Титул самодержца (автократора) в Сербии и России: два пути развития византийского наследия

DOI:

Цитирование. Кршлянин Н. Титул самодержца (автократора) в Сербии и России: два пути развития византийского наследия // Вестник Волгоградского государственного университета. Серия 4, История. Реги-оноведение. Международные отношения. – 2017. – Т. 22, № 5. – С. 162–183. – DOI: jvolsu4.2017.5.16

В Средние века под влиянием Ромейского царства (Византии 2), где зародилась и складывалась традиция инсигний носителей верховной власти, развивались аналогичные институты славянских стран Балканского полуострова и России. Хотя многие элементы власти там становились по своей сути славянскими, ромейское влияние было ощутимым. Указанная тенденция касалась особенно сферы идеологии власти христианского правителя (см. [107, р. 272–290, 314–321]). На важность идейной и генеалогической связи славянских правителей с римскими и ромейскими царями указывают многие документы средневековой Сербии и России [68, с. 81–85; 13, с. 5–6, 11–44, 58]. Идеологию власти средневекового Русского государства выразила концепция «Москва – третий Рим» [34; 39; 41; 44]. Ее положения, включая взгляды на природу власти государя, развивали правововые и дипломатические тексты и документы, религиозные сочинения и летописи. Идейным обоснованием концепции служили представления о самостоятельной власти правителя. Влияние ромейской модели власти, обозначаемой как «автократия», стало идейной предпосылкой возникновения сложного явления, получившего название «самодержавие». Оно выражало политическую концепцию внешне независимой и внутренне неограниченной власти [6, с. 212–219; 42, с. 45; 10, с. 292–295; 3, с. 188–192; 25, с. 275–282; 7, с. 31–40; 15; 29, с. 171–202].

С идейно-политической точки зрения огромное значение в создании образа правителей этих стран играли такие видимые символы их власти как обряды коронации и венчания правителя, регалии, печати государствен- ных актов, гербы государства и иные атрибуты власти (о Сербии см.: [57, с. 141–204, 70; 71; 72; 105; 57; 58, с. 91–104; 103; 80; 60, 103– 107]; о России см.: [5, с. 10–24; 6, с. 221–223; 53; 47; 23, с. 23–53; 3, с. 182; 40, с. 40–49]). Наиболее значимым выражением идеологии правителя являлась его титулатура. Одним из ее важнейших компонентов в средневековой Сербии и России стал титул «самодержец». Это слово является буквальным переводом греческого титула «автократор» (иитократмр), который, в свою очередь, впервые появился в Ромейском царстве как греческий перевод латинского imperator. Начиная с официального принятия греческих титулов вместо латинских после победы Ираклия над Персией в 629 году, титул автократора вошел в официальную титулатуру василевса и на протяжение большей части существования Ромейской державы являлся одним из атрибутов власти ее главы [108, р. 235; 75, с. 282–285]. Здесь надо пояснить, что само слово «автократор» использовалось еще в Древней Греции, но в несколько другом значении (см. ашокр^тюр в кн.: [102, р. 280–281]). По мнению М.А. По-ляковской о придворных церемониалах, автократия по ее природе согласно этимологическому значению слова тождественна монархии. Если рассматривать значение слова ашод не только в значении «сам», а в значении «один», то «сами византийцы понимали автократию как империю» [30, с. 13]. Ж. Дагрон считал автократорию обозначением эффективной власти, в отличии от обозначения «василейя», которое с VII в. имело преимущественно символическое значение [97, р. 57–58, 78–80]. Ни самое слово «автократор», ни власть автокра-тора Ромеев как таковая не имели коннота- ций абсолютизма, а только верховной власти, не принадлежащей никому, кроме царя Ромеев, правящего по воле Божией [108, р. 692– 693; 14, с. 102–111 и далее; 75, с. 282–303; 24, с. 57–72; 100; 109, р. 13–108; 78; 79]. Поэтому автократором в полном смысле этого слова сперва являлся только великий царь (цг/ас eaaiZe^g); его соправителей называли авто-краторами, когда их имена появлялись вместе с правителем, но никогда при отдельном их упоминании. Только со времен династии Палеологов титул автократора получал и соправитель, то есть первый наследник престола [75, с. 285–302; 98, S. 34; 99; 97, р. 30–34].

Изучением рецепции указанного титула и его идейного значения для глав славянских государств занимались многие ученые. К сожалению, лишь немногие из них в своих трудах обращались к сравнительному анализу стран Балканского полуострова и России. Об использовании титулов «автократор» в Ромейском царстве и «самодержец» в Болгарии, Сербии и России очень важную и до сих пор незаменимую работу «Автократор и самодержец» написал в 1935 г. Г.А. Острогорский. Он, опираясь на тщательный анализ источников по истории названных стран, изучил использование и значение титула самодержца в каждой из них. Ученому удалось доказать, что ни одно из славянских государств не заимствовало ромейскую модель власти и титу-латуру правителей без изменений [74; 75]. Большинство же других историков вплоть до настоящего времени лишь вскользь касались указанных аспектов сравнительного изучения титула «самодержец». А.Л. Хорошкевич, утверждая, что русские государи «тщательно присматривались к тому, как оформляли свои притязания на власть их славянские предшественники», ограничилась несколькими примерами из истории средневековой Болгарии и Сербии [52, с. 103]. В последнее время А.И. Филюшкин дает высококачественный анализ русского титула самодержца, но его использованию в других славянских странах уделяет всего пару предложений [51, с. 55–63].

Из всех ромейских элементов титулату-ры славянских правителей, наряду с другими обозначениями верховной власти, прежде всего, титулом царя (Цезаря, кесаря), которому наука посвящала и посвящает более всего вни- мания, «самодержец» остается, наверное, самым значимым. Он указывал на самостоятельность государства. Правильно понять схожие и отличные элементы значения и употребления этого титула – значит сделать важный шаг в исследовании концепции политической власти и международных отношений близких по исторической традиции славянских стран.

Цель данной работы – сравнительный анализ употребления титула самодержца и его идейного значения в средневековой Сербии и России. Исследование призвано показать как общие корни понимания обозначения самодержца в Сербии и России, так и причины отличия в толковании его значения, продиктованного расхождением исторических путей развития названных стран.

• I.    Первые самодержцы Сербии и России

Прежде всего, надо обратиться к началу употребления титула самодержца в Сербии и России. Речь пойдет не о хронологии, хотя иногда и ее проследить не просто. Важно понять, на какой стадии развития государственности происходила рецепция названного титула, в период каких отношений Сербии и России с Ромейской империей, какого ее положения и сил.

В Сербии титул самодержца в официальных актах первым стал употреблять Стефан Неманич (Первовенчанный, 1196 – ок. 1228 г.) после получения королевского титула и короны от папы Гонория III в 1217 году. Уже в 1219 г., его брат Савва получил в Никее от царя и патриарха разрешение основать автокефальную сербскую церковь и стал ее первым архиепископом (cм.: [94, с. 299–300; 57, с. 153–159; 61, с. 105–108]). Правда, из шести сохранившихся грамот Стефана, титул самодержца встречается только в одной, пожалованной монастырю Св. Марии на острове Млет. Это единственный акт, который хранит подпись Стефана [65, с. 107–109; 75, с. 326].

Следует отметить, что в многочисленных сербских житиях святых самодержцами называются и сам Стефан Неманя (ок. 1165– 1196 гг.), и Стефан Неманич – до коронации. Еще чаще появляется слово «самодержав-но(е)» при описании власти одного из этих пра- вителей или самого сербского государства [75, с. 322–324]. А надпись на Евангелии Вукана упоминает «самодержавных властелей» [89, с. 81–82; 80, с. 91]. Г.А. Острогорский правильно отметил, что речь идет о независимости страны и ее правителя. Однако употребление этого термина авторами житий еще не означает, что сами великие жупаны пользовались титулом самодержца [75, с. 323–324]. Действительно, в сохранившихся грамотах Стефана Немани и Стефана Первовенчанно-го до 1217 г. такого титула нет. И все-таки важно, что Неманя (Святой Симеон) назван самодержцем не только в житиях, написанных священнослужителями последующих поколений, но и в житиях, написанных его сыновьями – сперва его младшим сыном, монахом Саввой, будущим сербским архиепископом и одним из наиболее чтимых святых, а затем и наследником Немани, Стефаном Первовен-чанным. Оба жития написаны до венчания Стефана Неманича на королевство и последующего провозглашения его самодержцем [81, с. 20; 87, с. 13]. Скорее всего, титулование Немани как самодержца предшествовало официальному введению этого титула его сыном. Недаром в одном кратком житии сер. XIII в. Неманя назван «самодрьжателем» даже по отношению к периоду, когда он вместе со своими сородичами был еще удельным владетелем [112, s. 30; 80, с. 93].

Какой же смысл вкладывали в слово «самодержец» сыновья Немани? Как объяснял Г.А. Острогорский: «Опираясь на буквальное толкование слова «автократор» (самодержец), которое не было чуждым самой Византии, сербские правители приняли титул самодержца с тех пор, когда они начали считать себя независимыми. Таким образом, титул самодержца в Сербии явился с королевским титулом. Это большая новация в истории титула самодержца, а вследствие того вся дальнейшая эволюция этого титула в Сербии получила совершенно особый характер. Стефан Пер-вовенчанный во всей мировой истории был первым носителем титула самодержца, который не только не имел царский титул, но даже и не думал о нем» ([75, с. 337]; перевод автора). Ф.В. Тарановский считал, что основанное на буквальном переводе с греческого сербское толкование титула самодержца не ото- бражало его исторического развития, но верно выразило суть этого понятия, указывая на внешний суверенитет правителя и его страны [88, с. 181–182].

Почему же в Сербии титул самодержца, введенный в царствование Неманичей, по своему характеру так отличался от ромейского прототипа? Сначала отметим соотношение сил Сербии и Ромейской империи в ту пору. Сербия тогда возвышалась: Стефан Неманя восстановил сильную центральную власть и увеличил территорию страны, а его сын укрепил достижения отца (cм. [66, с. 251–262; 61, с. 57–76]). Оба при этом опирались, хотя бы косвенно, на поддержку Ромейского царства, и даже после обретения самостоятельности они все еще принадлежали ромейскому миру и разделяли мировоззрение ромеев (cм. [84, с. 289–291]).

Сам Неманя не имел претензий на возвышение собственного положения, и это видно не только из того, что он не пользовался титулом самодержца. Известно и часто цитируется по грамоте об учреждении Хилан-дарского монастыря заявление, согласно которому Бог сделал греков царями, а венгров королями, разделив всем языки и законы, пока сам Неманя довольствовался титулом великого жупана [64, с. 68]. Правда, толкование этой грамоты неоднозначно. Ф.В. Тарановс-кий сделал вывод о том, что Стефан Неманя, будучи великим жупаном, считал себя независимым и самостоятельным, то есть суверенным правителем. Он с юридической стороны равен всем остальным правителям суверенных государств, потому что освободился от покорности Ромейскому царству и на уровне фактов, и на уровне идей [88, с. 165]. С. Марьянович-Душанич считает, что тем самым Ф.В. Тарановский признал Стефана Неманю первым сербским самодержцем [71, с. 61–62]. Но Ф.В. Тарановский ясно написал – титул самодержца в Сербии начал употреблять Стефан Первовенчанный [88, с. 182]. Конечно, Ф.В. Тарановский не занимался этой проблемой углубленно, а затрагивал ее в общем обзоре положения сербских правителей, поэтому возможно допустить наличие в его работе некоторых неточностей. Он больше внимания уделял идее суверенитета в общем смысле слова, чем его выражению в средневековом понимании самодержавия.

Так или иначе, Неманя лично получил многие символы власти от царя Мануила I Комнина в 1155 г. [80, с. 104–108]. А после безуспешной войны против Ромейского царства, скорее всего в 1172 г., когда Немане пришлось в качестве пленника стать участником триумфальной процессии в Константинополе, он приобрел горький личный опыт. Впрочем, ромейский царь не только отпустил Неманю, ограничившись его формальным подчинением Ромейскому царству, но и предложил сыну Немани вступить в брак с ромейской принцессой Евдокией, дочерью будущего царя Алексея III. Таким образом, Неманя был свидетелем как величия Ромейской империи, так и милосердия или хотя бы благоразумия ее правителя [61, с. 61–63; 66, с. 259–260]. Не удивительно, что он после этого проявлял такую скромность в собственных титулах. Как указывает Дж. Бубало, Неманя «знал меру своих возможностей» [61, с. 76].

После перехода Константинополя под власть крестоносцев в 1204 г. ситуация очевидно изменилась. Ни Никейское царство, ни Эпирский деспотат не могли сравниваться по силе с прежней империей, в которой царь действительно был самодержцем в буквальном смысле этого слова. В сравнении с положением ромеев, сербское государство действительно было сильным и самостоятельным. Ромейского царя все еще почитали, но у сербов не могло не возникнуть осознания своего реального положения [104, с. 269–282]. Этими обстоятельствами воспользовались Стефан и Савва Неманич, чтобы поднять статус как сербского государства, так и церкви (об иерархии средневековых государств с точки зрения ромеев см. [76; 77; 63, с. 188–189; 56, с. 247–275; 96, р. 46–59]). Те же обстоятельства могли служить причинами того, что сербский правитель дерзновенно позволил себе включить в свою титулатуру аналог атрибута власти ослабших ромейских царей.

При этом важен тот факт, что Стефан Первовенчанный был зятем ромейского царя Алексея III Ангела. Хотя во время коронации его королем брак с Евдокией уже закончился разводом, а Стефан был женат в третий раз на внучке влиятельного венецианского дожа Энрико Дандоло, нет сомнений, что последствия первого брака сыграли замет- ную роль в последующих событиях [61, с. 71– 74, 83–84, 101–102, 105; 107, р. 239–240]. Во-первых, перед свадьбой с Евдокией Стефан, будучи еще принцем, получил от своего тестя высокий титул севастократора. Он поднимал положение Стефана в православном мире. Как замечает В. Станкович, благодаря свадьбе с ромейской царевной Стефан Неманич вошел в высшие круги ромейской аристократии [84, с. 292]. При смене на престоле, что заметил еще Г.А. Острогорский, и бывший, и молодой великий жупан в своих грамотах Хиландарскому монастырю упоминали и титул севастократора, и брак с ромейской царевной [75, с. 325], хотя в момент издания грамоты Стефана Неманича (1200– 1202 гг.) данный брак уже был расторгнут (см. [92, с. 268]).

Во-вторых, Евдокия родила Стефану не менее двух детей, сына Радослава и дочь Комнину. Можно было ожидать того, что в будущем эти потомки ромейской династии Ангелов взойдут на сербский трон. Правда, этого не произошло. Радослав действительно стал сербским королем, но после него на трон пришел его родной брат Владислав, который скорее всего был сыном второй жены Стефана. А после его короткого правления трон занял Урош, сын Анны Дандоло, и будущие короли являлись его потомками (см.: [94, с. 308– 314 и [61, с. 127 и далее]). Комбинация всех перечисленных факторов позволяла королю полагать, что ромеи не захотят или, по крайней мере, не осмелятся возражать против принятия им титула самодержца.

В России основное значение титула «самодержец» было тем же, но начало его употребления не столь однозначно. Г.А. Острогорский считал, что титул самодержца в России следует относить ко времени Ивана III, хотя он являлся, по утверждению ученого, не первым правителем, прибегшим к этому титулу. Его использование князями до Ивана III Г.А. Острогорский считал «случайным явлением, которое не имеет особого значения» [75, с. 340]. И А.И. Филюшкин находит первое упоминание самодержца в Повести временных лет, где речь идет о Ярославе Мудром [21, стб. 149–150], но считает, что «на самом деле термин самодержец стал рассматриваться московской политической мыслью как вари- ант титулатуры верховного правителя только с конца XV в.» [51, с. 55–57].

Разумеется, у ранних упоминаний самодержца было свое политического значение. В.П. Гребенюк в одном из примеров упоминания князя Василия Дмитриевича в качестве самодержца видит «устойчивую тенденцию к возвышению власти московского князя» [8, с. 319]. Но это был всего лишь один из необязательных уважительных атрибутов, подобно тому, как и титул царя до его формального введения в титулатуру правителя употреблялся в качестве почетного обращения к князьям (см. [40, с. 31–38]). Тем более нельзя полагаться на упоминания самодержавия в источниках более поздного времени, которые проецируют принятые тогда формы титулования на предыдущие столетия, как это прослеживается на примере титулования князя Владимира Святославича самодержцем в Синопсисе 1674 г. [33].

Хотя титул самодержца в пору Ивана III употреблялся сравнительно редко, с точки зрения Г.А. Острогорского, он получил особое содержание «в строго определенном смысле». Имелись в виду два важнейших исторических события: падение Константинополя в 1453 г. и освобождение России от татарского ига в 1480 г. После них московский князь стал независимым и самостоятельным правителем. И В.О. Ключевский, и Г.А. Острогорский полагали, что не случайно в России той поры начал употребляться и титул царя. Тогда, как В.О. Ключевский признавал главным фактором внешнюю независимость, Г.А. Острогорский делал упор на подчинении Ромейскому царству. Он признавал учение о том, что в православном мире существует только один царь-автократор, более сильным препятствием для использования титулов царя и самодержца до этого времени, чем реальное подчинение монголо-татарской власти [16, с. 248– 252; 75, с. 340–344. Также см.: 55, с. 230–233; 15, с. 21]. А.Л. Хорошкевич подчеркивает внутреннюю соразмерность употребления титула «самодержец», отмечая, что оно началось тогда, когда Иван III стал единственным великим князем, ибо названный титул исключал возможность существования других правителей на той же территории [52, с. 103–104].

Г.А. Острогорский, однако, не терял из виду того, что Иван III, названный царем в письмах к иностранным правителям (cм. [32, с. 273–278]), никогда не называл себя самодержцем. Этого не делали ни Василий III, ни Иван IV, хотя Василий закончил объединение русских земель, а Иван Грозный венчался на царство [75, с. 346–351; 11, с. 59 и далее; 18, с. 25 и далее]. Во времена трех названных правителей о них как о самодержцах говорили прежде всего представители церкви. Ивана III первым назвал самодержцем митрополит Зо-сима в своем «Извещении о пасхалии на восьмую тысячу лет от сотворения мира», то есть в 1492 г. [42, с. 58–61; 27, стб. 795–802; 13, с. 123–125]. Прославляя великого князя-самодержца, Зосима даже назвал его новым царем Константином для нового города Константина – Москвы ([31, с. 799; 42, с. 60]; ср. [75, с. 344]). Этот акт, очевидно, был публичным, так что и преемник Зосимы, митрополит Симон, в момент своего поставления в 1495 году, в прямом обращении князю называл его самодержцем [36, с. 26–29]. А.И. Фи-люшкин считает, что, «эти памятники нельзя отнести к официальной документации», и что поэтому самодержец в этот период остается все еще не титулом, а только почетным обращением [51, с. 58]. Первым же правителем, который говорил сам о себе как о самодержце, был царь Федор Иванович, о чем свидетельствуют ссылки исследователей на грамоты об основании Московской патриархии 1589 г. и кабардинским князям 1589 и 1591 гг. [75, с. 351; 51, с. 61; 20, с. 120]. При венчании Федора Ивановича не было предусмотрено, чтобы он сам назвал себя самодержцем, хотя о нем так говорится, и митрополит именно так обращается к нему многократно [13, с. 105– 120]. В то же время нельзя обойти молчанием остающееся подчас вне поля зрения историков титулование Ивана Грозного самодержцем в Стоглаве ([38, с. 36, 39–40, 69–71, 157, 233]; также см.: [46, с. 224]).

Известно и мнение, согласно которому появление титула самодержца связано не с обретением независимости, а с появлением соправителей, то есть, что Иван III, подобно ромейским императорам, с помощью титула самодержца подчеркивал свое первенство в отношении к своим соправителям, сначала внуку Дмитрию, а потом сыну Василию, тоже носившим титулы великих князей [35, с. 186]. Действительно, при поставлении Дмитрия соправителем Симон называл только Ивана III самодержцем [36, с. 27–29; 13, с. 67–77; 43, с. 608–625]; также см.: [4, с. 112–114; 48, с. 416–422; 6]. С другой стороны, А.А. Зимин указывает, что в Буслаевской псалтыри и Иван III, и Иван Иванович Молодой названы «самодержцами Русской земли», но это вряд ли можно считать надежным доказательством практики употребления этого титула ([12, с. 67]; также см.: [52, с. 102–103]). Изложенную концепцию, однако, нельзя принять. Во-первых, уже сказано, Иван III сам не называл себя самодержцем. Во-вторых, даже если бы его так называли по его же приказу, трудно представить себе, что он решился бы принять такой традиционный ромейский титул всего лишь по практическим причинам, не принимая и его глубинного значения. Наконец, употребление титула самодержца Иваном III началось до венчания княжича Дмитрия великим князем.

А.И. Филюшкин считает, что многие историки «приписывали» Ивану III титул самодержца из-за некритического отношения к источникам, придавая слишком много значения эпизодическим употреблениям титула или опираясь на более поздние источники. Но самому историку не удается показать четкую альтернативу. Сначала он говорит о том, что считает термин самодержец элементом титулования, который утвердился лишь во 2-й половине XVI в.: его использование участилось в пору Ивана Грозного, тогда как до этого времени титул самодержца употреблялся преимущественно в иностранных грамотах. Затем А.И. Филюшкин замечает, что в это время использование титула нельзя считать устойчивым, он «стал атрибутивной частью царского титула только при Федоре, хотя при Иване IV он уже употреблялся как титул, а не почетное определение (как при Иване III и Василии III)» [51, с. 61–63]. Не использовав работу Г.А. Острогорского, А.И. Филюшкин не определил момента, с которого началось использование титула самодержец. Тем не менее, надо отметить в анализе ученого несколько ключевых моментов процесса развития титула самодержца, совпадающие с ана- лизом Г.А. Острогорского: время правления Ивана III, Ивана IV и Федора Ивановича. Для сравнения оправданно сослаться на мнение А.Н. Боханова. Он считает принятие этого титула Иваном III бесспорным, и только замечает, что титул самодержца вошел в широкое употребление в первой половине XVI века [3, с. 183].

Таким образом, если принять мнение Г.А. Острогорского и признать, что титул, или же почетное обращение, «самодержец» обретает свою общественную значимость в России со времени Ивана III, то можно провести некоторые параллели с появлением этого титула в Сербии. В обеих странах непосредственно принятию титула предшествует укрепление фактической мощи и внешнеполитического положения государства, то есть его статуса среди других православных стран. Также любопытен тот факт, что Иван III, как и Стефан Первовенчанный, был женат на принцессе из ромейской царской семьи – Зое Софии Палеолог, племяннице последнего императора, Константина XI. Правда, этот брак был заключен уже после падения Константинополя и по предложению папы Павла II, тем не менее, придавал великому князю авторитет в православном мире, выражая связь с ромейскими царями и неся с собой идею наследования Москвой места Константинополя (cм.: [45; 28; 32, с. 1–57]).

Можно найти и определенное сходство между положением Ивана III и Стефана Не-мани: ни тот, ни другой не называли сами себя самодержцами, хотя это обращение в их отношении использовали их современники. Вместе с тем, существует и важное отличие: Стефана Неманю называли самодержцем в его житиях, написанных после его смерти, а Ивана III – при жизни и даже в лицо. Правда, ко времени жизни Немани относится сравнительно мало документов.

Самое очевидное отличие относится к периоду принятия титула самодержца. Сербские правители приобрели его раньше русских, в период слабости Ромейского царства (1204– 1261 гг.). В России тогда все еще господствовала удельная раздробленность. Во время же начала объединения России Московским княжеством Ромейская империя уже была восстановлена в Константинополе (см.: [18, с. 48–89]).

К тому же, русская церковь в этот период вряд ли способствовала бы таким претензиям, так как она была подчинена Константинополю, в отличие от сербской, которая с момента своего возникновения была автокефальной (cм. [9, с. 400–402; 26, с. 21–29; 67, с. 247–300]).

Кажется, наболее важным отличием служит источник, к которому восходит употребление титула самодержец. В Сербии сам король сразу начал называть себя самодержцем. Употребление титула в житиях великого жупана Стефана Немани послужило улучшению положения правящей династии [58, с. 33– 78], а как только Стефан Первовенчанный получил внешнее доказательство своей независимости (королевскую корону), он стал подписываться самодержцем. В России же все началось с трех правителей, которых называли самодержцами до того, как они сами начали официально пользоваться этим титулом.

Однако, тут можно заметить и сходство – и в Сербии, и в России первыми стали называть правителей самодержцами священнослужители. Это нельзя просто приписать прямому ромейскому влиянию, носителем которого выступала церковь, ибо здесь на самом деле речь идет о присвоении титула, принадлежащего ромейскому царю. Очевидно, в обеих странах это событие стало политическим шагом. В России он прямо относился к правящему князю, в Сербии этот путь воплощен косвенным образом. Скорее всего, в случае Зосимы этот шаг указывал на уважение именно к Ивану III, тогда как Савва Неманич имел в виду не только уважение к своему отцу лично, но и общее будущее династии, и пользу, извлекаемую из почета к ее родоначальнику.

Наконец, в Сербии присвоение титула самодержца более, чем на столетие, опередило принятие титула царя. В России же, хотя титул самодержца не был напрямую сопряжен с царским, определенные параллели возникали.

• II.    Эволюция титула и его идейное значение

Многие сербские короли продолжали пользоваться титулом самодержца и после Стефана Первовенчанного. Возможно, титул использовали все последующие сербские пра- вители, но, к сожалению, не хватает сведений источников для подтверждения таких фактов. Так, не сохранилось грамот короля Стефана Радослава (ок. 1227/28–1233/34), в которых он называл бы себя самодержцем либо в инти-туляции, либо в подписи. Остальные короли Сербии использовали титул самодержца, но не постоянно [75, с. 327–330]. В то время как для большинства сербских правитилей подобные свидетельства безусловны, сам по себе факт использования изучаемого титула неоднозначен, по крайней мере, для Стефана Драгутина (1276–1282).

Г.А. Острогорский, опираясь на современные данные, считал, что нет грамот не только Радослава, но и короля Драгутина, в которых тот называл бы себя самодержцем [75, с. 329]. Только через два года после опубликования статьи Г.А. Острогорского, А.В. Соловьев доказал, что одна из грамот, пожалованных Дубровнику (Рагузе), которую раньше считали грамотой Стефана Первовенчанного, на самом деле была пожалована Драгутином [83]. Текст этой грамоты удостоверяла подпись: «СТЕ-ФАНЬ КРАЛЬ И С БОГОМЬ СА-МОДРЬЖЬЦЬ СРЬПСКI» [65, с. 274]. Она типична: подписи титулярным именем короля, получаемым при вступлении на престол – «Стефан» или, начиная со Стефана Уроша I, «Стефан Урош» – без использования собственного имени короля, очень часты (подробнее см.: [86, с. 33–47]. О значении титулярного имени см.: [71, с. 42–59; 73, с. 205–239]). Принадлежность упомянутой грамоты Драгутину теперь бесспорна, но, к сожалению, это еще не делает бесспорным тот факт, что названный король пользовался титулом самодержца. Дело в том, что Г. Чремошник, после сфра-гистического анализа этой грамоты, обнаружил, что королевская печать к ней никогда не прикладывалась, о чем свидетельствует полное отсутствие на грамоте хотя бы малейших следов воска. Ученый сделал вывод, что данная грамота никогда так и не стала правовым документом, а осталась только эскизом [95, с. 8–11]. В ней содержались весьма выгодные льготы для дубровецких торговцев, но большинство этих льгот не упоминается в грамотах преемников Драгутина, подтверждающих ранее пожалованные льготы. Поэтому Г. Чремошник предположил, что грамота яв- лялась просьбой Дубровника, которую сербский король не подтвердил. Следовательно, она была написана в славянской канцелярии Дубровника [95, с. 11]. В таком случае возникает вопрос, использовал ли дубровницкий писарь надлежащий титул, или просто по привычке скопировал слово «самодержец» из старых грамот, подражая подписям отца Драгутина – Стефана Уроша I.

Рассказывая о грамотах Стефана Радослава, Г.А. Острогорский заявил о том, что из-за недостатка сведений нельзя установить, пользовался ли Радослав титулом самодержца. Только на одной грамоте сохранилась подпись. Как уже сказано, никто из других правителей не использовал этот титул постоянно, то есть во всех своих грамотах [75, с. 327].) То же самое можно сказать про Стефана Драгутина, хотя он, вероятно, обращался к этому титулу.

Оба названных короля правили Сербией сравнительно недолго, примерно шесть лет каждый. Соответственно, от периода правления и того, и другого сохранилось лишь небольшое число грамот – две грамоты Стефана III Радослава, из них одна – в итальянском переводе [65, с. 119], и пять грамот Стефана Драгутина, включая выше упомянутый эскиз. Кроме того, в грамоте Дубровнику 1281 г. упоминается еще одна грамота, наверное, 1276 г, которая не сохранилась (см. [65, с. 263–266]). Возможно, и тот, и другой носили титул самодержца, но этому средневековая дипломатика Сербии из-за плохого состояния ее фондов не располагает доказательствами. Возможно и то, что они во время своего короткого правления не успели ни разу использовать этот титул в своих грамотах. Но нет никаких оснований утверждать, что они осознанно избегали употребления этого титула. Скорее наоборот, недаром, сын Евдокии и зять эпирского царя Феодора Ангела, придерживался многих ромейских традиций в управлении государством и придворном этикете. Правда, Радослава нельзя назвать, как иногда ошибочно считается, слепым подражателем своего тестя. Драгутин, в свою очередь, был очень амбициозным и самостоятельным королем [94, с. 305–310; 61, с. 127– 138; 90, с. 11–20; 69, с. 97–104].

Самый интересный поворот в использовании титула самодержца произошел во вре- мя правления Стефана Уроша IV Душана (1331–1355 гг.). Хотя в интитуляциях его грамот Стефан Душан назывался самодержцем, в его подписях слово «самодержец» встречается только до коронации его царем, а после этого – нет (см. например: [64, с. 305–307, 418– 424, 701–704]). В его же подписях на греческом языке он и до, и после коронации обозначал себя как «ашокрйтюр» [62, с. 36-199,336351; 75, с. 330–334]. Г.А. Острогорский правильно заметил, что это связано с особым сербским пониманием идеи самодержавия. Если самодержец – тот правитель, чье государство независимо и самостоятельно, а царь – владыка всего христианского мира, по крайней мере, православного, то само собой разумеется, что царь является самодержцем, и об этом не надобно дополнительно упоминать. Поэтому этот титул исчез из сербских подписей Душана. В ромейской же традиции титул «ватХе^^ каГ ашокр^тюр» был постоянной формулой подписи царя, так что Стефан Душан следовал этому образцу [75, с. 333–335]. Его греческие грамоты вообще по своей форме были подобны грамотам ромейских царей. Это можно считать выражением его стремлений захватить трон в Константинополе [82, с. 68–91; 93, с. 95–105, 57, с. 262–268].

Этим замыслам не было суждено сбыться – после смерти Стефана Душана Сербское царство начало распадаться. Еще его сын, царь Стефан Урош V (1355–1371 гг.), следовал примеру отца, и подпись сына не содержала титул «самодержец». Последующие же правители, сначала удельных земель, а затем обновленной, но ослабленной Сербии, к своим основным титулам князя или деспота опять добавляли титул самодержца. Даже Мара, дочь деспота Георгия Бранковича и вдова султана Мурада II, названа в интитуляции одной из грамот Дубровнику «царицей и самодержицей» ([106, р. 251; 75, с. 335–337]). Так как значение этого титула в Сербии полностью не соответствовало ромейскому, то и логика его использования была иной, особой. Об этом Г.А. Острогорский заметил: «Одним словом, титул самодержца не употребляется в Сербии тогда, когда его употребление с византийской точки зрения было бы вполне логичным. Наоборот, он появляется именно тогда, когда это, по византийским понятиям, выглядит странно. В использовании этого титула в Сербии была своя собственная логика, которая не совпадает с византийской» [75, с. 338]. Титул самодержца становился идейным доказательством самостоятельности и независимости государства в то время, когда факты подвергали эту независимость сомнению (обзор интитуляций сербских правителей в их грамотах смотри в кн.: [85, с. 143–161]).

Из этого не следует делать вывод, что использование титула самодержца каким-либо сербским правителем служило свидетельством отсутствия у него политической силы. Напротив, известно, что сильнейшие сербские государи – король Стефан Урош II Милу-тин (1282–1321 гг.) и король Стефан Душан – часто прибегали к этому титулу. Именно они, более, чем другие сербские правители, вводили во многих сферах жизни сербского двора ромейские правила поведения [90, с. 375]. К тому же, сербы называли самодержцем только главного правителя, а не соправителей или наследников престола, соблюдая старую ромейскую традицию.

В отличии от Сербии, употребление титула самодержца в России продвигалось постепенно, и эту эволюцию отлично показал Г.А. Острогорский. Василия III и Ивана IV самодержавными царями называло даже иностранное монашество – игумены Синайского и Хиландарского монастырей, хотя Василий III еще не был царем [75, с. 343, 348]. В чине венчания Ивана Грозного на царство и он сам, и его отец многократно упоминаются как «всеа Русии самодержцы»; Ивана IV так называют священнослужители и до, и после венчания, он называет так своего отца, но не самого себя [13, с. 82–95]. Во время его правления бояре описывали его власть словом «са-модержство», а и он сам пользовался этим понятием в письмах – известно его письмо князю Андрею Курбскому, в котором он высказал мысль: «Како же и самодержец наречется, аще не сам строит?» [50, с. 149; 22, с. 21]. Он представлял самодержца как правителя с неограниченными, тем более извне, мирскими функциями [75, с. 349–351]. Но он здесь рассуждал о самодержце абстрактно, а себя в своих актах так не обозначал.

В то же время, царевич Иван Иванович называл себя самодержцем в грамотах, отправляемых в Крым. По мнению А.И. Филюш-кина, это был уже титул, а не только почетное обращение, но его употребление сыном правителя показывает, что титул тогда был «еще недооформлен». Причиной тому служила внешнеполитическая обстановка, и титул употреблен по приказу самого Ивана Грозного [51, с. 59–60]. Такое повышение статуса не было в ту пору необычным. К примеру, великий князь Иван III и его наследник Иван Молодой в отношениях с Ливонией именовались царями [52, с. 102].

Как уже сказано, царь Федор Иванович первым стал прямо употреблять титул самодержца, но и он делал так не во всех своих актах. Поскольку в России сохранилось гораздо большее количество средневековых документов, чем в Сербии, Г.А. Острогорскому удалось увидеть в этом закономерность. Прежде всего царь называл себя самодержцем в церковных актах. Этот титул употреблялся и в грамотах, которые царь посылал за рубеж – сперва своим татарским вассалам, а потом и западным правителям. Первое, очевидно, представляло собой продолжение ранее сложившейся традиции; второе подчеркивало иностранным правителям суверенитет московского царя. В латинских версиях грамот титулу самодержец обычно соответствовало слово monarch или, еще чаще, dominator [20, с. 121–126]. В грамотах же, предназначенных для подданных России, он обычно называл себя только царем и великим князем, следуя традиции своих предшественников [75, с. 351–352].

Здесь надо отметить отношение русских правителей к употреблению их титула иностранцами. Еще в правление Ивана Грозного русские дипломаты старались добиться того, чтобы иностранцы по отношению к русскому правителю прилагали титул царя, но не самодержца. Большие проблемы по этому поводу наблюдались в сношениях с польско-литовскими королями и с папой римским – с Польшей они продолжались вплоть до времени правления Михаила Романова, а с папой – до Петра Великого [32, с. 288–400]. Наверное, царский титул для Ивана Грозного был важнее, или, может быть, он знал, что признания себя самодержцем не получит? Грамота вселенско- го патриарха 1560 г., в которой Иван IV получил признание титула царя, не именует его самодержцем [13, с. 96–104]. Либо ему тогда придавалось меньше значения, либо, может быть, для этого было еще рано.

Во времена же царствования Бориса Годунова и его преемников система титулования была обусловлена и международным признанием самодержавия. Посланники Бориса открыто возражали, если иностранные правители не называли российского царя самодержцем. Использование титула «самодержец» и в российских грамотах стало более частым, чем прежде, и закрепилось в титулатуре Алексея Михайловича (подробнее см.: [75, с. 351– 363]). Как считал Г.А. Острогорский, «факт, что титул самодержца стал постоянным в титулатуре русского царя в связи с расширением его власти на Малую и Белую Россию, показывает еще раз и с наибольшей ясностью, что этот титул служил прежде всего выражением государственного суверенитета». При этом удержался тот принцип, что наследники престола не могут называться самодержцами [75, с. 362–363], что означало рецепцию первоначальных, традиционных ромейских понятий.

• III.    Расхождение путей

Можно заметить, что и в Сербии, и в России идея самодержавия связывалась с независимостью и суверенитетом. Очевидно, главной целью правителей и той, и другой страны в принятии титула самодержца становилось международное положение государства. Однако, из этого проистекали два несколько различных способа употребления титула «самодержец». В Сербии он прежде всего служил для того, чтобы подчеркивать независимость правителя страны в тех случаях, когда не было ее очевидного доказательства. После же венчания Стефана Душана на царство в этом титуле будто больше не было необходимости. В России, наоборот, титулом самодержца стали полноценно пользоваться только после принятия царского титула, да и то не сразу: со времени венчания Ивана Грозного царем до постоянного установления титула самодержца в титулатуре российских царей прошло более ста лет.

В Сербии титул самодержца как бы компенсировал отсутствие титула царя, и в сочетании с ним не был востребован. Стефан Душан в своих греческих грамотах подписывался автократором ради признания своего авторитета в завоеванных им ромейских областях. Принятие ромейской титулатуры могло способствовать признанию легитимности его претензий на вселенское царство и трон в Константинополе – ведь традиция Ромейской империи содержала не только безусловное верховенство ромейских царей, но и оправдание борьбы за власть. Итак, хотя титул самодержца в Сербии подчеркивал внешнюю независимость, он, кажется, был предназначен прежде всего для подданых сербского государства.

В России провозглашение правителя самодержцем несомненно преследовало международные цели. Русские цари придавали особое значение тому, чтобы иностранные правители признавали их титул. Осторожность же в его применении, может быть, являлась последствием того, что Ромейское царство уже пало. Ведь одно дело – выражать претензии на существующий престол, как это делало Сербское царство. И тут нужно, конечно, соответствовать определенным идейным и идеологическим требованиям, но суть дела заключалась прежде всего в реальной военной и политической борьбе. Совсем другой замысел – стать преемником царства, которого уже нет, и не на его территории, а в совершенно другой стране. Здесь уже главное – идеалы и дух былого Ромейского царства, которым нужно соответствовать, чтобы быть действительно принятым в этой роли. Если бы Москва в этот период не была действительно сильнейшим центром православного христианства, то все заявления о том, что она – новый Константинополь или третий Рим, остались бы пустыми словами (подробнее см. [34, с. 210– 220]). Русским правителям также было понятно, что было бы напрасно называть себя самодержцем и преемником ромейских царей, не имея сильной и независимой власти, ее международного признания. Ведь ромейский царь-самодержец был не национальным, а всемирным правителем.

Еще в Средние века значение самодержавия на Руси получало и оттенок деспотической власти. Этот процесс, конечно, был двусторонним – идея самодержавия влияла на правителей, а их поведение, в свою очередь, видоизменяло содержания атрибута их власти. Поэтому некоторые ученые поднимают вопрос о становлении деспотического самодержавия в этот период (см. [19; 55, с. 216– 305]). Но главные изменения значения титула «самодержец» и понятия «самодержавия» все-таки проявились во времена Петра I и его поворота к западным образцам. Как заметил Г.А. Острогорский, с этого времени никто более не оспаривал титула «самодержец» русских царей, но и не соотносил его с ромейским титулом «автократора», греческим эквивалентом латинского обозначения «император», к которому Петр стремился. Первоначальное значение титула «самодержец» было затеряно, он употреблялся в новом, «славянском» смысле слова [75, с. 364]. В то же время общее сознание преемства русскими царями ромейской власти оставалось достаточно сильным. Его выражало обоснование тождества титулов «царя» и «цесаря» (например, см.: [1; 49; 47, с. 48–52]). Тем не менее, попытки отождествлять титулы «самодержец» и «император» отсутствовали. На Западе и раньше русский титул царя иногда отождествлялся с королем, а не с императором (см. [47, с. 39–48]). Наверное, придворные круги не обладали нужными историческими сведениями для того, чтобы выводить право на титул императора из традиции самодержавия.

Принимая в 1721 г. титул императора всероссийского, Петр I продолжал употреблять и титул самодержца, и именно этот факт привел к новому изменению значения понятия самодержавия. Тогда, как российские императоры-самодержцы все более и более принимали западную модель абсолютистского правления, слово «самодержавие» постепенно начало отождествляться с понятием «абсолютизм», как его по отношению к государю определял М.М. Сперанский: «соединение всех стихий державного права во всей полноте их, без всякого участия и разделения» [37, с. 50]. Предшествующий смысл постепенно забывался. Многие научные работы XIX и XX вв., посвященные самодержавию в России, рассматривали именно указанное значение (например, см.: [31; 54; 2]). Конечно, историки, которые исследовали власть эпохи

Средневековья, осознавали разницу между этим пониманием самодержавия и самодержавием имперского типа (например, см. [16, с. 251]). Сегодняшние ученые стараются дать более уравновешенный анализ целого процесса эволюции и показать, что самодержавие имперского типа заключает в себе и старые средневековые корни, и новые западные тенденции (см., например: [25, с. 283–291]).

В нашем исследовании нет необходимости углубляться в это последнее значение самодержавия именно потому, что соответствующего третьего этапа для сравнения Сербии и России попросту нет. Развитие сербского государства было прервано переходом под власть Османской империи. Когда сербская государственность, наконец, была восстановлена в XIX в., она больше не опиралась на средневековые традиции, а строилась изначально на новых основаниях – частично под османским влиянием, но прежде всего опираясь на опыт других христианских стран, как России, так и западноевропейских. Титул самодержца больше не употреблялся.