Судебная практика как источник российского уголовного права

По вопросу о признании судебной практики источником уголовного права, или имеет ли право суд создавать правовую норму юридическая наука и юридическая практика в России всегда склонялась к отрицательному мнению.

Так, М.Н. Марченко определяет несколько наиболее употребительных тезисов среди аргументов, которые отрицают роль судебной практики как источника современного российского уголовного права.

Во-первых, высказывание о том, что признание судебной практики в качестве источника уголовного права противоречит принципу разделения властей. Здесь Марченко говорит, что нет в данном принципе конкретной абсолютизации1 [6, с. 14-15]. Несмотря на то, что данный принцип закреплен в Конституции Российской Федерации (далее - Констиутция), формально между судебной, законодательной и исполнительной властью строгих разделений сфер деятельности и функций нет. Так, законодательная власть, осуществляя свои нормотворческие функции, может оставить ту или иную область общественных отношений вне правового регулирования. Но когда с подобным пробелом сталкивается судебная власть в практическом применении, она не может каким-либо образом уйти от решения вопроса. Суд, разрешая спор, восполняет пробел в регулировании судебной практикой, которая воплощена главным образом в постановлениях Пленума Верховного Суда Российской Федерации (далее - постановление Пленума ВС РФ). Существуют различные обобщения судебной практики в постановлениях Пленума ВС РФ, к которой обращаются юристы для разрешения дел. Так, например, постановление Пленума ВС РФ «О практике применения судами уголовного законодательства об ответственности за налоговые преступления». В целях обеспечения правильного и единообразного применения судами уголовного законодательства об ответственности за уклонение от уплаты налогов и сборов Пленум Верховного Суда Российской Федерации постановляет дать судам разъяснения в связи с поставленным вопросом2 [1].

Примером скрытого расширения границ уголовной противоправности приведу позицию Пленума Верховного Суда Российской Федерации по вопросу об оконченности преступления, предусмотренного ст. 150 Уголовного Кодекса Российской Федерации3 (далее - УК РФ)[4]. В ней говорится о вовлеченности взрослым лицом несовершеннолетнего в совершение преступления. Сравним постановление Пленума ВС РФ «О судебной практике по делам о преступлениях несовершеннолетних» п. 8, утратившее силу, и постановление Пленума ВС РФ «О судебной практике применения законодательства, регламентирующего особенности уголовной ответственности и наказания несовершеннолетних» п.42 ныне действующее. В первом, преступление оконченным можно было считать с момента совершения взрослым лицом действий, которые направлены на вовлечение несовершеннолетнего в совершение преступления независимо от того, совершил ли он преступление или нет4 [2].

Ныне действующее постановление, говорит, что данное преступление считается оконченным в случае, если несовершеннолетний окончил преступление, приготовление к преступлению, покушение на преступление5 [3]. Если же несовершеннолетний действия противоправного характера, оцениваемые как преступные, не совершал, то действия взрослого лица будут оцениваться как покушение на вовлечение несовершеннолетнего в совершение преступления по ч.3 ст. 30 и ст. 150 УК РФ6 [2].

Так Пленум Верховного Суда Российской Федерации дополняет законодательство Российской Федерации. Возражений против подобной практики нет, так как необходимость в ней очевидна и ясна.

Во-вторых, высказывание о том, признание судебной практики в качестве источника уголовного права не согласуется с характерными особенностями романо-германской правовой семьи, к которой причисляют Россию», данный тезис далеко не бесспорный, отмечает М.Н. Марченко. Такая точка зрения исходит из того, что специалисты в области права не считают приемлемым прецедент для романо-германской правовой семьи. Но на практике европейских стран, относящихся к романо-германской правовой системе, зачастую используется судебная практика в качестве источника уголовного права7 [6, с. 14-15].

В нашей стране судебная практика также находится в повседневном применении. Л.В. Смирнов пишет, что особенности места, которое занимают суды в системе разделения властей, обусловливают их возможности наиболее объективно и за меньший срок выявлять проблемы действующего законодательства. Судьи, находясь в постоянной соприкосновенностью с обществом, могут быстро и эффективно принять необходимое решение, чтобы восторжествовала справедливость. Поэтому придание судебным органам правотворческой функции способно обеспечить «самонастройку права», его качественное совершенствование и «очищение» от груза дефектов8 [6, С. 51].

Исходя из этого, можно считать, что признание судебной практики в качестве источника уголовного права в России не противоречило бы устоям романо-германской правовой системы.

В-третьих, точка зрения о том, что признание судебной практики в качестве источника уголовного права вступало бы в конфликт с правотворческой деятельностью Федерального Собрания Российской Федерации, однако судебная правотворческая деятельность осуществляет свои функции на основе закона и в строгом его соответствии, а также дополняет ее, заполняя некоторые пробелы в законодательстве9 [6, с. 14-15].

Этому может послужить пример судебной практики, когда термин «клевета» вернулся в уголовное законодательство будучи ранее декриминализованным. Это было в октябре 2012 года, УК РФ10 [4] был дополнен ст. 128.1. Нет конкретного определения терминов «честь», «достоинство» в законодательстве Российской Федерации, и, следовательно, при судебном разбирательстве судья исходит из общепринятой трактовки данных понятий. Деловая репутация напрямую зависит от материальных благ, т.е. она может пострадать и данный носитель репутации потеряет крупную сумму денег. Поэтому, клевета вредит не только чести и достоинству лица, а может также навредить экономическим интересам. Как показала судебная практика, клевета, имеющая более серьезные последствия, как задевающая материальные блага и т. п. поместилась в УК РФ, а оскорбления, задевающие честь и достоинства лица, остались в Кодексе об административных правонарушениях. Это связано с тем, что насколько серьезным было правонарушение, настолько серьезным и будет наказание. Это дает повод задуматься, прежде чем высказываться оскорбительно. А порой факты, не имеющие места в действительности, могут оказаться серьезным причинением вреда другому лицу.

То есть, на основе судебной практики был выявлен пробел в законодательстве, который смогла выявить и предотвратить судебная власть. На основе этого, наша позиция стоит на том, что судебная власть не вступала бы в конфликт с законодательной властью при признании судебной практики источником уголовного права, а только лишь гармонично сочеталась с ней и дополняла.

По мнению С.С. Алексеева, судебная практика не нашла конкретное место в российской правовой системе. Потому что, предоставление судам права, которое признает недействительным и отменяет нормы органов власти и управления кардинально меняет роль суда. Он теперь не только разрешает индивидуальные споры, его компетенция распространяется и на правотворчество. И существует дилемма: суд занимается правотворческой деятельностью или выносит судебные решения по конкретным делам. Данный вопрос остается не решенным в России11 [5, с. 115-116].

Исходя из вышесказанного, необходимо сделать вывод о том, что судебная практика неформально выступает как источник уголовного права и необходима в российской правовой системе, но она не входит в официальный список источников российского уголовного права. Остаются некоторые вопросы: насколько будет соответствовать действительным потребностям жизни российского общества правотворческая функция судов? И будут созданы ли такие условия у судебной практики, которые позволят в будущем не противоречить правотворческой деятельности и вынесению решений судебной системы. Думаю, это весьма обсуждаемый вопрос, на основе которого и считается в России, что судебная практика не является официальным источником уголовного права.