"Сумеречный" синтаксис Е. Баратынского (на материале сборника "Сумерки" 1842 г.)

DOI:

С 1830-х гг. в русской лирике начинается переходный период, когда «философская поэзия... для ряда поэтов и некоторых поэтических группировок становится литературной программой» [12, с. 3], что требует выработки

нового, «метафизического», языка. Особую роль в этом процессе сыграли творческие поиски Е.А. Баратынского – автора лирического цикла «Сумерки» (1842 г.), с его «трудной» поэтикой, «архаизированным, затрудненным

языком» [21, с. 404] 2, «сгущенной» метафоричностью. Поэтический синтаксис позднего Баратынского, с его ораторской, патетической интонацией, и стих, звучащий «необычайно торжественно и величаво», как будто осуществляющий «восхождение мысли» [8, с. 63], «ее органическое саморазвитие» [9, с. 97], «сам процесс мышления» [8, с. 61], уже обращали на себя внимание исследователей, но не лингвистов, а литературоведов.

Их общие замечания, касающиеся намеренной архаизации слога и усложнения грамматической структуры произведений на позднем этапе творчества Баратынского, очевидно, нуждаются в подкреплении необходимой эмпирической базой, которая позволила бы выявить средства создания оригинального стиля «Сумерек» и ту роль, которую играет синтаксис в композиции и ритмо-метрической организации стихотворений, вошедших в последний сборника поэта 3.

Задачей статьи является анализ структурно-синтаксической организации стихотворений цикла «Сумерки»: особенностей состава, членения предложений, типов грамматических отношений и связей между конструкциями, выявление семантико-функционального потенциала синтаксических единиц, корреляции между синтаксическим и ритмо-метрическим построением текста.

По структурно-грамматическому признаку поэтические высказывания Баратынского разнообразны (табл. 1).

Преобладание сложных предложений над другими структурными разновидностями, думается, вполне предсказуемо, во-первых, потому, что поэтический синтаксис вообще характеризуется сугубой сложностью, поддержанной родовым для лирики требованием выразить максимум личностно окрашенного размышления, переживания в сжатой форме стихотворения, во-вторых, философской направленностью сборника «Сумерки», посвященного главной для зрелого Баратынского теме – судьбе поэта и поэзии в «веке промышленных забот». Предсказуемость синтаксической организации медитативного цикла означает, однако, и то, что восприятие многократно усложненного грамматическими позициями и смыслами текста мало соответствует установке «среднестатистического» читателя на быстрое прочтение и понимание стихотворений.

Среди сложных структур в «Сумерках» бóльшую часть составляют бессоюзные двух- и многочастные образования, что отражает характерную для лирики в целом грамматическую тенденцию (см., напр.: [18, с. 46]): бессоюзные предложения позволяют создавать протяженные пара- или гипотаксисные ряды при экономии метрического пространства, а также «непрозрачные», недостаточно дифференцированные, семантически синкретичные фразы, что усложняет задачу читателя, пытающегося интерпретировать сопряжения «далековатых» [10, c. 111] подчас идей как обычные для языка грамматические отношения (перечислительные, пояснительные, мотивационные и т. п.). Например:

Цветет Парнас! пред ним, как в оны годы, Кастальский ключ живой струею бьет;

Нежданный сын последних сил природы, Возник поэт: идет он и поет ( с. 119);

Таблица 1

Структурная организация предложений в «Сумерках»

Тип предложения	Кол-во репрезентаций
	абсолютное	относительное
Двусоставные элементарные простые предложения	25	22 %
Односоставные элементарные простые предложения	12
Двусоставные осложненные простые предложения	29	19 %
Односоставные осложненные простые предложения	2
Сложносочиненные бинарные предложения	15	59 %
Сложноподчиненные бинарные предложения	9
Бессоюзные бинарные предложения	23
Многокомпонентные бессоюзные предложения	11
Многокомпонентные сложносочиненные предложения	4
Многокомпонентные сложноподчиненные предложения	2
Многокомпонентные с разными типами связи	33

или:

Еще, как Патриарх, не древен я; моей Главы не умастил таинственный елей: Непосвященных рук бездарно возложенье! ( с. 151)

В этих контекстах части конструкций объединены в сложное целое общей идеей вдохновения, творчества, «посвященности / непосвя-щенности» в его тайны, хотя логически могли бы быть расчленены на самостоятельные предложения, что облегчило бы восприятие текста. Однако Баратынский, усложняя текст, заставляет читателя задержаться мысленным взором на фразе, вслушаться в иную интонацию и попытаться мотивировать цель сближения, а не отдаления отрезков текста.

Возможность «зашифровать» текст реализуют и предложения с сочинительными союзами. Посредством «странноватых» сои противопоставлений, дублирования союзов, выражающих каждый раз несколько иной смысл, происходит нанизывание релятов, которое замедляет процедуру интерпретации текста читателем:

Век шествует путем своим железным;

В сердцах корысть, и общая мечта

Час от часу насущным и полезным Отчетливей, бесстыдней занята.

Исчезнули при свете просвещенья Поэзии ребяческие сны,

И не о ней хлопочут поколенья, Промышленным заботам преданы (с. 118).

Расположенные в соседних высказываниях союзы неясно выражают разные оттенки обусловленности: первый – вероятно, следствие, второй – вероятно, причину. Впрочем, и противоположная интерпретация также не может быть с уверенностью отринута.

Приведем пример использования сначала в однородном ряду, а потом между предикативными частями семантически «двоящегося» союза но :

Суровый смех ему ответом; персты Он на струнах своих остановил, Сомкнул уста вещать полуотверсты, Но гордыя главы не преклонил:

Стопы свои он в мыслях направляет

В немую глушь, в безлюдный край, но свет Уж праздного вертепа не являет,

И на земле уединенья нет! (с. 119)

В сочинительных рядах релят выступает поначалу как носитель противительно-уступительного значения, затем оказывается синонимичным союзу однако со значением несоответствия.

Активно использует Баратынский анафорический союз и – в контексте «Сумерек», с их проповедническим пафосом, как явную отсылку к библейскому построению текста: И вот сентябрь! И вечер года к нам // Подходит... (с. 124); И по-прежнему блистает // Хладной роскошию свет... (с. 120); И один я пью отныне! (с. 123); И я даю тебе мое благословенье // Во знаменье ином, о дева красоты! (с. 151).

Отсылки к священным для Баратынского сакральному тексту и произведениям поэтов, близких автору по духу (Ломоносову, Державину, Жуковскому, Батюшкову, Пушкину, Вяземскому, Дельвигу), – одна из циклообразующих доминант «Сумерек». Эти аллюзии, реминисценции часто вводятся в ткань сборника как синтаксические структуры, реализующие ги-потаксисные отношения, например:

Братайтеся, к взаимной обороне Ничтожностей своих вы рождены;

Но дар прямой не брат у вас в притоне, Бездарные писцы-хлопотуны!

Наоборот, союзным на благое,

Реченного достойные друзья,

«Аминь, аминь, – вещал он вам, – где трое Вы будете – не буду с вами я »⁴ (с. 152);

или:

Когда на играх Олимпийских ,

На стогнах греческих недавних городов, Он пел, питомец муз, он пел среди валов Народа, жадного восторгов мусикийских, В нем вера полная в сочувствие жила... (с. 155)

Гипотаксис широко представлен не только в сложноподчиненных предложениях, но и в бессоюзных конструкциях со значениями обусловленности, пояснения и изъяснения: Нам, из ничтожества вызванным творчества словом тревожным,// Жизнь для волненья дана: жизнь и волненье – одно (с. 152), в системе союзных предложений при выражении атрибутивных, уподобительных, темпоральных и пространственных отношений, отношений причины и условия, а также поддержан многочисленными соединительноследственными по значению сочинительными структурами. Например:

Но если бы негодованья крик,

Но если б вопль тоски великой Из глубины сердечныя возник, Вполне торжественной и дикой, – Костями бы среди твоих забав Содроглась ветреная младость, Играющий младенец, зарыдав, Игрушку б выронил, и радость Покинула б чело его навек,

И заживо б в нем умер человек!.. (с. 126)

Многокомпонентные сложные предложения нередко строятся по законам периодической речи 5:

Счастливый сын уединенья,

Где сердца ветреные сны

И мысли праздные стремленья

Разумно мной усыплены;

Где , другу мира и свободы,

Ни до фортуны, ни до моды,

Ни до молвы мне нужды нет;

Где я простил безумству, злобе

И позабыл, как бы во гробе,

Но добровольно, шумный свет, –

Еще порою покидаю

Я Лету, созданную мной,

И степи мира облетаю

С тоскою жаркой и живой (с. 117–118).

Совмещение в пределах многочастных сложных структур разных по значению и типам синтаксической связи частей создает содержательно и мелодически насыщенные фрагменты единого «потока сознания», в которых, несмотря на длину, позиционную разветвленность звеньев и их информативный объем, трудно размещаются «втиснутые» во фразы смысл и бессмыслица «бытия-как-творчества»:

Вот буйственно несется ураган,

И лес подъемлет говор шумный,

И пенится, и ходит океан,

И в берег бьет волной безумной;

Так иногда толпы ленивый ум

Из усыпления выводит

Глас, пошлый глас, вещатель общих дум,

И звучный отзыв в ней находит, Но не найдет отзыва тот глагол, Что страстное земное перешел (с. 127).

При этом характерная в целом для поэзии тенденция к увеличению количества сочинительных связей, выравнивающих и уподобляющих строки интонацией перечисления или завершения (см.: [3, с. 126–127, 273–274]), приходит в напряженное противостояние с ги-потаксически выстроенной логикой развертывания философского текста. Поскольку поэт – пророк и юродивый, его слова могут быть непонятны для «непосвященных», если ему не удается преодолеть «косноязычие», «невнятицу» (выражение А. Белогосм.: [11, с. 681–687]) в мучительных поисках адекватного выражения 6, Божественные истины напоминают и «вдохновенное бормотание» (А.С. Пушкин) как интуитивно постигнутое, вдруг вырвавшееся из груди певца прозрение, и проповедь – отсюда риторический пафос, сложно организованное построение длинной фразы, «темнота» невыразимой обычным языком заветной истины, грамматическая «заумь»:

Иль, отряхнув видения земли Порывом скорби животворной, Ее предел завидя издали,

Цветущий брег за мглою черной, Возмездий край, благовестящим снам Доверясь чувством обновленным, И бытия мятежным голосам,

В великом гимне примиренным, Внимающий, как арфам, коих строй Превыспренний не понят был тобой, –

Пред промыслом оправданным ты ниц Падешь с признательным смиреньем, С надеждою, не видящей границ, И утоленным разуменьем, –

Знай, внутренней своей вовеки ты

Не передашь земному звуку И легких чад житейской суеты Не посвятишь в свою науку;

Знай, горняя иль дольная, она

Нам на земле не для земли дана (с. 126–127).

Частотность использования Баратынским сложных предложений такова, что в среднем на одно стихотворение цикла приходится четыре полипредикативных единицы. При этом сложные предложения могут заполнять все пространство стихотворения («Скульптор», «Алкивиад», «Новинское», «Были бури, непогоды...», «Сначала мысль, воплощена...»).

Редко у Баратынского встречаются короткие полипредикативные высказывания: Ищу я вас, гляжу: что с вами? (с. 118); Блещет солнце: радость мне! (с. 120); Чем душа моя богата, Все твое, о друг Аи! (с. 122), которым в системе цикла противостоят предложения с одним грамматическим ядром, но многократно осложненные различного рода обособленными оборотами:

Красного лета отрава, муха досадная , что ты Вьешься, терзая меня, льнешь то к лицу, то к перстам?

Кто одарил тебя жалом, властным прервать самовольно

Мощно-крылатую мысль, жаркой любви поцелуй?

Ты из мечтателя мирного, нег европейских питомца,

Дикого скифа творишь, жадного смерти врага (с. 155);

или:

Филида с каждою зимою,

Зимою новою своей,

Пугает большей наготою

Своих старушечьих плечей.

И, Афродита гробовая,

Подходит, словно к ложу сна,

За ризой ризу опуская,

К одру последнему она (с. 128).

В стихотворениях цикла использовано около 140 обособленных оборотов (преобладают деепричастные – 41 синтагма), остальные виды оборотов представлены примерно в равном количестве: причастные – 23 репрезентации, адъективные – 23, субстантивные – 25, сравнительные – 21), за исключением малочисленной группы предложно-падежных и наречных обособленных групп (11 употреблений). В среднем 7 обособлений на 1 стихотворение. Это пристрастие поэта к расчленяющим и одновременно предикативно «сгущающим» фразу обособлениям сближает стиль «Сумерек» с традицией классицистической оды. Баратынский прибегает, как представляется, намеренно к архаичным уже для начала 1840-х гг. оборотам с подлежащим внутри обособленной группы: На путь ему выбежав из лесу волк, // Крутясь и подъем-ля щетину, // Победу пророчил... (с. 129); к соединению с помощью союза и причастного, и деепричастного оборотов (что помогает воскресить утраченную приименность и атрибутивность деепричастия, его внутреннюю грамматическую форму):

Иль, отряхнув видения земли Порывом скорби животворной, Ее предел завидя издали,

Цветущий брег за мглою черной, Возмездий край, благовестящим снам Доверясь чувством обновленным, И бытия мятежным голосам,

В великом гимне примиренным, Внимающий, как арфам, коих строй Превыспренний не понят был тобой, – Пред промыслом оправданным ты ниц Падешь с признательным смиреньем... (с. 126–127);

к абсолютным адъективным синтагмам, не согласованным с определяемым, к обороту с примыкающим к прилагательному или причастию инфинитивам (синтаксические галлицизмы): Сомкнул уста, вещать полуотвер-сты ... (с. 119); Кто одарил тебя жалом, властным прервать самовольно // Мощно-крылатую мысль, жаркой любви поцелуй ? (с. 155); С утра дней счастлив и славен , // Кто тебе , мой мальчик, равен? (с. 137). В последней конструкции адъективные синтагмы с кратким прилагательным вносят в текст некоторую грамматическую «сумятицу»: прилагательные грамматически соотносятся с подлежащим, дополнением или обращением (однако по смыслу тяготея, очевидно, к косвенно-объектной словоформе местоимения тебе ).

Эти грамматические «шероховатости», устаревшие синтаксические «неправильности», дополняемые морфологическими и лексические архаизмами, – не оплошность, а намеренное средство «затемнения» смысла и одновременно «отстранения» от массового читателя, с 1830-х гг. уже привыкающего к «низкой» прозе «торгашей» от литературы (вроде Булгарина и Сенковского) и отвыкающего от классической поэзии.

Множество однородных рядов (всего 99, то есть в среднем 4 на стихотворение) заполняют пространство «Сумерек», замедляя, как и обособленные синтагмы, ход времени, необходимого для изречения мысли лирическим героем и прочтения, понимания ее читателем. В качестве примера позволим себе привести большой фрагмент из стихотворения «Недоносок», который иллюстрирует насыщенность текста сочинительными рядами:

Я из племени духов , Но не житель Эмпирея , И, едва до облаков Возлетев, паду, слабея. Как мне быть? Я мал и плох ; Знаю : рай за их волнами, И ношусь , крылатый вздох, Меж землей и небесами .

Блещет солнце – радость мне! С животворными лучами Я играю в вышине И веселыми крылами Ластюсь к ним, как облачко; Пью счастливо воздух тонкой, Мне свободно, мне легко, И пою я птицей звонкой.

Но ненастье заревет И до облак, свод небесный Омрачивших, вознесет Прах земной и лист древесный. Бедный дух! Ничтожный дух! Дуновенье роковое Вьет, крутит меня, как пух, Мчит под небо громовое.

Бури грохот , бури свист !

Вихорь хладный! Вихорь жгучий! Бьет меня древесный лист, Удушает прах летучий!

Обращусь ли к небесам, Оглянуся ли на землю – Грозно, черно тут и там ; Вопль уныло я подъемлю. Смутно слышу я порой Клик враждующих народов, Поселян беспечных вой Под грозой их переходов, Гром войны и крик страстей, Плач недужного младенца... Слезы льются из очей: Жаль земного поселенца! Изнывающий тоской, Я мечусь в полях небесных, Надо мной и подо мной Беспредельных – скорби тесных ! В тучу прячусь я и в ней Мчуся , чужд земного края, Страшный глас людских скорбей Гласом бури заглушая (с. 120–121).

Обращения (29 на 27 стихотворений сборника) в цикле «Сумерки» подчеркнуто «фиктивны» или нацелены на автокоммуникацию: лирический герой апеллирует к сущностям, явлениям, в принципе не имеющим дара речи ( муха досадная , бессмысленная вечность , мой бокал , друг Аи , своенравная струя , бокал уединенья , дни , зима , рифма ), или к некоему творцу, художнику, что, скорее, свидетельствует об обращении к самому себе в акте поэтической саморефлексии ( философ , боец духовный , безумная душа , сын Фантазии , отрок сладкогласной , старец нищий и слепой , оратай жизненного поля ), или иронии ( творец не первых сил , бездарные писцы-хлопотуны , реченного достойные друзья , хозяин тороватый ), и очень редко – к другому лицу: человеку вообще ( смертный ), а значит, и к самому себе, или даме ( блистательная тень , дева красоты ). От всех этих обращений веет холодом одиночества, душевной трагедии и небытия.

Вводные и вставные конструкции , сближающие слог с разговорным, использованы только в двух стихотворениях: одна из них ( наоборот ) содержится в «Коттерии», созданном в «низком» жанре эпиграммы, другая ( быть может ) завершает стихотворение «Что за звуки? Мимоходом...». Инверсия компонентов «повышает» (в сравнении с нейтральным может быть ) стилевую окраску конструкции.

Лирический герой Баратынского стремится напомнить читателю прекрасное и утраченное уже прошлое, предугадать будущее, призвать к изменению настоящего положения дел, чтобы печальные предчувствия не сбылись. Эти призывы и сомнения выражают насыщающие «Сумерки» вопросительные и побудительные предложения, восклицания , получающие в лирическом контексте риторическую, медитативную или ироническую направленность, при этом чаще лирический герой не вопрошает, а именно призывает (13 вопросов и 87 восклицаний на 27 стихотворений цикла). Например:

Куда вы брошены судьбами, Вы, озарявшие меня

И дружбы кроткими лучами,

И светом высшего огня?

Что вам дарует провиденье?

Чем испытует небо вас?

И возношу молящий глас:

Да длится ваше упоенье,

Да скоро минет скорбный час! (с. 118)

Подчеркнутое неприятие наступившего «века промышленных забот» и мысль о ненужности поэзии в современном мире, являющиеся лейтмотивом цикла, постоянно актуализируются благодаря активности отрицательных высказываний (58 конструкций с негацией на 165 предложений). Например, в стихотворении «Бокал»:

Полный влагой искрометной,

Зашипел ты, мой бокал!

И покрыл туман приветный

Твой озябнувший кристалл...

Ты не встречен братьей шумной,

Буйных оргий властелин, –

Сластолюбец вольнодумный,

Я сегодня пью один.

Чем душа моя богата,

Все твое, о друг Аи!

Ныне мысль моя не сжата

И свободны сны мои;

За струею вдохновенной

Не рассеян данник твой

Бестолково оживленной

Разногласою толпой.

Мой восторг неосторожный

Не обидит никого,

Не откроет дружбе ложной

Таин счастья моего,

Не смутит глупцов ревнивых

И торжественных невежд

Излияньем горделивых

Иль святых моих надежд! <...>

О бокал уединенья!

Не усилены тобой

Пошлой жизни впечатленья,

Словно чашей круговой; <...>

И один я пью отныне!

Не в людском шуму пророк –

В немотствующей пустыне

Обретает свет высок!

Не в бесплодном развлеченье Общежительных страстей – В одиноком упоенье

Мгла падет с его очей! (c.122–123)

Анализ морфологического оформления отдельных синтаксических позиций позволяет прийти к заключению о синкретизме и концентрированности, «сгущенности» граммати- ческих значений словоформ. Например, ожидаемый винительный одушевленного существительного заменяется в стихотворении «Недоносок» формой, омонимичной именительному падежу, характерной для неодушевленных имен: Мир я вижу, как во мгле; // Арф небесных отголосок // Слабо слышу... На земле // Оживил я недоносок (с. 121). Так «грамматика идиостиля» помогает подчеркнуть множественность интерпретации символического смысла заглавной номинации: недоносок – это некий дух? мертворожденный земное дитя? поэт? лирический герой? художественное творение, не нашедшее своего почитателя, не понятое никем? слабая человеческая мысль, не способная постичь все тайны бытия?

В «Сумерках» именительные падежи часто оказываются синтаксически многозначны, что приводит к нейтрализации позиций сегмента – именительного темы, или «пролеп-тической конструкции» [16, с. 89], и риторического, «безответного» (в терминах И.И. Ков-туновой) обращения:

Все мысль да мысль! Художник бедный слова!

О жрец ее! тебе забвенья нет;

Все тут, да тут и человек, и свет,

И смерть, и жизнь, и правда без покрова. Резец, орган, кисть! Счастлив, кто влеком К ним чувственным, за грань их не ступая! Есть хмель ему на празднике мирском!

Но пред тобой , как пред нагим мечом, Мысль, острый луч! бледнеет жизнь земная (с. 153);

характеризующего субъект именного сказуемого неполного предложения и спонтанно возникшей оценочной и подытоживающей присоединительной конструкции: ... в очах блеснула вдруг отрада : // Сия скала... тень Сафо!.. голос волн... (с. 120); Отбыл он без бытия: Роковая скоротечность ! (с.121). Кроме того, синтаксическая многозначность именительных падежей приводит к взаимной аттракции (притяжению) номинативных словоформ, контаминирующих функции обращения и именительного представления. Например:

Бедный старец ! Слышу слово

В сильной песни... (с. 155);

РАЗВИТИЕ И ФУНКЦИОНИРОВАНИЕ или:

Прощай, прощай, сияние небес!

Прощай, прощай, краса природы!

Волшебного сиянья полный лес, Златочешуйчатые воды!

Веселый сон минутных летних нег!.. Дни сельского, святого торжества!

(с. 124–125);

или:

Звезда разрозненной плеяды!

Так из глуши моей стремлю

Я к вам заботливые взгляды... (с. 118)

Стихотворения Баратынского – один из первых опытов использования функционально многозначных номинативных рядов, больших по протяженности, содержащих тропы и деадъ-ективы, ориентирующих восприятие в дейкти-ческом режиме «здесь и сейчас», выполняющих важную роль в организации символического плана, композиции и хронотопа произведения – те тенденции в области грамматики поэтического текста, которые будут широко представлены в русской лирике последующих десятилетий и ХХ столетия (см.: [6; 14; 15; 19]).

По наблюдениям исследователей, само «деление текста на стихотворные строки приводит к определенным семантическим изменениям в тексте, “деформации смысла ритмом”, как называл это явление Тынянов» [3, с. 275]. Единство и целостность строки позволяет считать межсловные смысловые связи более независимыми от следующего стиха и более тесными внутри строки, поэтому интерпретация вложенного в предложение как синтаксическую единицу смысла может расходиться со смысловым членением текста, подсказанным ритмом и межстиховыми паузами. Например, выделенная строка с риторическими восклицаниями в контексте из стихотворения «Недоносок» позволяет понимать именной ряд как характеристику человеческого духа, его возможностей, а не только как оценку странного существа, пребывающего в метаниях меж землей и небесами: Бедный дух! Ничтожный дух! // Дуновенье роковое // Вьет, крутит меня, как пух ... (с. 121).

Другая строка, например в: Арф небесных отголосок // Слабо слышу... На земле // Оживил я недоносок (с. 121), разрешает мелоди- чески соотнести обстоятельство на земле сначала с глаголом слышу, а затем с находящимся на другой строке и отделенным большей межстиховой паузой предикатом оживил: «слышат» райское пение как будто бы не «дух», а лирический герой и поэт, за ним стоящий: В примере: ...Храм упал; // А руин его потомок // Языка не разгадал (с. 154) срединное положение подлежащего обусловливает амфиболию – двоякое толкование грамматической взаимосвязи членов предложения: потомок его (храма) руин или языка его руин?

Необычный порядок размещения отдельных компонентов и конструкций в строке формирует в «Сумерках» непростой, насыщенный паузами, перебивами плавного речевого потока ритм, характерный не для напевного, а для ораторского или говорного типов интонации (в терминах Б. Эйхенбаума). Той же цели служат переносы из строки в строку (анжамбеманы), усиливающие напряжение между ритмом и синтаксисом, одновременно и поддерживающими друг друга, и борющимися друг с другом. Приведем некоторые примеры резких переносов:

– разделение элементов сказуемого: От вас отвлечь судьбы суровой // Удары грозные хочу... (с. 118); А с тобой издавна тесен // Был союз камены песен... (с. 155);

– отделение переносом атрибута от определяемого компонента или его группы: Неторопливый, постепенный // Резец с богини сокровенной // Кору снимает за корой (с. 156); ... моей // Главы не умастил таинственный елей... (с. 151); На что вы, дни! Юдольный мир явленья // Свои не изменит! (с. 152); ...радостно блиставшие поля // Златыми классами обилья ... (с. 127).

В среднем один перенос встречается на каждые три с половиной строки (высокий показатель для произведений романтической эпохи 7), причем более половины анжамбеманов являются дистантными для разносимых по разным стихам элементов синтагматической цепочки зависимостей и нередко охватывают три и более строки подряд. Например, в «Ахилле»:

Влага Стикса закалила

Дикой силы полноту И кипящего Ахилла Бою древнему явила Уязвимым лишь в пяту.

Обречен борьбе верховной,

Ты ли долею своей

Равен с ним, боец духовный,

Сын купели новых дней?

Омовен ее водою,

Знай, страданью над собою

Волю полную ты дал,

И одной пятой своею

Невредим ты, если ею

На живую веру стал! (с. 155–156)

Поэт, стремясь высказать мысль, как будто бы «захлебывается», «торопится» произнести заветную, вдруг открывшуюся в момент озарения истину.

Затрудняет и «остраняет» текст «Сумерек» перенасыщенное инверсиями расположение членов предложения и отдельных конструкций, например: Благословен святое возвестивший! // Но в глубине разврата не погиб // Какой-нибудь неправедный изгиб // Сердец людских пред нами обнаживший (с. 151).

Словопорядок «затемняет» синтаксические зависимости, формирует амфиболию (двусмысленность на грамматическом уровне). В.И. Чернышов, одним из первых обративший внимание на пристрастие Баратынского к размещению зависимых косвенно-падежных форм перед главными для них компонентами во фразе, подчеркивал, что такое словорасположение соответствует законам поэтики и риторики, когда слово, имеющее в речи наиболее важное значение, выдвигается к началу предложения [24, с. 147].

Синтаксис стихотворной формы тесно связан с метрикой , ритмикой и строфикой , поддерживается ими и сопротивляется им. Метрический репертуар сборника «Сумерки» обобщенно представлен в таблице 2.

В силу высокого удельного веса «длинных» пяти- и шестистопных размеров 8 в сборнике обнаруживается активность второстепенных членов предложения, помогающих заполнять метрическую схему (см. табл. 3): в среднем 5,7 на 1 предложение, однако только 1,3 на строку.

Хотя доля распространителей грамматического центра в цикле «Сумерки» высока и обусловливает большую среднюю протяженность фразы, в заполнении метрического пространства важную роль играют однородные ряды и осложняющие конструкции, а также развертывание сложных конструкций (см. табл. 4).

Таблица 2

Метрический репертуар цикла «Сумерки»

Метр	Количество стихотворений	Перечень произведений
4Я	7	«Скульптор»; «Сначала мысль, воплощена…»; «Филида с каждою зимою…»; «Увы! Творец не первых сил!»; «Всегда и в пурпуре и в злате…»; «Новинское»; «Князю Петру Андреевичу Вяземскому»
4Х	7	«Что за звуки? Мимоходом…»; «Здравствуй, отрок сладкогласной!»; «Ахилл»; «Были бури, непогоды…»; «Бокал»; «Недоносок»; «Предрассудок! он обломок…»
5Я	3	«Благословен святое возвестивший!»; «Коттерии»; «Все мысль да мысль! Художник бедный слова!»
6Я	1	«Еще, как Патриарх не древен я; моей…»
5Я + 3Я	1	«На что вы, дни! Юдольный мир явленья…»
5Я + 4Я	1	«Осень»
6Я + 4Я; 4Я + 6Я	2	«Толпе тревожный день приветен, но страшна…»; «Рифма»
4Ам + 3Ам	1	«Приметы»
5Я + 4Х	1	«Последний поэт»
Гекзаметр (6Д)	3	«Алкивиад»; «Ропот»; «Мудрецу»

Примечание. Я – ямб, Х – хорей, Ам – амфибрахий, Д – дактиль.

Таблица 3

Распространители грамматического центра в цикле «Сумерки»

Прямые дополнения	Косвенные дополнения	Определения	Обстоятельства
139	223	357	230
Всего: 949 * на 165 предложений и 690 строк цикла

Примечание. * – однородные ряды второстепенных членов подсчитывались как 1 позиция распространителя в предложении.

Таблица 4

Соотношение метра и синтаксических конструкций

Метр	4Я	4Х	5Я	5Я + 3Я	5Я + 4Х	5Я + 4Я	Гекзаметр (6Д)	6Я	6Я + 4Я	4Ам + 3Ам
Количество простых предложений	4	15	5	–	4	9	–	–	2	–
Количество осложненных предложений (кроме предложений с однородными рядами)	6	12	3	2	–	1	4	2	2	1
Количество предложений с однородными рядами	18	24	1	1	12	14	6	1	7	5
Количество сложных предложений	11	2	5	3	8	20	4	1	11	6

Сложные построения в цикле «Сумерки» оформлены сочетанием разностопных ямбов, ямба с хореем или амфибрахием. Предложения с утяжеляющими движение стиха обособленными оборотами характерны для шестистопных ямба и дактиля (6Д – в гекзаметре) – размеров, которыми писались трагедии и героические эпопеи 9, восходящие к классицистической традиции «высоких» жанров XVIII века. Однородные ряды предпочтительны в стихотворениях со схемами 5Я + 4Х, 4Я, 4Х, амфибрахием и гекзаметром. Простых конструкций больше в 5-стопном ямбе, широко использовавшемся романтиками в малых жанрах, и 4-стопном хорее, песенном размере, требующем большей легкости в построении, чем иные. Из этого соотношения следует, что более сложное синтаксическое устройство наблюдается в стихотворениях полимет-рических и разностопных.

Соотношение строфического, стихового и синтаксического членения стихотворений Баратынского представлено в таблицах 5 и 6.

Длина предложений в «Сумерках» чаще соответствует четному количеству строк (как правило, четырем и двум), однако треть поэтических высказываний тяготеет по протяженности к нечетным количествам стихов. Только

15 % от общего числа предложений совпадают с границами строфы – довольно низкий показатель в сравнении с другими авторами. Кроме того, 17 % предложений начинаются или завершаются посередине строки 10.

Таблица 5

Длина предложений в стихах

Длина предложений в стихах	Количество предложений
1	23
2	34
3	16
4	36
5	5
6	14
7	3
8	10
9	1
10	5
11	1
14	1
20	1
26	1
0,5	11
1,5	10
2,5	6
3,5	2
5,5	1

Таблица 6

Длина предложений в строфах

Длина предложений в строфах и тип строфы	Количество предложений
дистих	1
катрен	10
пятистрочие	2
секстина	3
октава	5
децима	5
2 децимы	1
2 дистиха	1
2 катрена	2
катрен + пятистишие	1
3 дистиха	1
децима + 1 строка	1

Таким образом Баратынский стремится преодолеть инерцию симметрии стихового, строфического и синтаксического членения, о чем свидетельствуют, наряду с междустрочными анжамбеманами, переносы части предложения из строфы в строфу, особенно резкие из которых – между шестой и седьмой децимами «Осени», разделяющий две части периода межстрофной паузой:

Оратай жизненного поля,

И пред тобой во благостыне всей

Является земная доля;

Когда тебе житейские бразды,

Труд бытия вознаграждая,

Готовятся подать свои плоды.

И спеет жатва дорогая,

И в зернах дум ее сбираешь ты, Судеб людских достигнув полноты, –

Ты так же ли, как земледел, богат? (с. 125);

и в последних двух строфах стихотворения «На что вы, дни! Юдольный мир явленья...», подчеркивающий трагическую разделенность еще живого тела и уже почившей души:

А ты, когда вступаешь в осень дней,

Недаром ты металась и кипела,

Развитием спеша,

Свой подвиг ты свершила прежде тела, Безумная душа!

И, тесный круг подлунных впечатлений Сомкнувшая давно,

Под веяньем возвратных сновидений

Ты дремлешь, а оно

Бессмысленно глядит, как утро встанет, Без нужды ночь сменя,

Как в мрак ночной бесплодный вечер канет, Венец пустого дня! (с. 152)

Большую протяженность, превышающую распространенные формы 2–8-строчных конструкций имеют 10 предложений (6 % от общего числа конструкций). Такие сверхдлинные фразы соседствуют в цикле с близкими устной разговорной речи короткими репликами: На что вы, дни!.. ; Что за звуки?.. ; Все мысль да мысль!.. ; Здравствуй, отрок сладкогласной! ; Воздержи младую силу! ; Опрокинь же свой треножник! и др. Протяженные и короткие фразы, которые как будто бы «набегают», «наталкиваются» одна на другую, лишая стих плавного течения, внося больше темпа и энергии, метаний мысли, стремящейся скорее воплотить себя в слове, изменение ритма соответствуют стилистическим «сбоям», сталкивающим «высокое» и «прозаическое», подчеркивают дисгармонию, хаос и диссонанс, углубляют асимметрию в построении текста.

Итак, основные черты синтаксической организации цикла «Сумерки» свидетельствуют об архаизаторской тенденции к структурно-семантическому и ритмо-мелодическому усложнению в поэтической грамматике позднего Баратынского, о стремлении поэта к трансформации языка и стиля в направлении меньшей его простоты, ясности, доступности, к намеренному сообщению ему «жреческого характера» [2, с. 304], что обусловлено и мучительными новаторскими поисками «метафизического» языка, и неприятием века «промышленных забот», и нежеланием удовлетворять потребности «среднего» читателя, отстранением от «толпы», с ее приверженностью «легкому», не требующему ни от автора, ни от адресата затрат интеллектуальной энергии массовому искусству. «Тайнопись» позднего Баратынского в «сумерках» переходной эпохи требует вдумчивого, неторопливого чтения, знания культурных традиций, поскольку «поэт мысли» перевоплощает их в своем слоге, создает «образы трансформированных традиций» [5, с. 119], сохраняя характерный для классицизма «синтаксический»11 тип фразы, историческую преемственность, «оживляя» прошлое: «чтобы сделать эстетически действенной, ощутимой утрату прежних ценностей... Баратынскому нужно было, чтобы читатель с наибольшей живостью воспоминаний переживал глубину утраты, чтоб он узнавал прекрасное, прежде чем его потерять» [17, с. 284]. Именно поэтому в поэтике позднего Баратынского особенно ярко высвечиваются черты, сближающие ее с ломоносовской и державинской традициями, то есть с эпохой барочной и классицистической оды, а также со стилем «плетения словес» старорусских книжников, «темным» языком библейского пророчества, церковной проповеди, духовного гимна и псалма.