Страх в контексте философской рефлексии Рене Жирара

Страх – очень важное чувство; это ощущение, возникающее при угрозе. Понятие страха весьма обширно, полярно и многолико. Данное чувство может быть полезным, а может довести человека до смерти; может иметь причину, а может быть неопределенным. Бояться можно за себя, а можно и за другого человека. Страх может проявляться как непосредственно страх (боязнь, тревога, волнение, беспокойство), а может скрываться за маской другого чувства (агрессии, обмана, стыда и т. п.). От страха либо убегают, либо вступают с ним в борьбу.

Страх преследует человека с самых древних времен и сопровождает его от рождения до смерти. Человек живет в состоянии постоянной обороны, с чувством, что всегда необходимо защищаться от каких-либо опасностей. К слову, на то всегда есть объективные причины. Помимо

собственных внутренних конфликтов, человека раздирает страх, возникающий от катастроф, геноцидов, катаклизмов, повсеместно распространенных конфликтов и насилия, которыми полна история цивилизаций. Страх движет историей.

В данной статье мы рассмотрим общие понятия страха, как его трактовали в философии, дадим определение такому виду христианского страха, как страх Божий. Также коротко рассмотрим основные положения драматической теологии и определим, какую роль в данной концепции играет понятие страха.

Страх как объект исследования в философии . Как неотъемлемый атрибут существования человека страх с самых ранних времен интересовал таких философов, как Эпикур, Платон, Аристотель, Декарт, Паскаль, Гольбах, Гегель, Тиллих, Камю, Сартр, Спиноза, Тригг, Свендсен. Например, Аристотель считал, что страх – «некоторого рода неприятное ощущение или смущение, возникающее из представления о предстоящем зле, которое может погубить нас или причинить нам неприятность, …страдание, сильно огорчить или погубить» (Аристотель, 1978). Мыслитель добавляет, что человек боится не в тех случаях, когда неприятности угрожают издали, а в тех, когда они находятся так близко, что кажутся неизбежными. Р. Декарт писал о том, что страх – это крайняя степень трусости. В работах средневековых религиозных мыслителей (Августина, Фомы Аквинского) страх анализируется через призму Евангелия. В философии Нового времени страх также интерпретируется через религиозный аспект, но уже в атеистическом ключе. Так, П. Гольбах писал о том, что «страх создал богов»: «Человек суеверен только потому, что пуглив; он пуглив только потому, что невежествен… Он полагает, что природа подчинена каким-то невидимым силам; он считает себя зависящим от них и воображает, что они либо раздражены против него, либо благосклонны к нему» (Гольбах, 2022).

Человек не всегда знает, чего он боится. Так, философ-экзистенциалист Серен Кьеркегор, посвятивший исследованию страха несколько своих работ, различал два вида страха:

– Frygt , некий страх-боязнь, который имеет конкретную причину, когда индивид знает, чего он боится;

– Angest , мучительный страх, сосущий человека изнутри, лишенный рациональных объяснений. Это страх перед бездной небытия, или, как писал Н. Бердяев, «событие на границе внешнего примитивного мира и сверх-я» (Бердяев, 1952: 80). Необходимо отметить, что страх в экзистенциальной философии рассматривался как некий толчок для реализации скрытых ресурсов человека. Нередко именно страх является тем фактором, который приводит в действие реакции человека для преодоления угрозы. Поэтому Кьеркегор считал, что необходимо «научиться страшиться, чтобы не погибнуть… тот, кто научился страшиться, научился высшему» (Кьеркегор, 2022).

Н. Бердяев, опираясь на размышления Кьеркегора, дает важные характеристики общего понятия страха: он [страх] разрушителен, связан с ложью и жестокостью, «искажает сознание и мешает познавать истину» (Бердяев, 1952: 83), что, в свою очередь, позволяет ловко манипулировать человеком и испуганным обществом. Человек, находясь в состоянии страха, нередко оказывается неспособным к критическому мышлению и «верит в любое предлагаемое ему “спасительное средство”» (Фролова, 2006) . Индивид постоянно пребывает свидетелем конфликта страха и истины, поэтому Бердяев полагает, что главной духовной задачей человека должна быть победа над страхом.

Страх в христианстве . Не менее интересно понятие страха в христианской традиции. Здесь, помимо страха обыденного, встречается понятие «страх Божий». Этот вид считается «правильным» и единственным допустимым, что подтверждается в Священном Писании: «начало мудрости – страх Господень» (Пс. 110:10), «уразумеешь страх Господень и найдешь познание о Боге». Страх Божий не является страхом в привычном понимании этого слова. Речь идет, скорее, о послушании, трепете, уважении Бога. Страх мирской, по мнению Отцов церкви, возникает как раз из-за отсутствия страха Божьего, т. е. человек, не имеющий опоры в Боге, склонен ступать по такому пути, где его непременно ждут опасности. Следовательно, понятие «страх Божий» тесно связано с понятием веры. Наглядным примером является событие из Нового Завета, когда Иисус и ученики переправляются в лодке во время бури и последних охватывает страх. Иисус обращается к ученикам: «Что вы так боязливы? Как у вас нет веры?» (Мк. 4:40). Заметим, что у Кьеркегора вера как раз-таки является беспокойным чувством. Это чувство, конечно же, не является страхом, но идентично ему. Философ пишет: «Вера означает именно глубокое, сильное, блаженное беспокойство, которое подвигает верующего к тому чтобы он не мог успокоиться в этом мире, так что тот, кто совершенно успокоился, тот перестал быть и верующим» (Кьеркегор, 2011).

К слову, ситуации страха на страницах Священного Писания встречаются нередко, и каждый случай по-своему интересен. Страх, как считал Кьеркегор, вошел в мир вместе с первород- ным грехом; он был первым состоянием человека после ослушания Бога – «…голос твой я услышал в раю, и убоялся, потому что я наг, и скрылся» (Быт. 3:10). Апостолы пугаются Иисуса, идущего по морю, приняв его за призрака (Мк. 6:49–51), приходят в ужасающий трепет от гласа из облака (Мф. 17:5), и здесь, возможно, угадываются черты кьеркегорского angest, который не поддается рациональному объяснению. Особенного внимания заслуживают призывы «не бояться»: «Не бойся, и не смущайся, ибо Господь, Бог твой, с тобою, куда бы ты ни пошел» (Ис. Нав. 1:9); «Не бойся, ибо Я с тобою» (Ис. 41:10). Как можно увидеть, страх мирской можно победить «упованием на Господа».

Отдельно стоит упомянуть три эпизода из Нового Завета, где описан страх, и их мы рассмотрим в контексте философской рефлексии антрополога и культуролога Рене Жирара, одного из представителей драматического богословия.

Роль страха в концепциях Рене Жирара . XX в., богатый на разные мировые события, способствовал появлению нового направления в теологии – драматического богословия. Как следует из названия, богословие здесь рассматривается с помощью категорий драмы. Считается, что основы драматической теологии заложены К. Бартом, А. Гарнаком, Г. Ауленом; развитие она получила в трудах Х.У. фон Бальтазара, Р. Швагера и упомянутого нами Р. Жирара. Драматическое богословие – это богословие конфликта. Например, Гарнак, изучая библейские тексты, отмечал постоянное драматическое напряжение и конфликт между царствием Божиим и царством мирским. Во всей истории Спасения присутствует конфликт – это и внешний конфликт между Иисусом и Его врагами, внутренний конфликт каждого человека, которого раздирает грех, и потому ему сложно принять Благую весть. Отдельно можно выделить в драматической концепции отношения между Богом и человеком. Если человек не соглашается впустить Бога в свою душу, Бог не принуждает его делать это насильно – и это тоже конфликт, вероятно, самый сильный и главный в череде перечисленных конфликтов.

Заслуга Рене Жирара в становлении данного богословского дискурса заключается в том, что он представил несколько уникальнейших концепций, открывающих новый взгляд на общественные проблемы, а также раскрывающих социально-антропологический потенциал христианской религии. В данной статье мы акцентируем внимание на основополагающей идее Жирара – теория миметического желания. Человек, по мнению мыслителя, есть существо драматическое, страдающее, и основное страдание заключается в неопределенности своих желаний: он постоянно что-то хочет, но не знает чего. Человеку кажется, что он чего-то лишен, и, наблюдая за тем, что есть у другого, он начинает желать того же, начинает подражать. В 9 из 10 случаев желание подражать, согласно теории Жирара, трансформируется в желание присвоить, а это приводит к конфликтам и насилию.

Страх – важный элемент в концепциях Жирара и в драматической теологии в целом. Страх является неким двигателем сотериологической истории и присутствует в ее ключевых моментах. В эпизоде распятия и предшествующих тому событиях состояние страха встречается часто, и каждый момент по-своему уникален. Так, после взятия Иисуса под стражу, апостолы под гнетом страха разбегаются. Единственный, кто не боится следовать за Учителем, – апостол Петр; но и тот, проникнув во двор дома, куда отвели Христа, отрекается от него (Мф. 26:69–72). Этим обманом Петр пытается разорвать связи, соединяющие его с Иисусом и завязать новые с окружающими. Он пытается примириться с врагами, и в угоду им обращается с Иисусом также, как они сами с ним обращаются. Апостол подражает им, попадает в миметическую ловушку и, соответственно, не противится эффекту «козла отпущения». Делает ли он это от страха? Р. Жирар пишет, что «в основе отречения Петра лежит и страх, но прежде всего стыд» (Жирар, 2010: 247). Стыд, по мнению Жирара, – главное миметическое чувство. В данном эпизоде Петру стыдно за Иисуса, «стыдно за тот образец, который он себе выбрал, стыдно, следовательно, за самого себя» (Жирар, 2010: 247).

Чувство страха, как можно понять из эпизода, описанного выше, тесно связано с миметическим желанием. Это демонстрирует и следующий ключевой эпизод евангельской истории Спасения – разговор Пилата с толпой по поводу освобождения одного из узников (Мф. 27:15–26). Пилат, как мы видим, сопротивляется мнению толпы и понимает невиновность Иисуса – «какое же зло сделал Он»? (Мф. 27:23). Пилат, обладающий властью, оказывается бессилен перед толпой гонителей, ибо она – настоящая власть. Пилат боится толпы. Жирар поясняет: «Иисус – персонаж слишком незначительный, чтобы человек из мира политики стал ради его спасения рисковать мятежом» (Жирар, 2010: 174). Пилату не интересен Иисус, но он оказывается между двух миметических полярностей. С одной стороны, жена Пилата настоятельно советует: «не делай ничего Праведнику, потому что я во сне много пострадала за Него» (Мф. 27:19), с другой – разъяренная всевластная толпа требует казни. В итоге из-за своего страха правитель оказывается побежденным толпой, принимает чуждое желание к исполнению.

Интересен и страх Иисуса, который описан в эпизоде молитвы в Гефсиманском саду (Мф. 26:36–44). Этот эпизод, предшествующий первым двум, мы намеренно рассмотрим последним. Важен здесь не только миметический аспект, но и соответствие эпизода той задаче, которую обозначил Бердяев. Здесь представлена настоящая борьба со страхом и, соответственно, победа над ним. Итак, Иисус обращается к Господу: «Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия…» (Мф. 26:39). Что касается миметического аспекта, здесь можно предположить, что собственное желание Иисуса пойти на жертву борется с желанием Петра – «да не будет этого с Тобою» (Мф. 16:22). В тот раз, как мы помним, Иисус обращается к своему ученику с нелестными словами: «Отойди от Меня, сатана!» (Мф.16:23). Почему столь любимый ученик удостаивается такого обвинения? Ответ кроется в следующих словах: «Ибо ты мне соблазн! Потому что думаешь не о том, что Божие, но что человеческое» (Мф. 16:23). Христос уподобляет сатану соблазну или скандалу (Жирар считает эти понятия равнозначными). Петр тут превращается в сеятеля скандалов, в Сатану, который отвращает людей от Бога в пользу миметических образцов. Пытаясь подвергнуть Иисуса заразительному искушению собственным мирским желанием, мирским стремлением, ввязывая его в миметическое соперничество, Петр рискует превратить божественную миссию в мирское предприятие.

Согласно другой версии, в этом эпизоде описан страх человеческой природы Христа перед предстоящими страданиями и смертью. Этот эпизод также демонстрирует борьбу, но уже борьбу страха человеческого и страха Божьего: «…впрочем не как Я хочу, но как Ты» (Мф. 26:39). Слова Иисуса повторяются трижды. Человеческий страх Иисуса окончательно уступает место Божественному страху, и здесь сосредотачиваются силы не для спасения себя, а для спасения людей; обретается мужество, смирение и непоколебимая уверенность в правоте своих действий. Иисус преображает в любовь не только зло, обрушившееся на него, но и делает то же самое с внутренним страхом, мешающим и уводящим от цели. Страх Божий в этом контексте может также рассматриваться как страх сделать что-то неправильно, против назначенной цели. Если бы победил страх человеческий, желание Петра, то, опять же, не было бы никакой драматической истории Спасения.

В данной статье дано определение общему понятию страха, рассмотрено, как интерпретируют страх в христианстве, а также проанализировано три эпизода, ключевых для драматической теологии и философской рефлексии Рене Жирара. Основываясь на выводах исследования, можно констатировать, что страх является неотъемлемым атрибутом не только всего человеческого существования, но и играет важную роль в развитии драматической истории Спасания. Страх, согласно Жирару, в драматической концепции Евангелий – это динамика, именно он движет эту историю к ее логическому завершению. Так, эпизод с отречением рисует психологический портрет Петра, предшествующий его раскаянию – он движим страхом и стыдом. История Пилата показывает его боязнь толпы, что сыграло роль в принятии судьбоносного решения. Молитва в Гефсиманском саду не просто показывает борьбу – этот эпизод можно считать первой ступенью в кульминации Евангелия. Именно борьба со страхом помогает Иисусу спасти человечество. Этот эпизод является неким дидактическим ядром христианства – учит человека, как и вся христианская религия в целом, бороться со своими внутренними страхами. Можно предположить, что подобный анализ страха, а также его интерпретация в контексте идей Жирара (и в принципе в контексте всей драматической теологии) может открыть новые вехи в исследовании религиозной антропологии или философии.