д. 65. Л. 37–38 об.).

Монах Иувиан писал собрату, вероятно, рассчитывая, что тот передаст его мысли великому князю. Валаамский летописец был уверен, что «с самого начала этой войны» России была дана «несомненная уверенность на помощь свыше». В совпадении дня начала войны с днем памяти прп. Серафима (Саровского) и св. прор. Илии летописец видел особый знак: «Не предрешен ли здесь пророчески еще в начале войны и самый конец кровавой драмы: для нас радостный и победный, а для врага — позорный постыдный?

Молитвенно уповаем, что это не случайное совпадение, ибо выступление немцев дело гордости сатанинской, которое будет жестоко наказано Божьим правосудием. Наш же Подвиг — есть подвиг любви в защиту Святого Православия, в защиту братьев по крови, в защиту родной земли от нашествия воистину безбожных тевтонов». Монах Иувиан твердо верил, что «святая и дорогая Русь, вышедшая на мировой подвиг в духе и силе Илии-ревнителя, унаследуют и благоволение Божие, явленное сему Пророку» (VLA. Еа 132. Д. 65. Л. 37–38 об.). И при этом, писал он в декабре 1914 г., нас не должна смущать «минувшая дальневосточная война»10, «ибо и тогда Бог был с нами… но… мы сами не были с Ним, за что и подверглись наказанию Божью. Теперь не то: ныне вся верующая Русь в Боге и Он с нами!» (VLA. Еа 132. Д. 65. Л. 68–70). И читатель, и сам автор этих строк не могли представить, что спустя каких-нибудь два с половиной года одна часть русского народа пойдет крушить свои святыни, а другая — поднимется на Голгофу.

Старался поддержать августейшего Главнокомандующего и наместник монастыря иером. Иоасаф (Александров; 1872-1948). В декабре 1914 г. он писал ему, что имеет «несомненную уверенность» «в том, что в настоящую войну за нами, кроме долга победы, чувствуется… и право победы; у нас не было еще войны, где бы это священное право было более на нашей стороне, чем теперь». Наместника нельзя упрекнуть в наивной патриотической восторженности: в том же письме текущее время он определял как «переживаемые грозные дни суда Божия» для России (VLA. Еа 132. Д. 23. Л. 27, 27 об.).

Такая поддержка воодушевляла великого князя, он телеграфировал настоятелю 23 декабря 1914 г.: «Приношу от глубины души и сердца… горячую благодарность за поздравления и молитвы Ваши, служащие мне истинною во всем опорою и служащих опорою моей веры, что Господь Бог дарует нам скорую и полную победу над врагом» (VLA. Еа: 132. Д. 65 (1914). Д. 55 об.). Николай Николаевич сделал пожертвование на вечное возжжение лампады перед Валаамским образом Божией Матери, полученное в обители 19 января 1915 г. В благодарственном письме великому князю настоятель написал: «Пройдут века, неоднократно будут сменяться поколения иноков на Валааме, но молитвенная память о Вас никогда не изгладится, никогда не прекратится. Ваше усердие к Царице Небесной… несомненно привлекает к Вам сугубую милость Божией Матери. <…> Вся история нашего Отечества есть непрерывный ряд благодеяний Царицы Небесной. <...> И теперь не оставит нас Владычица: ибо воистину она — Матерь наша, святая Русь — Ее дом, а мы, хотя и грешные и недостойные, но Ее дети» (VLA. Еа 132. Д. 23. Л. 5, 5 об.). Настоятель тоже не был наивным человеком, но он не терял веры в русский народ: «Хотя много мы согрешили пред Господом, за что и попущена эта тяжкая война, но велик наш настоящий подвиг, неисчислимо огромны жертвы, и велико покаяние Святой Руси: вся она, дорогая Родина наша, верующая, молящаяся, трезвая, единая, милосердная, верноподданная и смиренно мужественная в постигшем ее испытании, вся она ныне как бы один святой храм, как бы одна семья, один дом любви и милосердия. Поэтому мы непоколебимо верим, что наша дорогая Русь. славно и победоносно выйдет из горнила посланных ей испытаний и пойдет от силы в силу, и от славы к славе. Победа России будет победою мира и добра» (VLA. Еа 132. Д. 23. Л. 5, 5 об.).

Германского кайзера Вильгельма в монастыре называли «Берлинский Навуходоносор»: «Его дикие полчища, отбросившие всякий страх Божий, всякую добродетель, всякий стыд… так жадно приняли всякую помощь сатанинскую: ложь, обман, клевету, насилие, воровство, всевозможные кощунства и преступления, эти окаянные изуверы, обожествившие свою человеческую силу, несомненно будут считаться с силою Божиею, которая в конец сокрушит их», — писал мон. Иувиан иером. Георгию 14 ноября 1914 г. (VLA. Ea 132. VLA. Д. 65. Л. 34-36). На Николая Николаевича он возлагал особые надежды: «Великий Князь… скоропослушливый велению Своего Царя, подъял на свои мощные рамена подвиг необычайной тяжести и суровой ответственности, Церковь Российская с любовью взирает на Него, как на своего защитника… в особых, нарочитых, выражениях горячо молится за Него. <…> Святая Валаамская обитель… дорогого и любезнейшего… Великого Князя Николая Николаевича… держит в молитвенных объятиях, совершая об нем сугубый молитвенный подвиг. Спаси и сохрани его Господь невредимым для блага нашей родины!» (VLA. Еа 132. Д. 65. Л. 37-38 об.) Особенно радовало братию «благочестие Верховного Главнокомандующего… его крепкая вера на помощь Свыше и несомненная надежда на предстательство Царицы Небесной», в чем виделся «несомненный залог победы над врагом!» (VLA. Еа: 132. Д. 65 (1914). Л. 39–40 об.)

За 1914 г. иером. Георгий получил от вел. кн. Николая Николаевича восемь писем, причем два из них довольно объемные — до 10 страниц. Семь из них были написаны после начала войны. Все они не обнаружены. Приезд великого князя на Валаам иногда связывают с планом построить там храм. Однако первое упоминание об этом в переписке появилось лишь в начале 1915 г. и, судя по всему, сильно удивило игумена и совет старцев.

Согласно рапорту настоятеля в Финляндскую духовную консисторию, с 8 октября 1914 г. по 23 мая 1915 г. иером. Георгий находился в Киеве с выездами в Ставку и на Валаам (VLA. Еа 132. Д. 65 (1914). Л. 86.). В жизнеописаниях великого князя и в воспоминаниях о нем нигде не упоминается скромный валаамский иеромонах, который был его духовником. Тем не менее, за 1915 г. великий князь отправил ему семь писем. Шесть из них — в первой половине года из Ставки, и одно, 9 ноября — уже из Тифлиса, после назначения на пост наместника Кавказа. Письмо от 1 января было исключительно объемным — на восьми страницах.

Анализ переписки свидетельствует о близких и трогательных отношениях с Валаамским монастырем одного из ведущих членов императорской фамилии — вел. кн. Николая Николаевича. Настоятель с братией и духовник продолжали поддерживать великого князя в его служении и после последовавшей за неудачами русской армии смены Верховного главнокомандующего в августе 1915 г.

Смоленский скит на Валааме

Храм Смоленской иконы Божией Матери в Валаамском монастыре оказался одним из последних храмов, строившихся во времена Российской империи. В сохранившейся переписке монастыря с великим князем в основном упоминаются победы русского воинства. В одном из писем (от 14 ноября 1914 г.) мон. Иувиан описывал видение валаамского инока, «истинного раба Божия, смиренного и молитвенного», «заслуживающего глубокого уважения и доверия», в котором русским ратникам в боях помогала Сама Царица Небесная: «с жезлом в руках отгоняла наседающие полчища врагов, которые от Ея мановения разлетались как пыль», а также помогали святители Московские Петр и Алексией, и на белом коне в «белоснежной одежде» среди войск разъезжал чтимый на Валааме как царь-мученик Александр II (VLA. Еа 132. Д. 65. Л. 34–36).

Поддержка монастыря воодушевляла и самого великого князя. Он был настолько убежден в скором завершении войны, что решил построить на Валааме храм. В январе 1915 г. его духовник известил об этом настоятеля. Причем сообщил, что причина решимости великого князя основана на том, что тот «принял с верою слова» Валаамских старцев и своего духовника о скором победоносном окончании войны и решил построить скит на Валааме «в вечное и благодарное воспоминание о явленной Божьей милости над нашею Родиной» (VLA. Еа 131. Д. 33 (1915). Л. 2–3 об.). То есть изначально скит планировался не столько в молитвенную память о погибших, сколько в благодарность за победу. Но в нем должны были ежедневно поминать отдавших жизни за веру, царя и Отечество русских воинов, что великий князь брался обеспечить средствами. И храм, и скит Николай Николаевич хотел посвятить Валаамской иконе Богородицы, и туда же ее перенести из главного собора монастыря. Духовник о. Георгий в вопросе скорого завершения войны больше все же уповал на милость Божию: «Враг очень силен, положение наше очень тяжелое, но Бог, который обещает помочь уповающим на Него, безгранично всемогущ и неизреченно благ и, как Глава Православия, спасет Россию за Православие, по предсказанию преп. Серафима Саровского. Молитесь Преподобным Отцам, да приидет скорее день спасения нашего, день нашего избавления от врагов, дабы скорее возликовать победным торжеством на родном нашем Валааме» (VLA. Еа 131. Д. 33 (1915). Л. 2–3 об.), — писал он игумену 11 января 1915 г.

Игумен Маврикий и духовный собор монастыря вначале не поддержали идею. Настоятель связался с архиепископом Финляндским Сергием (Страгородским), сообщив ему, что оказался в затруднении, не желая оскорбить отказом августейшего благодетеля, но и не находя совершенно для монастыря «нужды в храме и притом на указанном месте» — по соседству со скотным двором у фермы11. Архиепископ посоветовал построить церковь в одном из старых скитов, где храмы обветшали. Иеромонаху Георгию было строго предложено воспользоваться своим влиянием на великого князя и склонить того к предложенному варианту. «Вам хорошо известно, — писал настоятель о. Георгию 6 февраля 1915 г., — что в обители построено 12 скитов, а охотников в них жить ровно ноль, все стремятся в обитель. И особенное оскудение, и нужда в певцах, чтецах. Хотя, как Вы пишете, скит будет материально обеспечен — но людьми-то его не обеспечишь» (VLA. Еа 131. Д. 33. Л. 27–27 об.).

Великого князя не зря считали человеком сильной воли. Он остался непреклонен в выборе места, и настоятель с братией смиренно приняли это. Архиепископ Сергий сообщил, что для посвящения храма Валаамской иконе Божией Матери потребуется «разрешение Святейшего Синода, так как икона эта еще не признана специально. А это признание неизбежно повлечет за собой огласку всего начинания», чего великий князь хотел избежать. Архиерей посоветовал «избрать для будущего храма какое-либо другое наименование», например «в честь Смоленской иконы Божьей Матери», и между прочим заметил, что «у наших предков существовал обычай посвящать храм, сооружаемый в память победы, тому святому угоднику или священному событию (или иконе Божьей Матери), которые празднуются в день победы (или заключения мира)»12.

Решение о закладке церкви в монастыре было принято после бурного обсуждения. «Мы горячо просим Вас, Благочестивейший Великий Князь, совершить до конца то, что добре вознамерились устроить, — предостерегал игумен 1 марта 1915 г., — и да будет сие в честь и славу Господа Бога и Пречистой Его Матери, в знамение скорой победы над врагом, победы света над тьмою, и в вечное молитвенное воспоминание воинов-мучеников живот свой положивших за веру, Царя и Отечество» (VLA. Еа 131. Д. 33. Л. 8–8 об.) Опасения настоятеля по поводу затруднений оправдались. С таким трудом давший согласие на постройку, игумен был решителен в намерении довести начатое до конца и сам следил за процессом подготовки, который затягивался.

Победы русской армии сменялись поражениями. В апреле-июне 1915 г. после Горлицкого прорыва началось наступление германо-австрийских войск и «великое отступление» русских армий — неприятель продвинулся более чем на 180 км, русские войска были вынуждены оставить занятую ранее Галицию. Тем не менее 10 июня великий князь из ставки решительно приказал «немедленно приступить к постройке храма» на Валааме и выстроить его «в черне в нынешний сезон». В результате первоначальный проект, приготовленный вел. кн. Петром Николаевичем, был «изменен совершенно», уменьшен и упрощен, на его основе техником-архитектором И. И. Смирновым были разработаны «детальные чертежи», скорректирована смета проекта до размера 42 тыс. руб., на месте стройки приготовлено помещение на 40 рабочих, которых монастырь должен был обеспечить, — и дело сдвинулось13. Позднее в прессе, в заметке по поводу состоявшейся наконец 19 июля 1915 г. закладки храма, указывалась общая сумма пожертвований вел. кн. Николая Николаевича на строительство и предполагаемое ежедневное служение литургий «в молитвенную память воинов, убиенных на поле брани и в море утопших за все время настоящие войны» — 200 тыс. руб. (Новый храм, 1915, 2).

Заключение

Освящение нового храма-памятника состоялось только через два года, уже после Февральской революции и почти за четыре месяца до Октябрьской — 24 июня 1917 г. В 1919 г. из Крыма на британском линкоре «Мальборо» эмигрировал вел. кн. Николай Николаевич с супругой и другими членами императорской фамилии. По мере возможности монастырь продолжал поддерживать связь с ним за границей, и отношение к нему в монастыре не изменилось. В 1924 г., судя по воспоминаниям полковника Артемия Федоровича Григорьева14, посетившего Валаам, весь монастырь был полон воспоминаний о вел. кн. Николае Николаевиче. Иноки подходили к полковнику и спрашивали о нем, многие из них ранее служили в полках императорской гвардии, некоторые под началом великого князя, многие в келлиях держали его фото с дарственной надписью. В обители был устроен музей, в котором многое говорило о царственном Доме Романовых, хранились некоторые их личные вещи, подарки. Григорьев заметил, что все монахи «чувствуют себя русскими» и помнят о России, для русских паломников все было бесплатно, среди братии не было никакого «сепаратизма», все интересовались у него русскими делами, на службах поминался патриарх Московский Тихон (Беллавин)15.

…Вторую мировую войну порой называют следствием Первой, в которой Германия не смогла достичь своих геополитических целей. В таком случае и храм-памятник на Смоленском полуострове Валаама, строившийся изначально в ознаменование этой будущей победы над «тевтонами», в определенном смысле исполнил свое назначение.

В трудное для отчизны время Валаамский монастырь, как и Вся Русская Церковь, был со своим народом, положив на алтарь Отечества самое ценное, что имел, — жизни своих иноков, материальные средства, молитвы и переживания, скорби, духовное подвижничество. И после разрыва с родиной в монастыре не переставали молиться о ее павших в войну героях, о живых скитальцах-эмигрантах и об оставшихся на многострадальной родине соотечественниках. История монастыря во время Первой мировой войны показала единство духа его насельников и ведущих представителей правящей династии в трудное для родины время.

16 сентября 2007 г. Святейшим Патриархом Московским и всея Руси Алексием II был вновь освящен восстановленный после разрушений советского периода храм-памятник в честь Смоленской иконы Божией Матери на Валааме. И спустя почти 70 лет в нем вновь начали возносить молитвы о воинах, отдавших на поле брани жизнь за честь своей Родины. А в 2015 г. из Франции в Москву были перенесены останки первого Верховного главнокомандующего русской армии в Первую мировую войну вел. кн. Николая Николаевича и его супруги. Их захоронили в Преображенской часовне на Братском кладбище героев Первой мировой войны на Соколе в Москве.

Таким образом история монастыря времен Первой мировой войны получила свое смысловое завершение и продолжилась уже в новых реалиях. В Смоленский скит Валаамского монастыря ныне поступают многочисленные просьбы о поминовении погибших на поле брани защитников Отечества.