Топецкая гарь 1746 г. в свете новых данных

DOI:

Цитирование. Вовина-Лебедева В. Г. Топецкая гарь 1746 г. в свете новых данных // Вестник Волгоградского государственного университета. Серия 4, История. Регионоведение. Международные отношения. – 2025. – Т. 30, № 3. – С. 65–78. – DOI:

Введение. Вопрос о самосожжениях староверов XVIII в., в том числе в 1740-х гг., исследовался начиная с XIX в. [24]. В последние десятилетия отметим важнейший вклад, внесенный Е.М. Юхименко [27], краткий обзор событий 1746 г. на р. Топсе, сделанный В.И. Щипиным [26], посвященные самосожжениям староверов книги М.В. Пулькина [20; 21] и Е.В. Романовой [22; 23].

В литературе уже отмечалось, что среди крестьян в XVIII–XIX вв. имело место пассивное сопротивление официальной церковной культуре [19]. Духовные росписи Подвинской четверти Важского уезда показывают такую же картину еще в николаевское царствование [4]. Можно указать на изложение своей жизни крестьянином-старовером Степаном Чураковым [13]. Единственным фактом открытого сопротивления официальной церкви и государству в Подвинской четверти остается Топецкая гарь.

События в Топсе и соседних волостях в 1746 г. являлись частью большой волны самосожжений, прокатившейся по Русскому Северу с начала 1740-х гг. [20; 23]. Сохранившиеся отчеты властей и их переписка дают возможность получить дополнительные данные по истории крестьянских семей указанных волостей, если приобщить сведения из государственных описаний к материалам разыскного дела. Трагедия 1746 г. позволяет лучше понять, каковы были внутрисемейные отношения крестьян и взаимные отношения между крестьянскими кланами данной местности.

Методы и материалы. Население северных волостей было устойчивым по составу, что может способствовать составлению крестьянских родословных [3; 5; 6]. Для истории Топецкой гари представляют интерес вторая ревизская перепись 1745 г. [7] и третья ревизия 1762 г. [25]; в последней сохранились сведения о крестьянах, учтенных в 1745 г., но умерших к 1762 году. В начале XX в. было опубликовано краткое изложение отчета о происшествии 1746 г. на р. Топсе из фонда Синода [15]. В литературе по истории старообрядчества имеются ссылки на это издание [26]. Само архивное дело, датируемое промежутком 28 ноября – 14 июля 1747 г. [18], содержит гораздо больше важных подробностей. Еще один вариант сходных по составу материалов находится в РГАДА [14].

Е.В. Романова смотрела материалы в РГАДА, М.В. Пулькину были знакомы оба варианта. Но они специально не занимались именно Топецкой трагедией [20, с. 29]. Е.В. Романова включила Топецкую гарь в свой «Перечень массовых самоубийств» [23, с. 259] и привлекла извлечения из архивных материалов, когда исследовала «погребальную обрядность» в ходе подготовки самосожжений [23, с. 235–236] и роль наставников как организаторов массовых самоубийств [23, с. 196].

Для нас особую ценность имеют показания, данные во время следствия крестьянином Афанасием Чураковым, а также его дальним родственником Василием Чураковым, единственным спасшимся на пожаре.

Сравнение показывает, что в материалах РГИА присутствует более подробное изложение допроса Афанасия Чуракова, чем в деле из РГАДА, поэтому будем в основном опираться на них.

Анализ. В первые годы царствования императрицы Елизаветы Петровны в Подви-нье появились староверы, покинувшие Выгов-скую общину из-за конфликта с ее руководителями. Они становились организаторами гарей. На левом берегу р. Двины в Черевковс-кой волости в 1742 г. сгорел 21 крестьянин (наставником оказался выходец из Выговской общины); через год недалеко от Черевково по прибытии военной команды из скита показался старец, сказавшийся выходцем из Выговс-кой Даниловской обители, отказался сдаться и поджег избу, в которой сгорело 19 человек. В декабре того же года в Уфтюжской волости в одной из деревень сошлось 64 крестьянина, которые подожгли избу; в октябре 1753 г. крестьяне собрались в избах на р. Ентале, уговоры сдаться привели лишь к тому, что началась гарь, в которой сгорело 170 человек [24, с. 91–93; 26, с. IV; 20; 23].

Все случаи объединяют наличие учителя (в двух случаях с Ваги), укреплявшего присутствующих, и другие общие черты. Начало следствию о событиях на р. Топсе положили сведения, поступившие в Сенат и Тайную канцелярию от десятских священников: Кургомин-ской волости Марка Никитина и Топецкой волости Матвея Тимофеева, которые донесли в Важескую канцелярию Подвинской четверти о том, что начиная с 1742 г. дворцовые крестьяне вышеуказанных волостей, а также их жены и дети стали уходить неведомо куда без паспортов; их родственники пытались отговориться тем, что это недолгие отлучки «за своими нуждами» или же «Богу помолиться». Мы не знаем из сохранившихся материалов, как быстро собрались крестьяне в лесном скиту на р. Топсе. Поскольку в 1745 г. шла ревизская перепись, сказки о крестьянах могли быть затребованы именно в связи с ней, отсюда и стандартные ответы.

Понятно, почему все началось в Топсе и Кургомени именно в 1742 г., ведь как раз 14 октября (уже после ссоры с Семеном Денисовым, раскола в Выговской обители и ухода оттуда) старец Филипп (Фотий Васильев), основатель филипповского беспоповского согласия, сжег себя вместе с 70 последователями в скиту на р. Умбе. После самосожжения Филиппа его последователи старались укрыться в том числе в Черевковской волости.

Посланным в Кургоминскую и Топецкую волости нарочным было велено действовать вместе с соцким Нижней трети Подвинской четверти и расспросить родственников («каждого порознь при отцах их духовных, не разглашая о том никому»), известно ли им, ушедшие крестьяне «не на воровствах ли где обретаются» и «не имеется ли где в лесах жи-телства и воровским людем пристанища». Итак, подозрение о расколе возникло не сразу. По ходу расспросов выяснилось, что у некоторых матери и жены, у других братья и дети отлучились не только якобы молиться Богу, но и «со своей пахотой для продажи к городу Архангелскому и в протчие места, а иные за скудостию скитаются в мире» [18, л. 8 об.]. Однако согласно показанию, сделанному уже после гари Василием Чураковым, «до собрания в тое избу, как он, Чюраков, слышал, те расколщики жили в лесах, а в тое избу когда собрались не знает, однако ж слышал, что в нынешнем 746-м году» [18, л. 11 об.].

Во время сыска «расколщиков» на стан в Борецкой волости пришли из Топецкой волости «выборные два человека» и объявили: «Во оной-де Топецкой волости собрались в одну избу пришедшие из лесу, а протчие от-лючившиися ныне от домов Топецкой, Курго-минской и Конецгорской волостей мужеска и женска полу, людей семьями множественное число», наставником их был Зотик Венедиктов. Всего в избе оказалось 89 человек. Крестьяне объявили, что если избу начнут ломать, то они сожгутся. Присланные нарочные оказались в затруднении. Им шли приказы действовать уговорами и захватить запершихся живыми, не допустить самосожжения 1. Чтобы те не разбежались и для недопущения прихода в избу новых крестьян, к ней приставили караул в 40 человек, правда, также из староверов, и стали ждать дальнейших указаний. Власти не вдавались в психологическое состояние людей, решившихся на самосожжение, и слали указания, что нужно уговорить их выйти добровольно, не проявлять «озлобления», избы не ломать, не препятствовать доставке в избу пропитания. Еду, как следует из дела, староверам носили окрестные крестьяне, передавая ее через окна [18].

Караул вокруг избы требовалось держать скрытно «и не во близости, дабы оные не видели и знания об оном не имели». Однако устроить это оказалось невозможно, «понеже де оная келия имеется на горе высокой на едине и к лесу в кулиге 2, и на все стороны из оной видно, и с одной стороны жылье на версту, а з другой лес на пол версты, и ежели учредить в далном растоянии караул, то и наиболше во вную келию доволное число сойдется с великою охотою, и удержать им будет никак невозможно, понеже-де и ныне великое отгоне-ние имеется» [18]. Уже вечером 16 октября крестьяне из избы присланным за ними «чинили как от ружья польбу, так и копием колотье», утверждая, что «за прекращением веры их по преданию святых древних отец, страдание принять готовы» [18]. Такое положение сохранялось весь октябрь и ноябрь.

К декабрю в Важский уезд по указу из Сената была отправлена военная команда из Архангельска, чтобы «пущих заводчиков... заклепав в кандалы отправить на ямских подводах за безопасным канвоем в Санкт Пи-тербурх в Тайную канцелярию», а прочих «держать в Архангельске под караулом в Двинской крепости до указа, никого к ним не допускать, не давать им писать, и если кто-нибудь из них будет кричать или говорить непристойные речи, класть им в рот кляп». Команда прибыла в лес 6 декабря; согласно донесению капитана, он начал «увещевать» собравшихся, те попросили времени подумать и тут же зажгли избу. Пожар не смогли потушить, погибли все, кроме одного человека. Василий Чураков высунулся из окна, и его вытащили солдаты, находившиеся снаружи. Затем команда прошла по р. Топсе к другой избе, где также при их приближении сожглись четыре человека.

Официальные материалы проливают свет на несколько семейств Кургоминской волости, которые принадлежали к одному из старейших крестьянских родов – роду Чураковых. Что касается наставника Зотика Венедиктова, его фигура и воззрения могут стать темой отдельного исследования, и здесь мы специально на ней останавливаться не будем 3.

Все, что мы знаем о нем, сводится к известию, что он был выходцем из Даниловского Выговского скита [18, л. 1–4 об.; и др.]. Однако Зотика Венедиктова нет в «Истории Вы-говской старообрядческой пустыни» Ивана Филиппова, умершего за два года до рассматриваемых событий [8], в которой перечислены известные выговские старцы. Из показаний Василия Чуракова следует, что его мать познакомилась с Зотиком незадолго до событий осени 1746 года. После самосожжения в Топсе наставника было велено искать и прислать «за крепким караулом» в Архангельск и митрополиту [18, л. 32], однако его не смогли обнаружить и нет оснований считать, что он уцелел после гари.

Василий Чураков показал, что грамотными из сгоревших, кроме Зотика Венедиктова, были только два человека: крестьяне Федор Пигахин и Корнило Чураков. Именно они (а также Арефа Чураков) разговаривали из окна с посланными уговаривать их сдаться «пищиком» Подосеновым и солдатом Тере-мецким. Последние со слуха имя Корнилы услышали как «Кирило», и именно так оно фигурирует во всех документах дела. То, что это был именно Корнило Чураков, подтверждается ревизскими материалами. Как показал Василий Чураков, уже находясь запертыми в избе, «оные Пигахин и Чюраков от правоверия их отвращали, а учили расколнической прелести», и «отправляли они утренние и вечерние пение и часы, а другого церковного действия никакова не было» [18; 14, л. 12]. Если все остальные крестьяне были неграмотными, они должны были проникнуться идеями староверия с чужих слов. Трое же грамотных, видимо, были знакомы с книгами, которые почитали староверы, например, с Кирилловой книгой и другими текстами [24, с. 89], отчего называли никониан «арменами» [1, с. 85, 102– 105; 9, с. 250; 10, с. 266–270; 11] 4.

Привлеченный к уговорам священник Федот из шенкурского Троицкого девичья монастыря, присланный архиепископом Архангелогородским Варсонофием, также не преуспел. Запершимся крестьянам предлагалось, чтобы они «от душегубного намерения» отказались и вместо этого записывались на основании императорского указа 1744 г. «при нынешней ревизии в двойной с расколниками оклад», чтобы потом «жили безбоязненно» [18, л. 3]. В ответ они дали неожиданно рациональное объяснение, что «за оставлением домов своих и пожитков понесть им оного окладу не можно». И хотя им было обещано, что их пожитки будут сохранены и двойной оклад будет на них возложен не сразу, это не изменило дела. Крестьян убеждали записаться в подушный оклад «при нынешней ревизии». В целом 2-я ревизия происходила в 1743–1747 гг., дополнительные сказки подавались до 1756 года. И примерно в эти же временные рамки помещаются все указанные выше массовые самосожжения. Вероятно, та торопливость, с которой действовали власти и ответом на которую стали гари, была связана с необходимостью поскорее собрать ревизские сведения, а для этого следовало вернуть разбежавшихся крестьян.

Одной из основных и поистине трагических фигур среди участников Топецкой гари оказался крестьянин Кургоминской волости Афанасий Чураков. 7 октября 1746 г. он явился в Важскую канцелярию и донес о собравшихся в избе, в лесу на р. Топсе, крестьянах. О себе он сообщил, что «лет десять назад» женился и перешел жить в Борецкую волость с матерью, женою и детьми. До этого курго-минский крестьянин Арефа Чюраков показал, что «мать ево Авдотью Иванову дочь в прошлом 744-м году взял из дому от него брат ево Арефы родной тое ж Кургоминской волости крестьянин Афанасей Чюраков для житья в дом к себе в Борецкую волость, у которого-де в том 744 и 745 году и жила безотходно» [18, л. 8]. Таким образом, Арефа (один из тех, кто разговаривал из окна с нарочными) оказался братом Афанасия, и мы узнаем также имя их матери.

Расспросы крестьян дают и другие сведения. Крестьянин Борецкой волости Василий Юровский в допросе показал, что Афанасей Чюраков в апреле 1746 г. продал ему тяглой жеребей и хоромное строение, после чего вместе с домашними (женою и детьми), взяв скарб и скотину, объявил, что они пошли «на прежнее жилище в Кургоминскую волость». Однако в Кургомень он не явился, а его рогатый скот через неделю оказался у крестьян Борецкой волости Федоса Парфенова и Максима Гагарина, причем Парфенов говорил,

«что оной Чюраков з домашними живет в лесу, оной Подвинской четверти по Топце реке» [18, л. 7–14].

Очевидно, какое-то время Афанасий жил с семьей в скиту на р. Топсе, но потом покинул его и отправился с доносом к властям, что было нетипичным поступком и нуждается в осмыслении. Им было показано, что от роду ему 43 года и «в нынешнем 746 году маия в последних числех из оной Борецкой волости с матерью своею Авдотьею з женою Татьяной, детми сыновьями Корнилом дватцатилетным, Федосеем осмнатцатилетным, Матфеем ше-стнатцатилетным, дочерями Домникой две-натцатилетной, Анной двулетной и с пришедшим к нему неведомо откуду мужиком Зоти-ем Венедиктовым» продал дом и землю Василию Юровскому, а скот Федору Зверинки-ну5 и Максиму Гагарину. После этого они «поплыли в карбасу, сказавшись яко б на прежнее жилище в Кургоминскую волость» (что подтверждает показания Василия Юровского) «и отплыв от оной Борецкой волости Двиною рекою немалое число, оставя карбас, пошли в лес». Они пришли «по впадающей во оную Борецкую волость речке Телде и в нее по впадающей же маленкой речке Водопойке в лес, близ оной речки имеющейся со стоящей от оной Борецкой волости, например, как в пят-натцати верстах и в построенной оным Зоть-ем прежде оного походу келии жителство имеют» [18, л. 7–14].

Действия Афанасия Чуракова на первый взгляд кажутся странными. Так, он не скрывал своего староверия и признавался, что «имеет он желание молитца Богу и справлять по старопечатным книгам и креститца дво-перстным сложением, что и исправляли, понеже он исправление по новопечатным книгам и креститься троеперстным сложением и в крещении и в протчем священнослужении ходить противу солнца на восток, и в постановлении и во имении на церквах и в церквах ныне четвероконченого креста признавает противность и имеет сумнение» [14, л. 1 об.; 18, л. 10]. «Сумнение» это зародил в нем, видимо, не только неизвестный ему до того «мужик». Оказывается, что старший сын Афанасия Корнилий и был одним из трех грамотных крестьян, которые стали инициаторами гари. Следовательно, можно предположить именно его влияние и на свою семью, и на родного дядю Арефу Чуракова.

Для власти показания Афанасия Чуракова имели большое значение. Сразу вслед за тем в Борецкую волость, а затем на Топсу были направлены нарочные, которые собрали понятых, прибыли на место, увидели избу, в которой нашлись все в разное время ушедшие из своих деревень жители Топсы, Кургомени, Конецгорья и пр. Нарочные были посланы для изъятия «расколнических книг и из них выписок», имевшихся у Зотика Венедиктова, о которых сообщил Афанасий, и для «привозу оного, також матери, жены и детей обьявленного Чюракова, в расколе имеющихся, в Важенс-кую воеводскую канцелярию». Итак, прежде всего, пока не было получено указа сверху, речь шла о задержании не всех староверов, только Зотика Венедиктова и семьи Афанасия Чуракова. И хотя прямо об этом не сказано, можно предположить, что именно спасение (даже вопреки их воле) матери, жены и детей от добровольной смерти и было той целью, которую преследовал Афанасий своим доносом. Не исключено, что об этом существовала какая-то договоренность, хотя в деле она не отражена. Возможно, до прихода в лесную избу Афанасий не предполагал, что способом очищения, о котором ему говорили грамотные люди, окажется самосожжение. На месте же все указывало на это, поскольку изба была обложена соломой и вениками и закрыта «заплотами» [14, л. 17–17 об.], да и сами староверы, в том числе его старший сын, не скрывали своих намерений.

Можно только представить те душевные терзания, которые в итоге заставили отца семейства бросить близких и самовольно отправиться доносить на них. В тот же день 7 октября нарочные и Афанасий Чураков (последний под стражей) «для показания означенных имеющихся в лесу жителства и кельи» были посланы на место, что и дало толчок всем изложенным выше событиям, имевшим трагический финал [18, л. 7–14]. В дальнейшем, «по объявлении им в лесу келии», Афанасия предполагалось отослать под караулом назад, в воеводскую канцелярию. Но все случилось иначе. Мы не знаем, как долго Афанасий находился под стражей и как он вел себя, прибыв на место. Очевидно одно: его было велено стеречь, но предотвратить побег не удалось. В другом месте рапорта сказано, что Афанасий «ис-под караулу крестьянского бежал, которого же потом видели в запертой келье обще з запершимися расколщики... Почему уповаемо, что и оной Чюраков згорел же». Власти, впрочем, долгое время не были уверены в гибели Афанасия вместе с семьей и еще в феврале 1747 г. считали, что смерть его не доказана и нужно продолжать поиски. В конце концов в Архангелогородской губернской канцелярии было объявлено, что «тот Афонасей Чюраков... с помянутыми раскол-ники в избе згорел...» [18, л. 39 об.]. Оказавшийся его дальним родственником Василий Чураков после гари также не знал, жив тот или же нет и где находится, но утверждал, что «в вышеозначенной-де избе оного Афо-насия не было» [14, л. 19, 22 об.]. В материалах третьей ревизии Афанасия Чуракова мы не находим.

Материалы государственных описаний дают возможность понять, с какой стороны Афанасий и Арефа Чураковы (в материалах следствия указано имя их отца – Федос) принадлежали к роду Чураковых [3; 6]. Василий Чураков показал, что «Кургоминской волости крестьянина Афонасья Федосеева сына Чюракова» он знал, потому что тот лет десять назад «живал в одной с ним волости неподалеку от него Чюракова и ему де Чюра-кову был в свойстве, токмо в далном». Поскольку расспрос шел уже после совершившейся гари, Василий подчеркивал, что «он Афонасей Чюраков к нему Чуракову так и он Чюраков к тому Афонасью не для чего не хаживали и знакомства никакова между собою они не имели» [14, л. 19; 18, л. 27].

В 1745 г. в д. Артемовской был записан Арефа Федосеев сын Чюраков 28 лет (с сыновьями Василием 3 лет и Павлом 30 недель 6), а также его брат Иван 21 года [7].

Ранее в 1717 г. в д. Артемовской был записан их отец Федос Герасимов 46 лет с сыном Арефой 4 лет. Поскольку ландратская перепись составлялась, чтобы проверить предыдущие описания, в ней указывались прошлые жители двора и отмечено, что Федос был ранее крестьянином д. Гавриловской, где остался его пустой двор. Его брат Степан и дочь Евдокия, а также первая жена Марья Ивано- ва к этому времени умерли. В 1717 г. у него была уже вторая жена Евдокия, и сын Арефа (а позднее Иван), скорее всего, были от этого брака [2, с. 231]. В 1710 г. в том же дворе были записаны Федосей Герасимов с женою Марьей Ивановой и дочерью Евдокией, а также его старший брат Степан «сорока пяти годов, болезнен». А за год до этого, в 1709 г., была указана и причина болезни Степана: во дворе записан «Федосей Ерасимов» 30 лет, и про брата сказано, что у него был свой двор, который запустел именно в 1709 г., «оттого, что он вне ума, а жывет во дворе у брата своего Федосея» [2, с. 199].

Однако ни в одном из этих описаний не указан сын Федосея по имени Афанасий. Он должен был родиться примерно в 1710 г. или даже ранее. Можно предположить причину его отсутствия в переписи 1717 г.: либо он жил где-то в другой волости, например, у родственников матери (такие случаи встречаются), либо был скрыт от переписи (несмотря на все строгости, в условиях которых она проходила). Свой возраст крестьяне указывали приблизительно; так, по данным второй ревизии, Афанасию в 1745 г. было 36 лет, а в своих показаниях через год он сам указал свой возраст как 43 года. Мы знаем только, что его старший сын Корнило был в 1746 г. взрослым: отец указывал его возраст в 20 лет, и это подтверждается тем, что Корнило пользовался уважением как грамотный и вместе с дядей разговаривал от имени других крестьян с нарочными. Остается смириться с тем, что причина отсутствия Афанасия Чуракова во второй ревизской переписи пока не ясна.

Так или иначе, он должен был какое-то время жить с отцом и братьями в Кургомени, в д. Артемовской. В материалах следствия он назывался кургоминским крестьянином, хотя в 1745 г. был записан уже в Борецкой волости, где поселился после женитьбы 7. Афанасий Чураков показал, что со старой верой его познакомил некий Алексей Яковлев Королев из Архангельска (принадлежавший, как показало следствие, к известной семье Чирцо-вых [12]), в доме у которого Афанасий бывал для продажи скота. Чирцов, в свою очередь, признался, что Афанасия он знал, так как еще десять лет назад ездил «для покупки сала говяжья в Важеском уезде» и там у отца его

Федосья Чуракова «имел на краткое время квартиру» [18, л. 23]. За два года до Топецкой гари Афанасий забрал к себе мать (видимо, после смерти отца), но поддерживал связь с братьями, во всяком случае, с Арефой, поскольку на р. Топсу отправились с семьями и тот и другой.

Арефа Федотов (Федосов) Чураков упомянут при третьей ревизии как «згоревший в расколе»: сам Арефа, которому было 28 лет в 1745 г., и его сын Василий трех лет (младший сын Павел умер в 1745 г.) [25, л. 209]. Такими же сгоревшими раскольниками обозначена в переписи Борецкой волости семья Афанасия Чуракова, жившая в д. Лашевской: Афанасий Федосиев сын Чураков 36 лет в 1745 г., его сыновья Корнило 18-ти, Федосий 16-ти и Матвей 14 лет [25, л. 403]. Это совпадает с показаниями самого Афанасия о возрасте детей, хотя он упоминал также мать, жену и двоих дочерей. Таким образом, реальная численность семьи (учитывая лиц и мужского, и женского пола) оказалась в два раза больше, чем явствовало из переписи.

Младший же брат Арефы и Афанасия Иван, 21 года в 1745 г. и 38 лет в 1762 г. (в третью ревизию записаны также его сыновья Михаил и Афанасий), по каким-то причинам не пошел гореть вместе с другими членами семьи. Ему была суждена долгая жизнь: во время пятой ревизии 1795 г. при описании д. Артемовской там обозначен Иван Федосьев сын Чураков 54 лет, отпущенный по паспорту и ушедший неведомо куда в 1791 г., а также его дети, продолжавшие жить в его дворе: взрослые сыновья Михайло и Афанасий, три внука, внучка и правнук [28, л. 441–482].

Если смотреть генеалогию этой семьи вглубь, их отец Федосий Герасимов из д. Гав-риловской во время переписи 1677 г. еще не мог быть упомянут, следовательно, можно искать лишь его отца Герасима. Только в одном случае в д. Токаревской были записаны Федка и Гараска Ефремовы [17, л. 151]. А еще ранее, в 1665 г., в д. Токаревской обозначен Герасим-ко 10 лет, сын Ефремки Алексеева, имевшего там двор [16, л. 405 об.]. Таким образом, семья, большая часть которой сгорела в 1746 г., имела глубокие корни в Кургоминской волости, и прадед Арефы, Афанасия и Ивана Чураковых (их родовое прозвище мы узнаем только из материалов следственного дела, поскольку в переписях они названы Чураковыми лишь в 1795 г.) значится в самой ранней из сохранившихся переписей этой волости [16].

Мы узнаем также, что в середине XVII в. кургоминский клан Чураковых существовал не только в д. Калининской [3], но и в д. Токаревской, где жил, по-видимому, с какой-то стороны принадлежавший к этому роду Ефремка Алексеев. Прямой связи Ефремки (судя по отчеству) с остальными Чураковыми установить не удается, поэтому, вероятно, был прав Василий Чураков, сообщая на следствии, что с Афанасием Чураковым они были в дальнем свойстве.

Обратившись к участию в гари Василия Чуракова, отметим, что в материалах дела он обозначен крестьянином д. Песковской [18, л. 19], хотя ни в одной из ревизий в Кургомени такой деревни не значится. В материалах второй ревизии Василий легко находится в д. Калининской (поскольку известно имя его деда Михаила, от которого он с семьей тайно ушел гореть в 1746 г.). Это Василий Петров Чураков, отец которого Петр Михайлов Чураков к тому времени уже умер [7], – деталь, представляющаяся важной, поскольку живой отец должен был или воспрепятствовать самосожжению семьи, или же присоединиться к нему. Петр Михайлов Чураков умер, видимо, еще молодым человеком. В переписи 1745 г. указаны «умершего Петра Михайлова сына дети» Василий и Артемий [7]. Этот Петр Михайлов мог быть или сыном Михаила Никитича Чуракова, которому по переписи 1717 г. было 46 лет, или же сыном Михаила Тимофеева, которому в 1717 г. было 50 лет [2, с. 220, 221; 3]. Оба Михаила между собой были родней, но сыновей по имени Петр ни у кого в 1717 г. не было. Следовательно, Петр Михайлов родился после 1717 г., то есть на момент второй ревизской переписи ему было бы не более 27–28 лет, а поскольку старший сын был тогда записан 16-летним, значит, Петр Михайлов стал отцом в 21 год и вскоре умер. Рано овдовевшая и оставшаяся жить с двумя сыновьями во дворе свекра его жена решила в 1746 г. «спасти» семью тем способом, который был доступен ее разумению.

При допросах Василий постоянно показывал, что «в расколе быть не желает, а же- лает быть в православной вере греческого исповедания» [18, л. 20 об.], что родился уже после первой ревизской переписи, жил одним двором «з дедом своим тое ж волости крестьянином Михаилою Чюраковым и с матерью своею да з братом Артемьем своим двором и жил он в том дворе сего 746 году до празни-ка Покрова Пресвятыя Богородицы». Инициатором ухода гореть он называл свою мать Маремьяну Петрову дочь, которая «неведомо чрез кого уведомилась, что того уезда в Топецкой волости имеютца в собрании раскол-ники, х которым расколником она и ходила, ибо та волость толко от оной волости в пяти верстах», что соответствует действительности. Вскоре после Покрова мать стала звать его с женой Матроной (Василий в переписи 1745 г. был показан холостым, следовательно, он женился вскоре после нее), братом Артемием и полугодовалой дочерью Марьей с собою, говоря, «что де тех расколников наставник говорит, чтоб крестное сложение слагать двое-перстное, и хотя-де за оное и огнь претерпеть, то-де царствие небесное будет, и притом же ежели не пойдем, налагали на нас свое проклятие» [18, л. 23, 24].

Когда именно Василий и его семья тайно оставили дом и пришли на р. Топсу, точно не ясно, но, вероятно, они оказались в числе тех крестьян, которые присоединились к остальным в последний момент, поскольку Зо-тик тогда же крестил всех в р. Топсе, и это произошло за день до того, как изба была взята под караул. Из показаний Василия Чуракова стало известно, как была устроена изба изнутри и как вели себя участники гари и наставники [18, л. 26]. Очевидно, Зотик доверял не всем крестьянам, боясь, что они разбегутся, поэтому (а не только из-за действий властей) все двери и ворота были заперты и даже по нужде крестьян выпускали не одних, а в сопровождении. Когда изба загорелась, помимо Василия многие хотели из нее выбраться, но не могли. Василий упоминал, что солдаты сломали ворота и пытались тушить пламя, но безрезультатно, так как не только сама изба, но и двор был заперт несколькими «плотами», и даже, когда вышибли двери, за дверями стоял также «плот» [14, л. 10–10 об.]. Он не видел, кто именно зажег избу, но утверждал, что «во время горения той избы у окон, которые были поперечинами не укреплены, стояли оной расколник Зотик и другие, а кто имянно, того за дымом познать было невозможно». Сам он, «убоясь... того сожжения», бросился «руками в окно, которое укреплено ж было накось запорами, и ис того окна бывшия при том солдаты ево едва вытащили» [14, л. 12–12 об.; 18, л. 25–25 об.]. Слова Василия подтверждают и другие случаи, когда при гарях двери и окна бывали заколочены и никто не мог спастись, «хотя были желавшие» [24, с. 106, 110, 126–127; и др.].

После гари Василий Чураков неоднократно был допрошен, а в январе 1747 г. их вместе с Алексеем Чирцовым возили в Петербург в Тайную канцелярию, но затем вернули обратно в Архангельск, о чем имеется расписка от 29 мая 1747 г. из домовой консистории Варсо-нофия, архиепископа Архангелогородского и Холмогорского [18, л. 54]. В итоге Василий был отпущен. Судя по материалам третьей ревизской переписи [25], крестьянин Василий Петров Чураков, в 1745 г. бывший в возрасте 16 лет, в 1749 г. был отпущен из волости по паспорту, но затем в срок не явился, а где находился в 1762 г., неизвестно. Видимо, это и есть Василий Чураков, спасшийся из Топец-кой гари, но потерявший всю семью и в итоге ушедший неведомо куда.

Мы можем выяснить, кто еще из курго-минских крестьян погиб в Топецкой гари. Материалы третьей ревизии Подвинской четверти дошли в двух экземплярах. Один из них находится в Государственном архиве Вологодской области, сохранился фрагментарно (ф. 388, оп. 1, д. 8445), второй в РГАДА [25, л. 196–220]. Кроме семьи Афанасия, Арефы и Василия Чураковых, в Кургомени погибла семья в д. Прокопьевской, состоящая из трех поколений. Глава рода Иван Максимов сын Кузнецов имел на момент гибели возраст 64 года (в 1709 г. ему было 30 лет, и сыновей не было, в 1717 г. 40 лет, жена Прасковья Дмитриева, сын Иван двух лет и две дочери, Анна семи и Прасковья четырех [2, с. 206], записаны везде без родового прозвища Кузнецовы). В 1745 г. у Ивана Максимова записаны сыновья Степан 35 лет и Иван 26 лет [7]. Оба сына были женаты и погибли с отцом и своими собственными семьями, включая малолетних детей. У Степана был сын Никита 10 не- дель, у Ивана годовалый сын Тимофей. Очевидно, женщины семьи погибли вместе с детьми и мужьями. Дочери Ивана Максимова Анна и Прасковья, если не вышли к этому моменту замуж (им должно было быть уже за 30 лет), вероятно, также погибли. В любом случае сгорело не менее 10 человек – все население двора [25, л. 203 об. – 204].

Следующий случай самосжегшихся в 1746 г. крестьян Кургомени – семья из д. Се-ливановской. Во время второй ревизии там были записаны два брата, имевших одинаковое имя: Иван Васильев Кузнецов 57 лет (умер в 1745 г.) и его младший брат Иван 52 лет, который «згорел в расколе» в 1746 г. вместе с сыном Макаром 17 лет [25, л. 205]. Возможно, братьев путали, поскольку при ландратс-кой переписи 1717 г. был записан лишь один Иван Васильев 35 лет, его жена и две дочери. Но кто это – Иван Большой или Иван Меньшой, непонятно. Ни один из братьев не указан в описи 1709 и 1710 гг., только их отец Василий Максимов, которому в 1710 г. было 40 лет, а в 1712 г. он умер [2, с. 198, 206, 224–225]. Во время переписи 1677 г. в этой деревне был записан с отцом их дед: «Максимко Фокин, у него сын Васка осми годов» [17, л. 150 об]. А в 1665 г. в д. Селивановской значился Ус-тинко Фокин, и в ним «брат родной Максимко пятинадцати лет» [16, л. 405 об.].

Таким образом, старая, укорененная в волости семья (мы можем проследить ее историю с 1665 г.) дожила до рокового 1746 г., когда одна ее половина погибла. Другая же половина, идущая от старшего Ивана Васильева, уцелела и размножилась. Сын этого Ивана Андрей (14 лет в 1745 г.) обозначен при третьей ревизии 31-летним. Его потомство продолжало обитать в д. Селивановской, и во время пятой ревизии 1795 г. там был записан Андрей Иванов сын Кузнецов 63 лет. Сыновей его, правда, не находим, но в д. Ефремовской была записана жена одного из крестьян по имени Наталья Андреева 30 лет, о которой сказано, что она взята из д. Селиванов-ской и у нее был сын 18 лет; в другом починке записана Марфа Андреева 44 лет, также из д. Селивановской; а в д. Прокопьевской был показан Лука Андреев сын Бурмагин 38 лет, о котором сказано: «Переведен тое ж вол[ос-ти] из д[еревни] Селивановской». Скорее все- го, это тоже сын Андрея Иванова. Таким образом, то обстоятельство, что юный Андрей Иванов в 1746 г. не пошел гореть вместе с семьей дяди, сохранило род, которому суждена была долгая жизнь. Поскольку отец Андрея к моменту гари умер, дядя был старшим мужчиной в семье, и это означает, что на подростка было оказано какое-то иное, более сильное влияние. Можно, например, высказать догадку, что сына не пустила на Топсу его мать [28, л. 441–482].

В Конецгорской волости единственным случаем было самосжигание упомянутого выше наставника Федора Пигахина. На следствии показывалось, что он был из д. Плес-кой, но в материалах третьей ревизии в д. Еремеевской записан «Федор Пигахин, высланной Сибирской губернии из Ыркуцкой правин-ции, лета 746 году, будучи в расколе, згорел» [25, л. 190]. Итак, Федор Пигахин был не местным, но оказался в числе организаторов То-пецкой гари не случайно, поскольку уже ранее был выслан с прежнего места жительства, возможно, как старовер, хотя это и не отмечено. Как и у Василия Чуракова, у него на следствии было названо такое название деревни, которое нигде более не встречалось.

Анализ материалов третьей ревизии показал, что в Топецкой гари погибли также крестьяне Зарецкой боярщины, хотя она и не была названа в материалах следственного дела среди волостей, крестьяне которых принимали участие в тех трагических событиях. В д. Антоновской там сгорели: крестьянин Сазон Васильев сын Салыкин 36 лет (в 1745 г.), его братья Филат 25 лет и Иван 15 лет, а также сын Филата Корнило 10 недель, разумеется, при этом погибли и женщины, которые просто не были учтены во второй ревизии. Сгорел также Герасим Петров Салыкин 23 лет, видимо, родственник Сазона Васильева. В той же деревне сгорел Степан Фотиев сын Бекетов 55 лет с сыном Никифором 16 лет. Однако Ва-сиан Степанов сын Бекетов 24 лет, также, очевидно, сын Степана Фотиева, но живший отдельно, гореть не пошел и был позднее записан в третьей ревизии 1762 г., будучи в возрасте 41 года [25, л. 221–221 об.].

В починке Рыгалинском погибли Григорий Прокопьев сын Бурмагин 39 лет 8, его брат Тимофей 14 лет и сын Александр (также 14 лет) [25, л. 222].

В д. Кучинской сгорели Кирило Ильин Силачев 25 лет и его сын Алексей 20 недель [25, л. 224 об.].

В д. Тонгаринской записан крестьянин Иван Сергеев сын Вакорин 41 года, который, как и его сын Михайло 21 года, был «отпущен по паспорту» в 1759 г., в срок не явился и «где ныне находится неизвестно», однако его младший трехлетний сын в 1746 г. «будучи в расколе згорел». Очевидно, что трехлетний ребенок не мог сам отправиться гореть, поэтому здесь незримо присутствует женщина, которая его увела с собой, скорее всего, мать, что и стало, возможно, причиной ухода затем отца вместе со старшим сыном из деревни. В той же деревне сгорел Афанасий Иванов Боровой 15 лет, у которого (что необычно) в 1762 г. записана мать, следовательно, она не сгорела и не была, видимо, инициатором самосожжения старшего сына (у нее еще оставался младший 12 лет, умерший лишь в 1759 г.) [25, л. 227–227 об.].

В д. Леонтьевской сгорел крестьянин Тимофей Семенов сын Силачев 59 лет, но его брат 36 лет и дети этого брата за ним не последовали [25, л. 230 об.].

Как видим, некоторые крестьяне Зарецкой боярщины, сгоревшие в 1746 г., принадлежали к одним и тем же семейным кланам: Салыкиных и Силачевых.

Крестьяне других волостей Подвинской четверти в Топецкой гари не участвовали, и никаких примет того, что в это время они подозрительным образом пропали, не имеется. Можно обратить внимание лишь на запись об одном крестьянине Осерецкой боярщины из д. Берковской: про Гаврилу Иванова Точилова 20 лет сказано, что он «в 748 году по некоторым делом сослан в ссылку», но причина ее не объяснена [25, л. 250 об.].

Число погибших членов семей Афанасия и Василия Чураковых, включая женщин, составило 12 человек. Кроме них мы знаем лиц мужского пола, сгоревших в Кургоминской (10 чел.), Зарецкой (15 чел.) и Конецгорской (1 чел.) волостях, всего 26 человек, которые теперь известны нам по именам. Если учесть, что женщин было более половины из сгоревших крестьян (состав семей Афанасия и Василия Чураковых это подтверждает), то это число нужно как минимум удвоить, что дает нам, включая семьи Афанасия и Василия, 64 человека.

К сожалению, в материалах третьей ревизии 1762 г., хранящихся в РГАДА, не оказалось данных по Топецкой волости. Поскольку в гари погибло около ста человек обоего пола, остается пока предположить, что остальные – приблизительно 36 человек – были крестьянами именно Топсы, где и произошла сама трагедия. Топецкая волость была наиболее населенной из волостей Подвинской четверти, поэтому такое соотношение представляется достоверным.

Результаты. Проведенный анализ дополнительных обстоятельств Топецкой гари 1746 г., предпринятый с привлечением ранее не использованных для этой цели источников, позволяет уточнить выводы, касающиеся истории этого трагического события. Если ранее можно было писать лишь об общем числе погибших, а по именам были известны только два крестьянина Кургоминской волости и один крестьянин Конецгорской волости (и родственная связь между ними не была установлена), то теперь данные третьей ревизии позволили выявить участие в тех событиях также крестьян Зарецкой боярщины и проанализировать персональный состав сгоревших крестьянских семей Кургоминской волости. К сожалению, пока не обнаружены и потому не использованы данные 1762 г. по Топсе, волости, из которой погибло наибольшее число крестьян.

Крестьяне гибли семьями, сразу несколькими поколениями. Уничтожались целые ветви часто больших крестьянских родов. Активную роль в уходе гореть играли женщины. Дети обычно шли вместе с родителями или старшими братьями. Но самосожжение брата не всегда влекло гибель другого брата, если они были взрослыми (не детьми), и их потомству могла быть суждена долгая жизнь. Также старшие члены семьи не всегда гибли вместе с младшими, о чем говорит, например, история семьи Василия Чуракова. Трагедия его дальнего родственника Афанасия Чуракова позволяет понять некоторые механизмы, приводившие крестьян в скит, подготовленный к сожжению.

Несмотря на неточности в сведениях о возрасте крестьян и расхождения в названиях их деревень, данные государственных описаний подтверждают показания, полученные в ходе следствия по поводу Топецкой гари. Соединение этих источников и их последующая критическая интерпретация дают возможность проследить семейные связи участников гари, протянуть линии крестьянских родов от одного описания к другому, оживить сведения переписных книг и материалов ревизий и выйти на более глубокий уровень понимания крестьянской жизни на Русском Севере в середине XVIII века.