«Точка невозврата»: предательство в структуре сюжетов отечественной прозы для подростков

Традиционно актуальной в литературе остается проблема становления личности подростка, ее самоидентификации. Психологическая повесть – один из самых органичных жанров, раскрывающий проблематику взросления. Предательство – испытание для человека любого возраста, но для подростка – двойное испытание. В кризисный период личностного самоопределения обязательна стадия обособления – базовое доверие к миру взрослых подвергается критическому пересмотру, формируя подростковый нигилизм. Предательство друга убивает доверие не только к нему, но и ко всему миру, многократно усиливая отчуждение. Высокая «травматичность», эмоциональный шок, интенсивность переживания ситуации предательства на уровне психики и соматики становятся настоящей инициацией в жизненном сюжете взросления.

В повести «Чучело» «двойное» предательство лидера шестого класса Димки Сомова – центральное сюжетообразующее событие, которое оказывается причиной конфликта, завязкой ситуации травли, точкой перелома в сюжете испытания предателя и запускает механизм экзистенциальной «пересборки» главной героини Ленки Бессольцевой. Малодушное желание остаться и для взрослых, и для сверстни- ков безупречным заставляет подростка «донести» на одноклассников учителю. Первое предательство провоцирует острую конфликтную ситуацию: жажда мести собирает класс в «коллективное тело» стаи, начинается поиск доносчика. Не в силах перенести жалкий вид смертельно испугавшегося друга, Ленка берет вину на себя и становится объектом травли. Девочка оценивает друга в соответствии со своей внутренней аксиологией – верит в его благородство и честность, живет ожиданием, когда он соберется с силами и снимет с нее ложное обвинение.

Повесть «Чучело» «сделана» с помощью «двуголосового» слова: речь изображенная, которая транслирует сознание главной героини, и речь изображающая, представляющая зону нарратора, соотносятся с авторским «интенциональным» центром. Рассказчик точно передает все оттенки ее чувств, движения мысли: несобственно-прямая речь чередуется с вкраплениями прямой речи девочки, органично слитыми с общим повествовательным пластом (глубокая интроспекция повествователя в рефлексирующее сознание главной героини).

Рассказчик передает ситуацию предательства глазами Ленки Бессольцевой: именно через ее «оптику» видения читатель воспринимает ключевую сцену повести крупным планом, с максимальным психологическим «разрешением»: «Я подошла к Димке, протянула руку за платьем и улыбнулась ему: «Ну, пошли? <…> Он не двигался с места и платье мне не отдал, но улыбнулся в ответ. И я ему еще раз улыбнулась, а руку все время держала протянутой… так мы стояли и улыбались друг другу. И вдруг… он швырнул платье через мою голову! Я совсем растерялась, просто не поняла, что произошло» [2, с. 150–151].

Предательство переживается на телесном, соматическом уровне как гибель (не случайно предательство ассоциируют со смертельным ударом): «тело ее вздрагивало от каких-то невидимых ударов, причинявших ей глубоко внутри острую, живую боль» [Там же, с. 151]. Вероломно преданный самым близким человеком «метафизически» не выживает: «Я подумала: если Димка подожжет, то, может быть, я просто умру» [Там же, с. 152]. Из эмоциональных руин рождается уже другой человек: «Я пришла на костер одним человеком, а встала с земли навстречу Димке совсем дру-

гим. Вот тогда-то я подумала, что жизнь моя кончилась» [2, с. 155].

В структуре сюжета повести предательство оказывается «точкой невозврата» – не потому что нельзя простить: потому что невозможно вернуться в состояние невинного сознания для предателя и в состояние безмятежного детского дружеского доверия для преданного, как бы глубоко ни было раскаяние и желание простить. Доверие обрушивается невозвратно, очень точно об этом высказался Л.Н. Толстой: «Если тебя предали – словно руки сломали: простить можно, но обнять уже не получается» [7, с. 307].

Предательство другом – инициационное испытание для главной героини. Эмоциональное потрясение заставляет подростка пережить символическую смерть, «возродиться» на новом уровне осознания и совершить поступок, равномощный вызову судьбы: Ленка сознательно принимает образ чучела (остриженная наголо голова, обгоревшее на костре форменное платье). Этот «кенозис» проявляет и визуализирует родовой «ген» жизни по совести: Ленка оказывается живой копией «Машки» – портрета «жертвенницы» и «святой души» Марии Николаевны Бессольцевой, изображенной на пронзительном шедевре предка-художника, любимой картины ее дедушки.

Поступок Ленки, ее отказ мстить предавшему другу, озадачивает одноклассников, обнажая ценностный конфликт. Поступок дедушки главной героини – принесение в дар городу драгоценной коллекции картин – становится настоящим откровением для подростков и поводом к пересмотру собственной жизненной позиции для значимых персонажей, втянутых в конфликт (Рыжий, Железная Кнопка, Лохматый).

В повести «Сочинение» Владимира Якименко предательство осмысляется с точки зрения «обманувшего доверившегося», позволяя понять мотивацию предателя. Сцена отступничества и ситуация предательства даны ретроспективно. Значимость этих событий, определивших рисунок судьбы главного героя, старшеклассника Сергея Горелова (Горела), открываются читателю постепенно, в серии ретроспектив (для поэтической стратегии этой повести точнее употребить кинематографический термин флэшбэки , поскольку в лихорадочной сумятице мыслей главного героя, пытающегося найти решение в сложной ситуации и понять, как он в ней оказался, именно высвечиваются эпизоды из прошлого, складывающиеся в общую картину).

В эпизоде классической для подростковой прозы ситуации буллинга (жестокий, циничный одноклассник Виктор Демьянов со своей сворой дружков принуждают к курению друга главного героя) Сергей «отступается» – трусит, испытывает «потливую, постыдную слабость <…> Не вступился, не заслонил Леку, не бросился на Демьяна» [8]. Предаст по-настоящему он позже, когда в угоду жажды признания и власти, перейдет на сторону хищной «стаи»-компании, затравившей Леку, и станет приятелем вожака-«предиктора» [1], превратившего в раба его друга детства. Самолюбие Горела тешило «сознание беспредельного могущества своего, рождавшееся от близости с Демьяном» [8]. Переход на «темную» сторону всегда заканчивается одинаково: лидер властью делиться не намерен и приказывает Сергею написать за него сочинение. Для героя открывается реальная перспектива занять место рядом с униженным бывшим другом, пополнить ряды лакеев «вожака». Эта ситуация необходимого выбора заставляет героя мучительно размышлять в поисках выхода.

В рефлексивных воспоминаниях Горела (в его фокальной перспективе читатель видит происходящее) о детской дружбе четырех товарищей (самого близкого герою, тонкого, ранимого, «закрытого», «душевного» Алексея Голубчикова (Леки); весельчака, модника Макса и харизматичного, цельного, волевого Кости Зубова (Зубика), главного выдумщика и заводилы их мальчишеских игр) постепенно проясняются характеры персонажей и причины сложившейся острой конфликтной ситуации. Когда события травли разворачивались, Зубик болел, его не было рядом с друзьями, после он «пытался помочь Леке вырваться, готов был заступиться за него, пойти против всех – против Пашки Упыря, против Демьяна, против дружков их многочисленных, против самого сынка. ни перед кем бы не остановился. Но не помогло. Лека не захотел, не принял. не в страхе перед Демьяном тут дело, а в полном безразличии его к себе. В желании унизить себя больнее и через свое унижение немое кому-то навсегда отомстить» [8].

Каждому из значимых персонажей повести дано испытание по его экзистенциальному «размеру». Трусость, «пилатов» грех, – не проблема для Зубика, он должен пережить болезнь и смерть мамы, найти смыслы для жизни без нее и силы для поддержки «осиротевшего» отца. Горел должен осознать, что его трусость и малодушие, обернувшиеся предательством (в карикатурах Зубика герой представ- лен как бесхребетный человечек с подписью «Лапша»), являются причиной событий, сломавших Леку, и катастрофической ситуации, в которой оказался он сам.

Под угрозой стать очередной жертвой Демьяна интенсивность проживания и рефлексии подростка многократно возрастают и на этот раз он «проходит» инициационное испытание: решается на сопротивление – отказывается писать сочинение и получает от звериной своры бывших приятелей жестокий урок. Но это физическое страдание не может считаться искуплением предательства, это только плата за трусость. Едва передвигаясь после побоев, герой сталкивается лицом к лицу с Максом, и секундная встреча опрокидывает его в ситуацию собственного предательства: «Приглядевшись внимательнее, Макс, видимо, понял все. И осекся. Он не хотел неприятностей <…> исчез, растворился в полутьме второго этажа. Словно и не было его. Пораженный, Сережа решил, что ему померещилось» [8]. Автор дает возможность герою оказаться в ситуации преданного: после мгновенного «схватывания»-понимания произошедшего, первая мысль – «показалось», такого не может быть, нереально, вторая – «мучительно-стыдная», дает осознание глубины низости уже своего предательского поступка.

Настоящее искупление произойдет, когда герой действительно переломит свое эго. Когда его будет беспокоить более всего не страх потерять собственное лицо, а отчаянное, безрассудное, в сложившейся патовой ситуации, желание вернуть человеческое достоинство друга, которого он предал, любой ценой вытащить прежнего Леку из «раба» Голубчика. В этот катарсический момент появится сокрушительно спокойный несгибаемый Зубик – и узел судьбы будет развязан.

В повести Татьяны Михеевой задействован прежде всего эмоциональный потенциал феномена: заглавие «Не предавай меня!» как заклинание, мольба, требование, может быть в равной степени отнесено к персонажам разного уровня, взрослым и детям. «Эмоционал» предательства в разных масштабах отражается в судьбах второстепенных персонажей, являясь испытанием не только для главной героини, восьмиклассницы Юли Озаренок, которая, случайно подслушав разговор классной руководительницы с школьным психологом, узнает, что по итогам теста она – аутсайдер класса. Это заставляет девочку пересматривать свои отношения с друзьями, недругами, родителями.

Эмоциональные переживания, вызванные воображаемым предательством, разворачиваются не в драматической, а в мелодраматической тональности. Так, интертекстуальное «эхо» повести «Чучело» слышится в выборе имен героев – Юля Озаренок («просветленная» Ленка Бессольцева), Алиса Лаппа (Лиса-Шмакова). Кульминационная сцена повести – игра в «собачку», публичное чтение личного дневника главной героини: «И вот теперь она – “собачка”, только вместо равнодушного мяча ее дневник. И она вынуждена бегать за ними, никто не сжалится, не поможет. Даже те, кто не хотел в этом участвовать, притихли по углам, но на рожон не лезут – трусы, трусы» [3], закончившаяся сжиганием дневника в классе, ассоциируется с аналогичной сценой в повести «Чучело». Но предательство главной героини в повести – мнимое, до возлюбленного Юльки листы дневника «не доходят», экзистенциально значимый выбор ему делать не придется.

К мелодраме повесть «сдвигают» полный «хэппи энд» – предательство подруги (досадное недоразумение) и возлюбленного (коварная, тщательно спланированная, интрига соперницы) оказывается ошибкой, и полное развенчание главного недруга героини, «подлой Лапочки», умеющей только «издеваться и разрушать» («Алиса, ты очень красивая, но не очень умная…» [Там же]).

Испытание предательством проверяет на прочность не только ценностную и волевую «вертикаль» становящейся личности подростка, но и родовую «горизонталь» – детерминанту судьбы, «втянутость» в экзистенциально значимые события детей родных и близких.

Катастрофа в жизни внучки меняет мироощущение деда, заставляет его осознать свой эгоизм фанатичной преданности важным и нужным, ценным с точки зрения искусства объектам: «Николаю Николаевичу стало нестерпимо стыдно. Ведь он тоже ударил. <…> – Ты меня, Елена, прости… Никогда никого не бил. Твоего отца вырастил – пальцем не тронул. – Он показал на стены, увешанные картинами. – И все из-за этого. <…> И Николай Николаевич сокрушенно подумал, что даже на старости лет вполне разумный человек, вроде него, совершает непоправимые поступки» [2, с. 151]. Дед ощущает свое «слепое» и «глухое» служение дому и картинам как предательство. В ситуации «нравственных ножниц» нужно следовать лесковскому правилу – «выбирать живое». За важнейшим делом сохранения родовой памяти дед чуть не упустил главное: внучка и есть жи- вое воплощение главных ценностей рода Бес-сольцевых, то, что «уловил» красками родич-художник, Творец воплотил в живой душе и хрупком теле Ленки.

В повести «Сочинение» значимые персонажи вписаны в семейную перспективу. В этом контексте позиция каждого из героев мотивируется семейно-родовой ценностной парадигмой. Демьян разрывает родовые связи, выбирая преступный путь брата и поднимая руку на мать. Макс продолжает семейную линию легковесных модников и баловней судьбы, именно он советует написать сочинение и не связываться с компанией, а в решающий момент сам отступается от друга. Зубик переживает семейную трагедию: после долгих безуспешных попыток остановить болезнь матери, ее скоропостижного ухода, и подросток, и его отец остаются сиротами. Лека сломлен «двойным» предательством – друга и матери: странная холодность, отстраненность, «формальность» взаимоотношений родителей Голубчика объясняются в финале повести «романом» матери. Надвигающаяся катастрофа ставит героя в ситуацию необходимого выбора, заставляет осознать предательство, войти в диалог с близкими, выйти из ступора одиночества и ощутить себя частью целого. Герой вспоминает слова недавно ушедшего деда-фронтовика: «Я всем скажу: во внука своего верю, как в самого себя!» [8].

Пережить ситуацию, спровоцированную мнимым предательством друзей, но самого настоящего большого школьного скандала, героине повести «Не предавай меня!» помогают родные и близкие люди – мама, отчим дядя Леша (глава «Неадекватное поведение»), сводные братья (глава «Зачем нужны братья»).

Предателей объединяет страх (страх не столько перед физической расправой, сколько перед перспективой потери лидерства) и, как следствие, трусость:«он теперь везде и всюду был первым. Ему уступали дорогу, заглядывали в рот, когда он что-нибудь говорил, у него спрашивали совета по любому поводу. Ему верили, его любили» [5, с. 61]. Нейрофизиологи настаивают на том, что основной инстинкт – вовсе не половой, и не самосохранения, а иерархический (именно на открытиях современной нейрофизиологии основана идея кнопки «лайк») [6, с. 90]. Собственная желанность для подростка – очень высокая гормональная ценность: «животный» страх потерять лидерство (Димка Сомов) или стремление приблизится к желанной власти (Сергей Горелов) пересиливают голос главной ценности неокор- текса – совести, и «обман доверившихся» разворачивается в катастрофический сюжет.

Масштаб личности определяет перспективу судьбы предателя: малодушие и жалость к себе как сущностные характеристики закрывают возможность искупления для Димки Сомова («Чучело») в пределах сюжета повести, постепенное пробуждение совести заставляет Сергея Горелова («Сочинение») преодолеть себя и совершить поступок искупления.

Для всех героев, оказавшихся в ситуации предательства, «все происходящее настолько нелепо и страшно, что кажется не явью, а кошмарным сном» [8]. Для преданных предательство оказывается метафизически смертельным ударом: для сильного героя – точкой инициации и взросления (Лена Бессольцева), для слабого – потерей идентичности и лица (Лека Голубчиков).

Предательство разворачивается на фоне близких, доверительных отношений, открытости души, чем сильнее душевный контакт, тем сильнее предательство. В дружбе герой поднимает привычное «социальное» «забрало» – его душа беззащитна, открыта навстречу Другому. Именно эту перспективу иллюстрирует известный афоризм Виктора Гюго: «Я безразлично отношусь к ножевым ударам врага, но мне мучителен булавочный укол друга». Предательство оказывается вероломством – крушением веры в близкого человека, необратимым попранием главного чувства, на котором держится дружба, – доверия.