Тема жизни и смерти в лирике С. Есенина

Тема жизни и смерти – вечная и общечеловеческая. Нет поэта или писателя, которого бы она не интересовала по той или иной причине, в той или иной мере. В творчестве С. Есенина эта тема занимает большое место, особенно до 1917 г. Было ли это стремлением разгадать ее тайну или уже в то время поэт предчувствовал смерть? Ответить на этот вопрос трудно.

Из стихотворений, в которых 15–17-летний автор пишет о смерти, особенно показательны «Подражание песне», «Покойнику», «Край любимый! Сердцу снятся…», «Я пришел на землю эту, чтоб скорей ее покинуть», «О дитя, я долго плакал над судьбой твоей», «Наша вера не погасла», «В том краю, где желтая крапива», «Устал я жить в краю родном».

В советское время С. Есенин написал немало замечательных стихотворений в жанре элегии; их содержанием является не только смерть, как в произведениях дооктябрьского периода, но и жизнь, в них дано сочетание жизни и смерти. Тут прежде всего следует отметить стихотворение «Я последний поэт деревни», написанное в 19201 г., в период «военного коммунизма» [о военном коммунизме см.: 1, с. 238–239] под впечатлением конкретного случая.

Из перечисленных нами стихотворений лучшее – «Край любимый! Сердцу снятся». Рассмотрим его первую строфу:

Край любимый! Сердцу снятся

Скирды солнца в водах лонных.

Я хотел бы затеряться

В зеленях твоих стозвонных.

В этой строфе следует обратить внимание на метафоры. Именно они делают стихотворение настоящим поэтическим шедевром: «скирды солнца», «воды лонные», «зеленя стозвон-ные». Лирический герой словно заворожен красотой природы, вот почему он хочет затеряться в зеленях. Последняя строфа стихотворения – это выражение его основной мысли:

Все встречаю, все приемлю,

Рад и счастлив душу вынуть,

Я пришел на эту землю,

Чтоб скорей ее покинуть.

Здесь использована антитеза. Первые два стиха – мажорные, свидетельствующие о большой любви поэта к жизни, последующие два напоминают о смерти. Конечно, каждый чело- век смертен. Но этот мотив, очень часто повторяющийся в стихотворениях Есенина этого периода, заставляет нас задуматься: отчего все-таки это?

Стихотворение «О дитя, я долго плакал над судьбой твоей» начинается и заканчивается обращением лирического героя к некоему ребенку («дитя»), над судьбой которого он долго плакал. Однако во втором двустишии трагическое переносится на лирического героя, который предсказывает свою смерть:

Знаю, знаю, скоро, скоро, на закате дня…

Понесут с могильным пеньем хоронить меня…

Ты увидишь из окошка белый саван мой,

И сожмется твое сердце от тоски немой.

Следующие стихи опять заставляют задуматься: обращение «дитя» относится к тому, кого лирический герой оставляет на земле, или касается его самого? В этом двустишии внимание следует уделить метафорам «тайна теплых слов» и «слезы, ставшие бисером жемчугов», передающим состояние лирического героя. И завершается стихотворение опять обращением к «дитяти»:

И связал я ожерелье для тебя из них,

Ты надень его на шею в память дней моих.

В письме Е.И. Лившиц (август 1920 г.) С. Есенин писал: «Трогает меня… грусть за уходящее, милое, родное, звериное и незыблемая сила мертвого, механического. Вот вам наглядный случай из этого.

Ехали мы от Тихорецкой на Пятигорск, вдруг слышим крики, выглядываем в окно и что же? Видим: за паровозом что есть силы скачет маленький жеребенок. Так скачет, что нам сразу стало ясно, что он почему-то вздумал обогнать его. Бежал он очень долго, но под конец стал уставать, и на какой-то станции его поймали. Эпизод для кого-нибудь незначительный, а для меня он говорит очень много. Конь стальной победил коня живого. И этот маленький жеребенок был для меня наглядным дорогим вымирающим образом деревни и ликом Махно. Она и он в революции страшно походят на этого жеребенка, тягательством живой силы с железной» [2, с. 140].

Другая реакция поэта на положение деревни приводится в статье М. Бабенчикова «Есенин»: «Зима 1922 года. Москва, Пречистенка, 20. Искаженное мучительной гримасой лицо, в красных отсветах от пылавшей кирпичной времянки. Бурный поток слов, образов, воспоминаний и заключительное: "Был в деревне… Все рушится…Надо быть самому оттуда, чтобы по-нять…Конец всему…"» [3, с. 36].

В 1922 г. Есенин написал одно из лучших своих элегических стихотворений «Не жалею, не зову, не плачу». История его создания, как пишет С. Толстая-Есенина, такова. «Есенин рассказывал, что это стихотворение было написано под влиянием одного из лирических отступлений в "Мертвых душах". Иногда полушутя прибавлял: "Вот меня хвалят за эти стихи, а не знают, что это не я, а Гоголь". Место в "Мертвых душах", о котором говорил Есенин, это вступление к шестой главе, которое заключается словами: "…то, что пробудило бы в прежние годы живое движенье в лице, смех и немолчные речи, то скользит теперь мимо, и безучастное молчание хранят мои недвижные уста. О моя юность! о моя свежесть!"» [4, с. 89].

Л.Л. Бельская справедливо отмечает: «Отрывок из "Мертвых душ" Гоголя, безусловно, не был единственным источником есенинского стихотворения. Традиционна сама тема прощания с юностью и размышления о быстротекущем времени и образы весны-молодости и осени-старости. В поэзии всех времен и народов мы находим бесчисленные вариации на эти темы» [5, с. 89].

Однако в традиционную тему Есенин вдохнул новую жизнь и в этом отношении явился новатором. Обратим внимание на первые строки стихотворения:

Не жалею, не зову, не плачу,

Все пройдет, как с белых яблонь дым.

Эти стихи выдержаны по принципу градации. Поэт с самого начала усиливает основную мысль произведения. Этому же подчинено замечательное сравнение «Все пройдет, как с белых яблонь дым». В этих стихах все прозрачно, и они не нуждаются в комментариях. Эти два стиха – удачный композиционный ход, определяющий все дальнейшее движение текста, что подтверждают и последующие два стиха:

Увяданья золотом охваченный,

Я не буду больше молодым.

Теперь уже становится ясно, что стихи эти (да и все стихотворение) строится на противопоставлении прошлого и настоящего: молодость прошла, и она не вернется. Эта мысль передана с помощью замечательной метафоры «Увяданья золотом охваченный, я не буду больше молодым». Отметим, что все последующие строфы – это ее вариации, в которых ключевым смыслообразующим поэтическим средством является тоже метафора. Проследим это. Две мысли выражены во второй строфе:

Ты теперь не так уж будешь биться,

Сердце, тронутое холодком,

И страна березового ситца

Не заманит шляться босиком.

Первая мысль стихотворения: «Тронутое холодком» сердце – синоним грядущей смерти. Другая мысль: молодость прошла и «не заманит шляться босиком», она уже ушла в прошлое. Эти строки свидетельствуют и о любви лирического героя к природе. Здесь мы уже имеем синтез двух планов – человеческого и природного.

Третья строфа по мысли близка второй:

Дух бродяжий, ты все реже, реже

Расшевеливаешь пламень уст.

О, моя утраченная свежесть,

Буйство глаз и половодье чувств.

Однако поэт, как и в предыдущих строфах, продолжает говорить об «утраченной юности» и об ослаблении чувств, которые характерны для зрелой поры. Предпоследняя строфа – о быстротечности жизни. Отсюда – риторический вопрос: «Жизнь моя, иль ты приснилась мне?» О быстро прошедшей жизни, в первую очередь юности, и предпоследние стихи элегии:

Словно я весенней гулкой ранью

Проскакал на розовом коне.

Можно сказать, «Весенняя рань» – ранняя пора юности, начало жизни. А «розовый конь», который проскакал, – это романтические надежды, мечты, которые остались в прошлом. Заключительная строфа, с одной стороны, утверждает, что бессмертия нет, с другой – дает благословение всему, что «пришло процвесть и умереть». А это уже выражение великой любви к людям, ко всему живому, к природе – позиция, характерная для многих гуманистов.

У Есенина есть немало других стихотворений на рассматриваемую нами тему. Они тоже относятся к числу шедевров элегического жанра. В первую очередь тут следует назвать стихотворение «Мы теперь уходим понемногу…» Оно было написано на смерть поэта А.В. Ширяев-ца, близкого друга Есенина (15 мая 1924 года) и через несколько дней опубликовано в журнале «Красная новь» под заглавием «Памяти Ширяевца».

В своих воспоминаниях С.Д. Фомин пишет: «Я помню, как ошеломила Есенина смерть Ширяевца. Всем, кто вернулся в тот день с Ваганьковского кладбища на поминки Ширяевца в Дом Герцена, не забудется плакавший Есенин, с хрипотцой прочитавший весь ширяевский "Мужикослов"» [6, с. 134].

Смысл первой строфы Есенина выражен ясно: пришедшие в мир рано или поздно уходят из него.

Может быть, и скоро мне в дорогу

Бренные пожитки собирать.

Предположение поэта, что и ему, может быть, пора скоро в дорогу, куда ушел его друг, имело основание. Об этом же он говорит и в стихотворении «Я последний поэт деревни».

Вторая строфа по содержанию отличается от первой. Здесь на переднем плане – любовь поэта ко всему, что его окружает, что ему дорого. Это утверждение любви – главное в произведении. С другой стороны, поэт свидетель того, как люди (в первую очередь друзья) по- кидают мир. И это не может не оказывать психологического воздействия на него, что и приводит к тому, что он не в силах «скрыть» своей тоски.

В следующей строфе доминирует та же мысль, что и в первой. Поэт опять говорит о своей великой любви ко всему, что «душу облекает в плоть». Но эта мысль у него связана с природой, неотделимой от людей. Природа и люди у поэта составляют единство. Поэт не может мыслить себя вне этого единства.

Строфа композиционно делит стихотворение на две части и является связующей между ними. Тут утверждение «жизнь – счастье» является основным: «…на земле угрюмой счастлив тем, что я дышал и жил».

Следующая строфа – продолжение и развитие этой мысли. Здесь налицо восхищение поэта земной красотой, тем, что для него является самым важным, превалирующим в земной жизни. Красота для поэта – это не только люди, прежде всего женщины, к которым поэт никогда не был равнодушен, это и звери, наши «братья меньшие». И это опять-таки важная для поэта мысль о единстве человека и природы.

Счастлив тем, что целовал я женщин,

Мял цветы, валялся на траве,

И зверье, как братьев наших меньших,

Никогда не бил по голове.

В этих стихах поэт охватил суть жизни, а именно: во имя чего человек должен жить на земле.

Дальше следует композиционный поворот: перекличка пятой строфы со второй. Во второй строфе доминирует тоска, в пятой – поэт испытывает дрожь перед «сонмом уходящих», эти чувства не противоречат друг другу, они взаимосвязаны:

Знаю я, что не цветут там чащи,

Не звенит лебяжьей шеей рожь,

Оттого пред сонмом уходящих,

Я всегда испытываю дрожь.

Два последних стиха из приведенных – вариация первых двух стихов начала стихотворения, но с усилением, утяжелением мысли.

В целом в стихотворении переплетены горькие и радостные чувства. Мастерство поэта заключается в том, что в его стихотворении невозможно исключить ни одно слово, каждое связано с другим. Такая целостность создает его гармонию.

Знаю я, что в той стране не будет

Этих нив, златящихся во мгле.

Оттого и дороги мне люди,

Что живут со мною на земле.

Лирический сюжет оказывается органически связан со всеми композиционными элементами стихотворения. Последняя строфа логически замыкает текст и подытоживает выраженную в нем философию жизни и смерти.