Термин различие в первых славянских грамматиках: проблемы сигнификата и денотата

DOI:

Исторические исследования, не теряя своей актуальности, сегодня опираются на новые методы и подходы [Баранов, Зуга, 2020; Вернер, 2020; Ферро, 2020]. Обращение к истории языка дает возможность более глубокого и системного описания языковых единиц, что позволяет анализировать не только исторические изменения языковой системы, но и эволюцию знаний о ней. Особенно показательно это в области терминологии. По мнению А.В. Лемова, термин представляет собой имманентную системную языковую единицу специальной сферы создания и использования [Лемов, 2000]. В основе структуры такой единицы лежат отношения между тремя составляющими: экспонентом – планом выражения; денотатом – предметом или явлением объективной действи- тельности; сигнификатом – понятием о предмете или явлении действительности.

Терминология грамматики в исторической перспективе по-прежнему в центре внимания современных лингвистов. Так, например, исследуются общеупотребительные слова в качестве терминов в грамматике Панини [Волошина, 2012], базовые термины тибетской грамматической традиции [Смирнова, 2014], терминологический инструментарий арабских грамматик в изложении аль-Фараби [Андреасян, 2020]. Описание же истории славянской грамматической терминологии имеет некоторые лакуны.

Материал и методы

Данная статья посвящена анализу термина различие , функционирующего в первых славянских грамматиках. Исследование опирается в первую очередь на материал, содержащийся в трудах Лаврентия Зизания и Мелетия Смотрицкого, при необходимости привлекаются данные других источников грамматического содержания XVI–XVII веков.

Автоматическое перенесение морфологических категорий и их обозначений греческого и латинского языков на описание других языков было характерной чертой всех национальных грамматик, которые стали появляться в Европе в XVI–XVII веках. Заметим, что влияние греческой лингвистической мысли на раннюю славянскую не мешало первым отечественным языковедам изобретать и использовать национальную терминологию очень искусно и обдуманно – насколько это вообще было возможно в условиях состояния языка и языкознания того времени.

В древнегреческом языке слово T ρθρον (различие) имело несколько значений, три из которых можно считать терминологическими: «<...> 3) грам . предшествующий, ставящийся впереди; <...> 5) грам . (тж. a . npOTaKTiK o v Arst.) грамматический член ¹; 6) грам . «незнаменательное», то есть служебное слово ex. (фюv г а апцод Arst.), то есть предлог (напр. пер ( ), вводное слово (напр. ФПМ-0 и т. п.; ex. a . > noTaKTiK o v - подчинительное слово» (ДРС, с. 232).

Термин различие интересен тем, что возник под влиянием греческого T ρθρον

( arthron ), но обозначенные им понятие и реалия не вполне очевидны. Таким образом, в особо внимательном изучении нуждаются две вершины терминологического треугольника данной единицы – сигнификат и денотат.

Методологическую основу исследования составляют антропоцентрический подход (предполагается, что в лингвистике теоретические знания (понятия, постулаты) формируются в течение длительного подготовительного периода, важную роль при этом играют особенности языковой личности грамматистов и ориентирующий характер терминологии [Арис-кина, 2011; Ребрушкина, 2013]) и диалектический принцип развития и взаимосвязи существенных элементов (терминов и понятий) лингвистической науки [Лемов, 2000]. Для решения поставленных задач были использованы описательный, системный, сравнительно-сопоставительный методы исследования.

Результаты и обсуждение

Термин различие в ранних славянских лингвистических трудах употреблялся неоднозначно, спорным является то, какой именно сигнификат и денотат подразумевали средневековые славянские грамматисты под данным экспонентом.

О значении различия как названия одной из частей речи свидетельствуют прежде всего сами первоисточники.

Так, Л. Зизаний пишет: «Различие естъ часть слова скланяема, подчиняема скланя-емымъ именамъ»² (Зизаний, с. 44), подразумевая под термином часть слова понятие части речи. Далее ученый называет «последующие» (здесь: грамматические категории) различия: род, число и падеж – и рассматривает соответствующие парадигмы. Для различий каждого из трех родов (мужского, женского, среднего) приводятся формы единственного, двойственного и множественного числа и пяти падежей ( именовного , родного , дателного , творителного , виновного ); в качестве примеров даются парадигмы склонения местоимений и , я , е ( иже , яже , еже ) (Зизаний, с. 44–46).

На первый взгляд, в труде Л. Зизания различие дублирует местоимение – точнее, автор именует различием и выделяет в особую часть речи те реалии, которые мы сей- час называем местоимениями. На это обратила внимание Н.Б. Мечковская при анализе одной из первых (XIV в.) славянских статей лингвистического содержания «Осьмь честии слова, елико глаголемь и пишемь» (далее – «Осьмь честии слова...»), известной в двух редакциях: русской (Ягич 1885–1895в) и сербской (Ягич 1885–1895б): «В рамках принятых догматических установок трактовка славянских указательно-относительных местоимений и, я, е в качестве члена (“различия”) была по-своему продуманным решением. Интересен, однако, не только факт внесения в грамматическое описание чуждой категории, но и то, что уже в первой грамматической статье указывалось на несходство славянского и греческого “различия”: “И убо различиа въ еллинс-ком языце многа суть, въ словеньскомъ же множае сихъ их же рехомъ не вмещаются” (Осьмь честии: 342 3)» [Мечковская, 1984, с. 35–36]. Чрезвычайно примечательно это внимание первых лингвистов к родному языку, проявляющееся вопреки догматическим установкам следовать греческим образцам.

М. Смотрицкий уже сам обращает внимание читателей на избыточность различия в системе частей речи, эксплицируя мысль о том, что функцию различия удовлетворительно выполняет местоимение: «... T ρθρον: сиречь часть слова, различие называемую, славенс-кому языкови не свойственну, оставихом местоимению долг ея довольне исполняющу» (Смотрицкий 1619, с. 155).

Дублирование различие – местоимение устранено в первом и третьем издании грамматики Смотрицкого: различие в них не включено в перечень частей речи; второе же издание 1648 г. вышло в редакции московских справщиков, и в нем осуществлен возврат к более ранним грамматическим представлениям (см. об этом: [Кузьминова, 2011]). Как следствие, различие в этом издании было возвращено в систему частей речи, сведения о нем здесь в основном повторяют соответствующий раздел грамматики Зизания (Смотриц-кий 1648, с. 307–308).

Таким образом, в двух основных грамматиках XVI–XVII вв. термин различие соотносился с местоимениями и , я , е ( иже , яже , еже ) .

Заметим, что известно также понимание данного термина в значении ‘междометие’.

Это нашло отражение в русском переводе латинской грамматики «Donati de partibus orationis ars minor» (далее – Донат). В ее оригинале сигнификату и денотату современного термина междометие соответствует экспонент interiectio : «Interiectio quid est? – Pars orationis significans mentis affectum voce incondita. – Interiectioni quid accidit? – Tantum significatio. – Significatio interiectionis in quo est? – Quia aut laetitiam significamus, ut evax, aut dolorem, ut heu, aut admirationem, ut papae, aut metum, ut attat, et siqua sunt similia» (Donatus).

Ср. перевод Дмитрия Герасимова (Толмача) (XVI в., Казанский список): «Вопрос. Различие что есть; Ответ. часть вещаниа, знаменующа ума желаниа гласом незнаемым. Вопрос. различию колицы пристоят, или нападают; Ответ. едино. Вопрос. что же; Ответ. знаменование токмо. Вопрос. знаменование различиемъ в чом есть; Ответ. яко или весе-лиа ума знаменуемъ, яко смеяния: ха ха ха, или болезнование или тугу, яко: увы, или удивление, яко: о се, па па, или ужасъ, яко ох ох ох, или аще яже сут подобна симъ» (Ягич 1885– 1895а, с. 853).

Термин interiectio был переведен здесь как «различие», точнее – соотнесен с уже известным к тому времени экспонентом «различие», впервые появившимся, вероятно, в статье «Осьмь честии слова...», однако характерно, что в ней данный экспонент не используется в значении ‘междометие’, а определяется как «часть едина осмь частеи слова, сказателно падежемъ само о себе» (Ягич 1885–1895в, с. 341); в качестве примеров приведены местоимения иже , яже , еже (Ягич 1885–1895б, с. 334; 1885–1895в, с. 341). Подобная интерпретация различия характерна и для позднейших грамматических сочинений: «Адельфотиса...», трудов Зизания и Смотрицкого.

В Донате находим следующий предметно-понятийный состав частей речи (перечисляя, используем современный метаязык, в скобках даем экспоненты, функционирующие в переводе Дмитрия Герасимова, – в тех случаях, когда они не совпадают с современными номинациями соответствующих категорий): имя, местоимение ( проимяние , проимение ), глагол ( слово , речь ), наречие ( предлог словный ), причастие, союз ( сооуз ), предлог

(представление), междометие (различие) (Ягич 1885–1895а, с. 821–853; 1885–1895в, c. 342–344); в статье «Осьмь честии слова...» названы (в скобках приводим функционирующие в разных редакциях статьи экспоненты, если они отличаются от современных номинаций соответствующих категорий): имя (име), глагол (речь), причастие (причестие), различие, местоимение (место-имене, место имени), предлог (предлогь), наречие, союз (сьоузь) (Ягич 1885–1895б, с. 329; 1885– 1895в, с. 335). Таким образом, в переводе латинской грамматики Доната, как и в статье «Осьмь честии слова...» (которая, скорее всего, является переводом с греческого), представлена классическая система восьми частей речи, но сам их предметно-понятийный состав неодинаков: семь сигнификативноденотативных позиций в обеих работах совпадают (имя, местоимение, глагол, наречие, причастие, союз, предлог), одна является «переменной». В обоих текстах переменная позиция обозначена одинаковым экспонентом различие, но в русском переводе Доната этот экспонент используется для номинации сигнификата и денотата, соответствующих современному термину междометие, а в статье «Осьмь честии слова...» – для номинации местоимений и, я, е (иже, яже, еже), которые были использованы для замещения актуальной для греческого языка и отсутствующей в церковнославянском позиции артикля. Следовательно, если сопоставить набор частей речи в Донате и статье «Осьмь честии слова...», можно видеть, что на самом деле сигнификативно-денотативных позиций, соответствующих частям речи и известных ко времени появления перевода Доната в славянском грамматическом учении, было не восемь, а девять (перечисляем в терминах современного метаязыка): имя, местоимение, глагол, причастие, наречие, предлог, союз, междометие, различие (с сигнификативноденотативным компонентом, соответствующим местоимениям и, я, е). Соотнесение interiectio с экспонентом различие произошло, судя по всему, вследствие желания переводчика сохранить классическую систему, состоящую из восьми частей речи, при этом следует учесть, что в грамматике латинского языка, разумеется, не рассматривался ар- тикль, а в греческом грамматическом труде, на который ориентирована или переводом которого предположительно является статья «Осьмь честии слова...», не упоминались понятие и реалии, соответствующие междометию (хотя междометие в греческом языке, безусловно, было). Кроме того, Дмитрий Герасимов мог осознавать, что замещение позиции артикля для церковнославянского языка великорусского извода в XVI в. не актуально, и использовать «свободный» экспонент различие для номинации актуальных реалий и понятия междометия.

Понимание различия как междометия отражено в исторических словарях (СлРЯ, с. 204), но для ранних славянских грамматических трудов является несистемным, случайным и далее в нашем анализе учитываться не будет.

Интерпретация средневекового понимания различия как одной из частей речи признана большинством современных исследователей русской лингвистической мысли, однако при этом выдвигаются разные предположения по поводу сигнификативно-денотативной соотнесенности термина. Говоря о плане содержания различия, называют:

• 1)    указательно-относительные местоимения и , я , е (Н.Б. Мечковская);

• 2)    артикль: «...в “Грамматике...” Л. Зизания, в “Адельфотисе...” в составе частей речи называлось различие (артикль)...» [Лемов, 2000, с. 159]. Сходную позицию имеет В.П. Даниленко: «Мы обнаруживаем у него (Зизания) тот же состав частей речи, что и в европейском первоисточнике традиционной семасиологической морфологии – грамматике Дионисия Фракийского. Это артикль (“различие”), имя, местоимение (“местоимя”), глагол, причастие, предлог, наречие и союз» [Даниленко, 2009, с. 7].

Оба мнения представляются убедительными:

• 1)    понимание различия как указательно-относительных местоимений подтверждают приводимые в грамматических трудах примеры (см.: (Адельфотис, с. 10; Зизаний, с. 44–46; Смотрицкий 1648, с. 307– 308; Ягич 1885–1895б, с. 334; 1885–1895в, с. 341–342));

• 2)    понимание различия как члена обосновано: а) наличием данной единицы в гречес-

• ком языке; б) подобием «последующих» значений различия и грамматических категорий греческого артикля.

Согласно точке зрения А.В. Лемова, различие оказывается термином без денотата, поскольку признано, что ни старославянский, ни древнерусский языки не имели артиклей [Лемов, 2000].

При этом два взгляда на различие не противоречат друг другу, являются взаимодополняющими: как уже отмечалось выше, первые славянские грамматисты уподобляли указательно-относительные местоимения и , я , е греческому артиклю. Н.Б. Мечковская справедливо замечает, что это было по-своему продуманным решением [Мечковская, 1984, с. 36], однако не приводит аргументов. Ниже приводим доказательство того, что трактовка указательно-относительных местоимений и , я , е в качестве артикля является действительно продуманным, осознанным и во многом обоснованным решением первых славянских грамматистов.

Данная трактовка представляется особенно интересной в свете следующих известных лингвистических фактов:

• 1.    Происхождение артикля как грамматического элемента в разных языках связывают с местоимением; определенный артикль возводят к указательным местоимениям.

• 2.    Полные формы прилагательных произошли от кратких с присоединением к ним указательно-относительных местоимений и , я , е , что сообщало слову оттенок значения определенности, конкретности (чему соответствует одна из функций определенного артикля). При этом известно, что местоимения в данной роли первоначально самостоятельно склонялись в составе полного прилагательного (подобно древнегреческому артиклю, который также дублировал грамматическую форму имени).

Кроме того, современные специалисты в области сравнительно-исторического языкознания традиционно пользуются термином член и его дериватом членный при описании процесса образования полных форм прилагательных ( членная форма , членное склонение , членная парадигма , членные прилагательные и др.).

Из вышеизложенного можно заключить, что в истории славянских языков труд- но разграничить член (артикль) и указательноотносительное местоимение. Возможно, артикль существовал в праславянском языке, косвенным свидетельством чего является наличие артикля и артиклеподобных элементов в ряде славянских идиомов (в болгарском и македонском языках, некоторых русских говорах).

Споры о существовании артикля в старославянском языке имели место в XIX– XX вв. (см. об этом: [Толстой, 1999], а также: [Толстой, 1957, с. 52–63], где дан подробный обзор исследований, посвященных корреляции употребления греческих имен с артиклем или без и старославянских полных / кратких форм прилагательных в соответствующих оригиналах и переводах). Констатация сходства местоимений и , я , е и артикля отражена в современных учебных пособиях: «Вероятно, первоначально эти указательные местоимения выполняли функцию определительного члена и противопоставляли членные формы именным по признаку определенности / неопределенности» [Ремнёва и др., 2009]; «... местоимения и , я , е вошли в состав местоименных форм прилагательных» [Ильясова, 2019, с. 116].

Примечательно, что в арабской традиции определенный артикль и относительные местоимения включались в состав артиклей. Это «могло быть результатом влияния либо стоиков, либо Дионисия Фракийского. Стоики, например, определяли “член” как “падежный элемент речи, разграничивающий роды и числа имен”... включая в него относительные местоимения и определенный артикль» [Андреасян, 2020, с. 21].

В любом случае родственная связь категорий местоимения и артикля очевидна. Кроме того, указательно-относительные местоимения, которые в праязыке предположительно были артиклями или артиклеподобными элементами, сыграли также особую роль в генезисе полных форм прилагательных. И нам представляется, что включение понятия различия-члена в первые славянские грамматики было результатом глубокого осмысления средневековыми лингвистами исторической роли местоимений и, я, е, а не простого следования универсалистским тенденциям и греческому догмату. Судя по всему, первые грамматисты сравнили реалии двух языков (греческого артикля и старославянского указательно-относительного местоимения, бывшего когда-то артиклем или, по крайней мере, выполнявшего часть его функций) и обнаружили их очевидное сходство, что можно расценить как отражение в ранних славянских грамматиках зачатков сравнительно-исторического языкознания, тем более что первым лингвистам еще не был известен метод синхронного анализа и язык они описывали в единстве доступных им диахронных и синхронных знаний о нем.

Характерно, что все современные интерпретации различия отталкиваются от понимания его как части речи. Данное мнение обусловлено соответствующей трактовкой термина часть слова – трактовкой, которая подтверждается приводимыми в грамматиках дефинициями и фактическим материалом. Однако, на наш взгляд, стоит обратить внимание и на то, что термин часть слова в ранних лингвистических работах был лишен однозначности. В первую очередь огромный спектр значений имела лексема слово : ‘лексема’, ‘словоформа’, ‘предложение’, ‘высказывание’, ‘выступление’, ‘наставление (поучение)’, ‘письменная работа’, ‘книга’ и др. Выступая как термин, единица слово могла функционировать в нескольких значениях в одном и том же грамматическом труде. Так же проявляет себя и термин часть слова , который употребляется и в значении ‘часть речи’, и в значении ‘морфема’ (см. об этом: [Арискина 2011, с. 31, 36]).

В результате правомерным будет предположить, что термин различие , понимаемый как артикль, мог одновременно передавать идею словоизменительной морфемы («части слова, подчиняемой склонению»), то есть флексии. Эту гипотезу подтверждают следующие факты:

• 1.    Артикль, как и флексия, может быть представлен в виде постпозитивного аффикса.

• 2.    Флексии полных форм прилагательных в славянских языках образовались от указательно-относительных местоимений, которые в праславянском языке либо представляли собой определенный артикль, либо выполняли часть функций, характерных для определенного артикля.

• 3.    В старославянском языке местоимения и , я , е и полные формы прилагательных,

• 4.    Аналогичное указанному выше совпадение планов выражения части речи (артикля) и флексии наблюдалось в древнегреческом языке: греческий артикль не только выполняет дейктическую функцию, но и выражает грамматические отношения, дублирует грамматические значения окончания существительного, повторяя при этом материальную оболочку его флексии («...в греческом процессы артиклеобразования проходили на фоне сохранения флексийных форм имени» [Фоменко, 2014, с. 82]).

флексии которых восходили к данным местоимениям, существовали синхронно, поэтому средневековые грамматисты, скорее всего, заметили, что формы склонения этих местоимений, приводимые ими как языковые иллюстрации парадигмы различия, в основном совпадают с окончаниями полных прилагательных при их словоизменении.

Исходя из перечисленных фактов, предполагаем, что отождествление местоименной парадигмы с системой флексий полных прилагательных было осознано средневековыми славянскими учеными. Видимо, желание подчеркнуть особую роль и двойственную («частеречно-аффиксальную») природу реалий и , я , е (функционирование их, с одной стороны, как указательно-относительных местоимений, с другой – как генетических флексий полных форм прилагательных) и послужило основанием для выделения их в особую часть речи ⁴, аналогичную греческому T ρθρον , но не слепо копирующую его и не являющуюся, как принято считать, искусственной и чуждой категорией [Мечковская, 1984, с. 36; Кузьминова, Ремнёва, 2000, с. 5]. О самостоятельном осмыслении данного понятия первыми грамматистами свидетельствует и выбранный ими экспонент славянского термина: слово различие – результат не калькирования T ρθρον , а его удачного переосмысления, ср. нетерминологические значения слова T ρθρον в древнегреческом языке: ‘член тела’; ‘сочленение, сустав’; ‘орган’; pl. ‘половые органы’ (ДРС, с. 232). Особенно это справедливо, если понимать различие как флексию: по сравнению с экспонентом окончание экспонент различие не вызывает ненужных ассоциаций с неактуальной идеей конца слова и, напротив, отражает значимые признаки сигнификата.

Более того, если принять во внимание, что «род, число, падеж прилагательного – единая согласовательная категория, оформляющая синтаксическую зависимость прилагательного от существительного» [Ремнёва и др., 2009], то становится понятно, что различие в представлении средневековых грамматистов и было живым воплощением этой категории: абстрактная категория была овеществлена в парадигме местоимений и , я , е.

Заключение

Таким образом, анализ функционирования термина различие в ранних славянских грамматиках позволяет высказать несколько предположений относительно сигнификативноденотативного статуса данного термина.

• 1.    Сигнификат термина различие в его современной интерпретации может быть объяснен так: это рудиментарная словоизменительная категория синкретичной («частеречно-аффиксальной») природы, овеществленная в формах местоимений и , я , е , которым придавалось особое самостоятельное значение в силу того, что осознавалась их артиклевая функция и генетическая роль в формировании полных прилагательных.

• 2.    Денотат термина различие – переходное явление между реалиями, соответствующими определенному артиклю, указательноотносительному местоимению и флексии.

Таким образом, термин различие представляет собой результат не искусственного переноса, но тонкого, одновременно ретроспективного и проспективного осмысления, отражения в первых славянских грамматиках зачатков знаний об истории языка, зарождения сравнительно-исторического языкознания, а также предэвристической ситуации в открытии флексии.