Традиционные представления хакасов о собаке (конец XIX - середина XX века)

В традиционном мировоззрении хакасов особое место отводилось представлениям о собаке (хак. адай , iт ). Термином «традиционное мировоззрение (представления)» мы обозначаем характерный для конца XIX – середины XX в. комплекс архаических воззрений и обрядов, «передаваемых из поколения в поколение». В данный период мифологические представления и обрядность имели наиболее широкое бытование в жизни народа. Впоследствии в силу объективных причин их мифо-ритуальный комплекс был существенно редуцирован. Однако его отдельные элементы в виде реликта сохраняются и в наши дни.

В культуре хакасов собака входила в круг доме-стицированных животных адай-хус (букв. ‘собака-птица’) [Бутанаев, 1999, с. 18; Хакасско-русский словарь, 2006, с. 30]. В героической эпике и мифах этого народа лай собак и рев животных наряду с горящим очагом были одним из основных маркеров ойкумены и важнейшим показателем стабильности жизни людей [Ах пора…, 2007, с. 97; Алтын Тайчи…, 1973, с. 35; Бутанаев, Бутанаева, 2010, с. 71]. Собака, будучи домашним животным, была тесно связана с системой жизнеобеспечения человека. Ее использовали для охраны жилища и домашнего хозяйства. Эта функция собаки нашла отражение в хакасском фольклоре. В сказании о богатыре по имени Ах Молат делается акцент на наличие у героя сторожевого пса: «Была у него одна только черная собака, верный страж всего стойбища» [Трояков, 1991а, с. 148].

Собака являлась незаменимым помощником при выпасе скота. Отдельные пастушеские собаки могли самостоятельно управлять стадом, при необходимости искусно маневрировать – прогонять гурт, производить развороты, разделять животных, находить и возвращать отошедших и др. Собаке отводилась особая роль на охоте [Ярилов, 1890, с. 98–100; 1899, с. 256]. В прошлом она наряду с охотничьим снаряжением и конем была неотъемлемой составляющей промысловой деятельности. Енисейский губернатор А.П. Степанов, описывая быт хакасов в XIX в., отмечал: «Татары (хакасы. – В.Б. ) поднимаются на охоту дружно, большими обществами и всегда налегке, несмотря на продолжительное отсутствие из своего кочевья. Несколько заводных лошадей или просто своя верховая, котел, кое-какой запас для пищи, винтовка со всем снарядом и собака – вот все, что они имеют с собой» [1997, с. 77]. Среди охотников высоко ценились со-

Археология, этнография и антропология Евразии 2 (50) 2012

баки сагайской и тоджинской охотничьих пород. Эти обладатели бесстрашного характера были невысокого роста, с острой лисьей мордочкой и стоячими ушами. Они умело загоняли зверя на дерево или в камни и сторожили его до прихода охотника [Яковлев, 1900, с. 64]. С такими собаками предпочитали охотиться и на медведя. А.А. Ярилов отмечал: «На медведя ходят с собаками, артелью в 3–7 человек, с Успенья до Покрова. Хороших собак на медведя очень мало, и они ценятся дорого. Один из рассказчиков купил, напр., такую за пять рублей» [1890, с. 98]. Наличие собаки (и коня) подчеркивало материальную состоятельность человека. У хакасов есть такая поговорка, характеризующая убогость жизни человека: Ат палFачац сарчы-ны даа чоFыл, yрiп сыхчан адайы даа чоFыл - ‘У него нет даже коновязи, куда привязывают коня, у него даже нет лающей собаки’ [Бутанаев, 1999, с. 109].

Включенность собаки в жизнь и быт людей получила отражение в мировоззрении и обрядовой практике хакасского народа. Символическое и ритуальное значение собаки у хакасов было велико. Однако отношение к этому животному нельзя считать однозначным, в сознании народа оно наделялось, как правило, амбивалентными характеристиками.

Собака как положительный персонаж

Собака пользовалась особым уважением благодаря практической пользе, которую она приносила человеку. В этом животном больше всего ценились такие качества, как ум, преданность, сила, выносливость и др. Мифологическим сознанием собаке нередко приписывались черты, присущие самому человеку, – сознание, воля, любовь и т.п. Почтительное отношение к этому животному нашло отражение в поговорках: АлFан хатыца iзенме, азыраан адайFа iзенiс - ‘Не надейся на взятую жену, надейся на вскормленную собаку’, Чабал кiзiдец чоргенче чахсы адайнац чор - ‘Чем дружить с плохим человеком, лучше ходить с хорошей собакой’ [Бутанаев, Бутанаева, 2008, с. 259, 273, 277, 297]. Не случайно в хакасском мифе о происхождении человека именно собаке было поручено охранять слепленные богом из глины тела первых людей [Бур-наков, 2006, с. 70; Бутанаев, 2003, с. 110–111]. Отметим, что подобные мифы были распространены среди алтайцев, монголов и самодийцев [Потанин, 2005, с. 219, 222; Вербицкий, 1993, с. 114; Пелих, 1972, с. 341; Байдак, Максимова, Тучкова, 2010].

Идея взаимозависимости и тесной связи собаки и человека прослеживается в мифе о первом хлебе. Благодаря заступничеству собаки, говорится в мифе, удалось сохранить некоторые злаковые растения, которые позже хакасы стали называть адай yлyзi - ‘собачья доля’ [Бутанаев, 2003, с. 111–112; Бурнаков, 2006, с. 135]. Данный миф стал основой для формирования убеждения, что «собак надо сытно кормить, иначе не будет хорошей жизни» [Бутанаев, 2003, с. 112]. На семантическую связь собаки и хлеба недвусмысленно указывает загадка: «Если выйдет на улицу - сворачивается калачом, если войдет в дом – сворачивается пирогом (собака)» [Бутанаев, Бутанаева, 2008, с. 325]. Похожие воззрения зафиксированы у чувашей [Салмин, 2011, с. 124–125], алтайцев [Муйтуева, 2004, с. 147–148], монголов [Потанин, 2005, с. 352–353].

Согласно верованиям хакасов, собака могла принести талан – ‘счастье, удачу’. В фольклоре весьма распространен такой сюжет: герой за предоставленную услугу духу-хозяину воды (горы) или другому мифическому персонажу в качестве вознаграждения получает (чаще – выбирает сам) маленького невзрачного щенка (собаку). Это животное является воплощением талан для фольклорного персонажа. В дальнейшем щенок (собака) чудесным образом преображается в прекрасную деву, становится супругой героя и приносит ему счастье и богатство [Потанин, 2005, с. 622–624; Бутанаев, 2003, с. 32; Охотник…, 2006]. Аналогичные фольклорные сюжеты известны у шорцев и северных алтайцев [Дыренкова, 1940, с. 239; 1949, с. 131].

По мифологическим представлениям, отдельные собаки могли свободно перемещаться в воздушной и водной среде. Воплощением данной идеи был известный среди хакасов мифологический персонаж – крылатая собака Хубай-хус (‘птица Хубай’). Считается, что она появилась из яйца турпана (вид уток). Благодаря своим чудесным способностям Хубай-хус стала непревзойденной охотничьей собакой. Она могла преследовать добычу как на земле, так в воде и небе. Крылатая собака принесла в дом своего хозяина достаток и процветание. После смерти она вознеслась на небо и превратилась в созвездие Ориона ( Адай Yлгерi )* [Катанов, 1907, с. 270–271; Аат палазы…, 1957; Бутанаев, 2003, с. 49, 73–74]. Воззрения о крылатой собаке находят параллели в самодийской и иранской мифологии [Байдак, Максимова, Тучкова, и др., 2010, с. 98; Тревер, 1933].

В фольклоре хакасов собака, как и конь, выступает незаменимым и верным другом и советчиком человека [Трояков, 1991б, с. 67]. Она помогает герою во всех испытаниях, нередко спасает ему жизнь. Так, в богатырском сказании «Чил Саппа» собака Ах адай ‘Белая собака’, преодолев все препятствия, отыскивает волшебное средство и оживляет доброго богатыря [Май-ногашева, 1982, с. 57–58]. В эпосе «Хан позырах аттығ хан Мирген» (‘Хан Мирген на кроваво-рыжем коне’) собака, именуемая Хара адай (‘Черная собака’), помогает герою добыть шкуру алабарса – мифического тигра, которая надежно защищает от врагов и болезней [Хан позырах…, 1968, с. 28–29]. В мифе об охотнике по имени Хубачах его незаменимыми помощниками выступают две собаки рыжей и черной масти [Хубачах, 2006]. В героическом сказании «Хан-Тонис на темно-сивом коне» неутомимым проводником героя является собачонка с подпаленным боком:

Трижды затем подняться скакун попытался,

С великим трудом,

Расставляя копыта, поднялся,

За собачонкой немедля заторопился,

У черной войлочной юрты остановился [Баинов, 2007, с. 49].

В хакасском фольклоре собаке отводится роль не только помощника героя. Нередко она выступает в качестве главного персонажа – воина. Образ собаки-воителя, как правило, символизирует мужское начало и соотносится с бесстрашным могучим богатырем ( алып, матыр ). Так, в героическом сказании «Хубан Арығ» представлена Алтын тукт1г ах адай - ‘Белая собака с золотой шкурой’, которая в нужный момент превращается в богатыря и ведет непримиримую борьбу с врагами:

Алтын тукт1г ах адай,

Алтын хуйахтыF алыпха хубулып, ХанныF чаанац чаалазып тудысхан.

Аар парза, алтон алыптыц

Пеер айланза, читон алыптыц тынын усче

‘Белая собака с золотой шкурой,

Обернувшись богатырем в золотых доспехах, Вступила в кровавую битву,

В одну сторону ринется –

Шестидесяти богатырям обрывает жизнь,

В другую сторону устремится – Семидесяти богатырей лишает жизни’

[Хубан Арығ…, 1995, с. 60–61]*.

В фольклорном произведении «Кÿмÿс-Иргек» богатырь Хан-Мирген принимает облик красной собаки [Потанин, 2005, с. 618–622]. Стоит отметить, что в эпических произведениях типичными являются выражения, в которых образы собаки и мужчины-воина семантически связаны друг с другом, например, в эпизоде вызова богатыря на поединок:

Удур урер адайы пар ба,

Удур сыFар ир пар ба?

‘Есть ли лающая навстречу собака,

Есть ли мужчина, выходящий на встречу?’

[Ах пора…, 2007, с. 116].

Удур урер адай пар ба,

Удур тапсир ир пар ба?

‘Есть ли лающая навстречу собака,

Есть ли бранящийся мужчина, выходящий на встречу?

[Iкi ах…, 1968, с. 126].

В эпике сражающиеся богатыри часто отождествляются с дерущимися собаками: два богатыря, как злые собаки, дрались, как злые собаки, друг друга схватывают [Дыренкова, 1940, с. 92, 106], рычит, как голодная собака, бросается, как голодный волк [Бута-наев, Бутанаева, 2008, с. 51]. Двуединый образ мужчины-воина и собаки убедительно показан в хакасской пословице: Ир к1з1нщ бл1м1 - адай бл1м1 - ‘Смерть мужчины – что смерть собаки’ (т.е. в схватках с врагом) [Там же, с. 261, 280]. Сравнение поведения воина с отдельными повадками собаки передает также загадка: Хыйт итч1к, хылызынац алчых - ‘Схватил саблю и со словами хыйт побежал’ (собака с поднятым хвостом) [Катанов, 1907, с. 239]. Отношение образа собаки к военному делу, в частности к оружию, выявляется в следующей загадке: есть голубая собака, никогда не потеющая (ружье) [Там же, с. 291]. На магическую связь этого животного с оружием указывает также поверье хакасов о том, что «испорченное ружье исправляется, если выстрелить из него в собаку» (Архив РГО. Разряд 64. Оп. 1. Д. 29. Л. 24).

Образ собаки присутствует и в генеалогическом предании о происхождении хакасского сеока (рода) Том и фамилии Мойнагашевы. В нем говорится, что собака по имени Мойнах (‘Белошейка’) обнаружила на берегу р. Томь младенца, от которого впоследствии произошли представители этого рода и фамилии [Бу-танаев, Бутанаева, 2010, с. 129]. Имя Адай (‘собака’) было довольно распространенным у хакасов [Карачаков, 2004, с. 7–8; Бутанаев, Бутанаева, 2010, с. 60, 149; Кустова, 2000, с. 66]. Не вызывает сомнения, что это слово явилось основой хакасской фамилии Адаяковы (букв. ‘Собачкины’).

Собака играла важную роль в продуцирующей магии и обрядах, направленных на воспроизводство жизни, в частности в свадебных ритуалах. В прошлом у хакасов новобрачные молились солнцу и луне, после чего заходили в юрту отца жениха. Здесь на разостланный подол одежды невесты клали семь дощечек (тахпай), обмазанных обрядовой пищей в виде каши (поча потхы). Подводили собаку и принуждали съесть предложенное блюдо со словами: пала арыгы - ‘это детский кал’. После этого произносили благословление молодоженам: Алныц идег1цер пала пассын, киз1н идегщер мал пассын! - ‘Пусть ваш передний подол топчут дети, пусть ваш задний подол топчет скот!’ [Яковлев, 1900, с. 84; Бутанаев, 2003, с. 63]. В свадебных песнях, исполняемых женихом, всегда был образ собаки [Катанов, 1907, с. 260; Бутанаев, Бутанаева, 2008, с. 75]. Сходную функцию выполняла собака в свадебных обрядах бурят. По сообщению М.Н. Ханга-лова, у унгинских бурят по обычаю родители невесты подносили ленты и платки покровителю брачующихся, родственникам, гостям, а также надевали на шею собаке ошейник из красного сукна. Нижнеудинские буряты перед одним из важнейших свадебных ритуалов – расплетением кос неве сты в доме ее родителей – на шею собаке подвязывали ленту белого цвета [Хангалов, 1959, с. 83, 112].

В традиционной культуре, как отмечалось, собака наделена охранительной функцией. Причем она была призвана охранять человека и его жилище не только от реальных врагов – чужих людей и вредоносных животных. Согласно традиционным представлениям хакасов, важнейшее назначение собаки – оберегать хозяев от негативного воздействия потусторонних сил и изгонять злых духов. Хакасы с почтением относились к собаке с двумя цветовыми пятнами над глазами, создающими эффект четырех глаз. Ее называли торт харах - ‘четырехглазка’. Считалось, что такая собака приносит своим хозяевам счастье, может видеть иной мир и надежно охраняет жилище и его обитателей от вредоносных сил. Торт харах запрещалось держать на цепи. В.Я. Бутана-ев отмечает: «До сих пор хакасы уверены в особом зрении собаки, которая может видеть народившийся месяц в первый день новолуния или месяц на ущербе в последний день старой луны и другое» [2003, с. 63].

Собака являлась важнейшим участником обрядов, связанных с детским циклом. Существовала примета: если после рождения ребенка люди, выйдя из дома на улицу, первой встретят собаку, то это принесет младенцу большую удачу. Он будет жить долго и счастливо [Кустова, 2000, с. 65]. Первые экскременты ребенка ( хара тоFы ) отдавали на съедение собаке. При изготовлении колыбели подводили пса и давали ему слизать сметанную кашу ( потхы ), намазанную на желобок для стока мочи. Перед тем, как положить ребенка в колыбель, в нее укладывали щенка, чтобы он ее обжил. Первую распашонку на малыша надевали, предварительно накинув ее на щенка. Эта одежда получила название адай когенег1 - ‘собачья рубашка’. Повитуха, приглашенная на обряд, благословляла: Адай когенегш киз1рчеб1с. Адай осхас пик соохха пик, кулук ползын ! -‘Мы надеваем на тебя собачью рубашку! Будь таким же крепким и выносливым, как собака!’ [Бутанаев, 2003, с. 63–64]. Это ритуальное действие символизировало очищение и магическую передачу описанных качеств собаки ребенку. Подобный обрядовый комплекс был у алтайцев. Прежде чем положить первенца в люльку, в нее помещали щенка и качали в ней 3 раза. С этого момента к щенку в семье относились особо, кормили его до старости [Дьяконова, 2001, с. 153–154].

Хакасы верили, что если собаке дать выпавший молочный зуб, спрятанный в хлебный мякиш, и произнести: Чабал т1зим алып ал, чахсы т1з1 пир - ‘Возьми плохой зуб, а взамен отдай хороший’, то у ребенка вырастут красивые и крепкие зубы (ПМА). Когда замечали, что ребенок во сне скрипит зубами, то ему на шею вешали шнурок, сплетенный из собачьей шерсти, с нанизанным клыком марала [Бутанаев, 1996, с. 142].

Подобные обряды бытовали и у алтайцев [Дьяконова, 2001, с. 145, 148].

По традиционным представлениям хакасов, собака должна охранять душу ребенка, которая, как считалось, вечером выходит из тела. Поэтому, если младенец чихнул вечером, то произносили заклинание: Сохыр адай кочиин чалFа ! - ‘Лизни зад пестрой собаки!’. Такое же заклинание ( адай кодш чалFа ! - ‘лизни зад собаке’) звучало, когда малыш сильно зевал [Бу-танаев, 2003, с. 64]. В семье, в которой часто болели и умирали дети, новорожденному в целях защиты шили специальный чехол из выделанной шкуры собаки [Бу-танаев, 1988, с. 218]. Следует заметить, что из собачьей шкуры хакасы, вероятно, надеясь на ее защитномагические свойства, нередко шили одежду и обувь и для взрослых [Патачаков, 1958, с. 75].

Собаке приписывали знание целебных средств и способность избавлять от некоторых недугов. В народе говорят: Адай отчыл поладыр - ‘Собака является знатоком лекарственных растений’ [Бутанаев, 1999, с. 75]. Необходимо отметить, что слово адай присутствует в названиях отдельных лекарственных и пищевых растений, например, ковыль - адай от - ‘собачья трава’ (Архив РГО. Разряд 64. Оп. 1. Д. 29. Л. 18), кандык – адай т1з1 - ‘собачий зуб’ [Спасский, 1818, с. 182; Потапов, 1953, с. 62], черемуха - адай нымырты - ‘собачья черемуха’ (разновидность этого растения с сухими плодами), дикий чеснок, растущий в степи, - адай чама-зы – ‘собачий чеснок’ [Бутанаев, 1999, с. 70, 209], шиповник - адай тунчуFы - ‘собачий нос’ (ПМА).

Для избавления от волчанки, известной у хакасов как 1т 1ск1н , собачьим или волчьим хвостом натирали тело [Бутанаев, 2003, с. 66]. Хакасы не употребляли в пищу собачье мясо (это отмечали исследователи [Яковлев, 1900, с. 45]), однако в лечебных целях они использовали отдельные органы и биологические субстанции собаки. Так, для лечения легочных заболеваний применяли собачий жир ([Карачаков, 2004, с. 41], ПМА), для быстрого заживления раны ее по сыпали пеплом от собачьей шерсти [Бутанаев, 1999, с. 72]. Считалось, что, облизывая больное место, собака помогала избавиться от некоторых кожных заболеваний. При лечении суставов и радикулита использовалась собачья шерсть (ПМА). Для лечения стоматита ( ап-сыл ) применяли текстулы кастрированного кобелька. Лечебным действиям придавалась магическая форма. Взамен полученного «лекарства» псу засовывали в пасть сало. При этом читались заклинания, обращенные к духу-хозяину болезни Апсыл-хану [Бутанаев, 2003, с. 99]. При лечении коровьего вымени молоко выдаивали через специальный камень с отверстием посередине (утт1г тас ) и отдавали собаке [Катанов, 1907, с. 558; Бутанаев, 2003, с. 57].

Общественное сознание высоко оценивало утилитарную и обрядовую функции собаки. У хакасов хо- рошая собака считалась одним из лучших подарков, которые преподносили при сватовстве и в других торжественных случаях [Яковлев, 1900, с. 64]. Высокий сакральный статус собаки нашел проявление в ритуальной практике клятвы (присяги), известной в исторической литературе как шерть. Обычно люди клянутся самым дорогим и возвышенным, что у них есть, искренне боясь потерять это либо получить наказание. Клялись, как правило, своей жизнью, богом, матерью, родителями, детьми, честью, своей землей, здоровьем и др. В прошлом у хакасов к числу сакральных объектов клятвы относилась и собака. В исторических документах XVII в. дается краткое описание принятия присяги: «А шерть шертовали съехався к лутчему кыргыскому князцу х Коджебаю в улус перед отпуском Дмитреевым в месяц июне под полы убив собаку и вы-точа кров и тое свежую собачую кров пили» (цит. по: [Потапов, 1957, с. 22]). Вместе с тем в общественном сознании хакасов собака нередко оценивается как «черное животное» (Архив МАЭ РАН. Ф. 5. Оп. 6. Д. 20. Л. 35).

Собака как нечистое животное

В языке и фольклоре хакасов имеется немало бранных выражений с ключевым словом «собака». Существительное адай (im) и глагол адайлан (‘собачиться’) уже сами по себе обозначают эмоциональную брань [Алтын Арыг, 1987, с. 10–11, 59; Алтын Тайчи…, 1973, с. 13; Алтын Чÿс…, 1958, с. 14, 35, 41, 45; Чертыкова, 2005, с. 16]. Народом выделяются такие отрицательные качества собаки, как агрессивность, злость, жестокость, неуживчивость, трусость, неблагодарность, подлость, слабоумие и т.д. Они нашли отражение в хакасской лексике и фольклоре: адай сырай - ‘страшный’ (букв. собачья морда), адай чарымы – ‘негодяй, подлец’ (букв. собаки половина, часть), адай чурек -‘злой, жестокий человек’ (букв. собачье сердце), адай чус - ‘негодяй, бессовестный человек’ (букв. собачья морда), адайға [даа] санабасха – ‘относиться к кому-либо с пренебрежением’ (букв. собакой [даже] не считать) [Боргоякова, 2000, с. 14], будучи богатырями, как мы, подобно собакам, выйдем из кочевья и вернемся с дороги [Катанов, 1907, с. 299], и чего народ ты задираешь, как собака злая у дороги [Сарыг-Чаны-вар..., 1991, с. 86], глаза худого человека, оказывается, бывают похожи на собачьи глаза [Катанов, 1907, с. 396–397], ты поступаешь, словно безрассудный пес [Бутанаев, Бутанаева, 2008, с. 56], адай чил аахтаба -‘не кричи, словно собака’ [Ах пора…, 2007, с. 117], адай табан, im табан - ‘собачье отродье’ (букв. собачья подошва – бранные слова, употребляемые в отношении противников), адай осхас хапхычыл - ‘словно собака кусачая’ (о сварливых, злых людях), сут icкeн адай чiли, чыймыйча - ‘притих, словно собака, попившая молоко (о сделавших тайком какое-нибудь дурное дело)’ [Унгвицкая, Майнагашева, 1972, с. 123, 262], адай чiли ирепча - ‘как собака, гавкает’ [Стоянов, 1988, с. 579], адай урче, чил хаапча (пeрiнчeк ипчi) -‘собака лает, ветер подхватывает (о ворчливой, сварливой бабе)’, imчe изi чоFыл, адайча аFылы чоFыл -‘у него нет разума даже, как у собаки, у него нет мыслей даже, как у пса’, кок адайча кбгic чох, cарыF адайча cаFыc чох - ‘безмозглый человек, словно серый пес, не мыслящий человек, словно желтая собака’, тосхан адай ээзiнe урчец - ‘сытая собака на хозяина лает’, чабал адайны азырза - ээзiнeурeдiр, чабал паланы оскерзе, пабазыныц чуртыца харазадыр - ‘если плохую собаку накормишь, то будет лаять на хозяина, если плохого ребенка вырастишь, то будет стремиться отобрать отцовский дом’, чабал адайныц палазы коп, чахсыни пiр-iкi - ‘у плохой собаки щенков много, а у хорошей – один-два’ [Бутанаев, Бутанаева, 2010, с. 259, 262, 264, 269, 273, 276, 281, 284, 292, 297].

В бытовой речи и фольклоре хакасов, как видим, образ собаки часто носит негативную, а порой и уничижительную окраску. Стоит добавить, что в культуре хакасов внебрачный ребенок ( сурас ), а также человек, не имеющий данного родителями имени и не знающий своих предков, соотносился с безродной собакой и был объектом насмешек: Ады чох адай, адазы чох сурас - ‘собака без имени, сураз без отца’; immeн туган im табан - ‘сучий сын, родившийся от собаки’, mолFай аFаcmыц бзeнi, ады чох адай - ‘сердцевина скрученного дерева, безымянная собака’, пачазы чох адай – ‘не имеющая свояка собака’ [Катанов, 1907, с. 263, 391; Бутанаев, 1999, с. 39, 77; Бутанаев, Бута-наева, 2008, с. 277, 336; Хара тораттығ…, 2007, с. 32; Хара Молат, 1993, 123 с.; Iкi ах…, 1968, с. 147; Хан позырах…, 1968, с. 23]. Собака сама по себе являлась объектом для шуток, например, в поговорке Озырых-чы кiзiнi адай сурчец, хатхыраачы хысты ир сурчец -‘За человеком, испускающим газы, гоняются собаки, за хохочущей девушкой гоняются мужчины’ [Бутана-ев, Бутанаева, 2008, с. 265, 285].

В мировоззрении хакасов выражение «собачья жизнь» (адай чуртазы) - часто встречаемая метафора, обозначающая жизнь, полную страданий и лишений. Например, когда имеют в виду плохую долю, говорят: адай кунiнeц чуртапча - ‘живет собачьей жизнью’ [Бутанаев, 1999, с. 18], im айаFынац ас чiдiм, iцe кбзiнeц кун кбрдiм - ‘я ел пищу из собачьей чашки, я видел солнце через угольное ушко’ [Катанов, 1907, с. 217; Бутанаев, Бутанаева, 2008, с. 262, 281]. Параллели между образом жизни, питанием нищенствующих людей с «собачьей долей» нашли отражение в материалах исследователей XIX в.: «После обеда остатки идут собакам, а часть сидящему у дверей гостю» [Щукин, 1847, с. 282]; «Не успеет мясо свариться, как его распределяют между гостями, и делают это тоже хозяин, почетный го сть и хозяйка. Оделив им всех гостей, бросают оставшиеся куски к двери; их жадно ловят ожидающие там голодные бедняки, но часто им приходится драться за них с собравшимися здесь же собаками» [Радлов, 1989, с. 167].

В основе использования хакасами образа собаки в негативном смысле, вероятно, лежат наблюдения о присущих этому животному биологических особенностях, образе жизни и повадках. Другая причина восприятия собаки в негативном ключе – на наш взгляд, влияние на мировоззрение хакасов мировых религий, в частности, христианства (православия). В народном православии собака чаще рассматривается как подлое, греховное, а нередко и бесовское существо [Успенский, 1994, с. 95, 120]. «Собаку считали символом бесстыдства и низшим пределом пороков, что нашло отражение в пословицах “песьи глаза не знают стыда” и “собачьей свадьбы не надо портить”» [Орел, 2008, с. 229]. Слова и выражения «пес», «пес смердящий», «пес шелудивый», «песья голова», «пес его задери», «собака», «собачий выродок», «ублюдок собачий», «бред собачий», «гон собачий», «не твое собачье дело», «сука», «сукин сын», «сучий потрох», «ненасытный кобель», «шалава» и т.д. в русской народной культуре, как правило, употреблялись в качестве бранных. При известии о внезапной гибели презренного человека обычно произносились выражения: «собаке – собачья смерть» или «подох, как собака». В.И. Жельвис, анализируя восприятие собаки в разных этнокультурных традициях, сообщал: «На протяжении многих столетий собака на Руси была символом юродства и отчуждения. Одним из самых унизительных наказаний считалось избиение дохлой собакой. Физический контакт с собакой может вызвать чувство брезгливости» [1984, с. 137–138]. Формированию негативного образа собаки на Руси, вероятно, способствовало то, что собачьи головы носили опричники Ивана Грозного, «прославившиеся» своей безмерной жестокостью и кровожадностью. Собачья голова, притороченная к седлу коня опричника, символизировала фанатичную преданность царю, а также способность «вынюхивать» врагов и беспощадно карать (загрызать) их подобно этому животному.

В культуре хакасов негативное восприятие собаки складывалось с учетом того, что это животное является всеядным хищником, нередко падальщиком. Наблюдения о кровожадности собаки получили выражение в следующей мифо-поэтической формуле: Адай чалгир ханы халбаан - ‘Не осталось даже крови, которую бы слизала собака’ [Алтын Чÿс…, 1958, с. 46]. В этой связи вызывают большой интерес замечания известного немецкого исследователя XVIII в. И. Гмелина, касающиеся кызыльцев*: они «не имеют ни одной овцы; они говорят, что у них овец истребляют собаки» (цит. по: [Ярилов, 1899, с. 11–12]). Представления о кровожадности собак нашли отражение в фольклоре, например, в «Песне служанки принцессы Кобирджин-хыс»:

Если хватит наших сил, То достигнем нашего отечества – долины Абакана.

Если не хватит наших сил, То станем кормом для собак [Бутанаев, Бутанаева, 2008, с.256–257].

Всепожирающая сущность собаки показана в распространенном устойчивом выражении: алыF пазым адай чiзiн - ‘пусть собака съест мою глупую голову’ [Боргоякова, 2000, с. 56]. Весьма символично отождествление образа собаки с отдельными паразитами, выявляемое в следующих загадках: Халын mайFа аразанда табызы чох адайлар чорче (nim) - ‘В непролазной тайге бродят безголосые собаки’ (вши), Чыс аразында ут чох адай чорче (nim) - ‘В черневом лесу ходят безголосые собаки (вши)’ [Бутанаев, Бутанаева, 2008, с. 307, 324], ‘У дерева нет сердцевины, а у собаки голоса (дерево – волосы, собаки – вши)’ [Катанов, 1907, с. 369].

Ввиду биологических особенностей собака в определенной степени воспринималась как нечистое животное. Запрещалось ее присутствие при проведении коллективных обрядовых действ – жертвоприношения духам гор ( mаF тайы ) и небу ( mигiр тайы ) [Островских, 1895, c. 337; Катанов, 1897, с. 34, 40; Бутанаев, 2003, с. 169], а также семейно-родовых обрядов, например, при кормлении тосов - духов предков [Катанов, 1907, с. 411] и почитании божества огня [Яковлев, 1900, с. 108]. Сходные нормы и предписания имели место и в алтайской культуре [Потанин, 2005, с. 80].

Собака как инаковое существо

Оппозиция «свой/чужой» является важнейшей структурообразующей категорией традиционной культуры. Образ собаки занимал промежуточное положение в данном противопоставлении. Собака в равной мере могла принадлежать к сфере как своего, так и чужого. В мифологическом сознании она, будучи домашним животным, воспринималась как «своя». Вместе с тем как нечистое животное собака относилась к разряду «чужой». Имея пограничный статус, собака выступала в роли медиатора и психопомпа. Так, в сказании «Кю-релдей-Мирген» Черная собака с огненными глазами и окровавленной пастью (Хара адай от харахmыF ханныF тумзух), проглотив героя, перемещает его в потустороннее пространство – «по ту сторону семи земель на высокую белую гору». В данном произведении весьма примечателен сюжет возвращения богатыря Кан-Миргена из иного мира, вполне сопоставимого с его мистическим перерождением. Приведем интересующий нас отрывок: «Осторожно он (Кюрел-дей-Мирген. – В.Б.) укрепил кольцо вокруг рта собаки, цепь – вокруг шеи и крепко связал ей ноги; вынувши свой меч, он распорол собаке брюхо. Изнутри ее вышел невредимым Кан-Мирген; потеря случилась только в волосах, более ничего не оказалось. Тотчас же Кюрелдей-Мирген, взявши его, очистил богородскою травою и морскою водою; поэтому Кан-Мирген снова нашел волосы. После этого Кан-Мирген сильно хвалил Кюрелдей-Миргена за то, что он возвратил ему жизнь» [Катанов, 1907, с. 220–225]. В другом фольклорном произведении встречается такой сюжет: герой, отправляясь в Нижний мир, берет с собой череп собаки (адайны^ хуу пазы) - чтобы преодолеть страх и встретиться с умершими людьми. С черепом происходит метаморфоза. Перед обитателями потустороннего мира предстает грозная собака [Охотник, 1956, с. 42–49]. В сказании «Кÿмÿс-Иргек» «красная собака» переправляет героев в Нижний мир [Потанин, 2005, с. 619–620]. В богатырском сказании «Ала Хартыға» фигурируют «семь собак с медными языками и железными когтями». Они находятся в золотой горе на привязи. Став хозяином этих мифических существ, герой получает бессмертие и счастье, но это таит в себе большую опасность. Собаки в любой момент могут сорваться с цепи и погубить весь мир [Титов, 1856, с. 187–226; Потанин, 2005, с. 736].

Собака, наделенная качествами медиатора, нередко использовалась в обрядах, связанных с гаданием [Бу-танаев, 2003, с. 65]. Ее поведение получило отражение в приметах: «Если собака будет есть зелень или у нее будет громко урчать в животе, будет дождь» [Катанов, 1897, с. 60], если собака сворачивается клубком и прячет нос – к похолоданию (ПМА). Считалось, что собака была вестником смерти. «У нас простой народ верит, что если воет собака, то непременно предвещает чью-нибудь гибель, и приговаривают, чтобы она выла на свою голову» [Титов, 1856, с. 225–226]. Жители Июс-ских степей в Хакасии верили, что если из Сараадай кол (‘Озеро желтой собаки’) слышится собачий вой, значит, кто-то умрет [Бутанаев, 2003, с. 62]. Аналогичные представления встречаются у алтайцев. Считается, что «воющая собака чует смерть» [Муйтуева, 2004, с. 147]. Включенность образа собаки в сферу смерти и похоронной обрядности обнаруживается и в следующей загадке: АдайаFы хомзынып урчед1р, коспечен ааллыF к1з1 турбинча - ‘Собачка жалобно лает, а человек некочующего селения не встает (плач по умершему на кладбище)’ [Бутанаев, Бутанаева, 2008, с. 316, 336].

Хакасы предпочитали держать дома черных и белых собак. Остерегались собак желтой и мухоротой масти. Такое отношение сложилось якобы из-за страха перед мифическим персонажем по имени Сараадай-хан (‘Царь желтых собак’), который был главой всего собачьего мира. Согласно верованиям, он имел собачье туловище и человеческую голову Сараадай-хан находился в царстве умерших душ, где вершил суд и карал виновных. Люди полагали, что неприкаянная душа хубай человека, погибшего вдали от родного дома, а также душа замученной собаки аан в образе пса (чаще желтого) приносит людям вред [Там же, с. 62, 64, 88]. Связь образа собаки с миром мертвых прослеживается в хакасской мифологии: сыновья Узут-хана - главы царства умерших Ускер Молат и Хара Мотегей - изображены как существа с собачьими головами [Там же, с. 106]; уузутов несли службу пестрые собаки [Бутана-ев, 2006, с. 143]. Кроме того, было распространено убеждение, что духи гор (таг ээлер1) могли показываться людям в образе желтых собак [Катанов, 1909, с. 270].

Таким образом, собака выступает одним из воплощений демонического мира. Как отмечал Н.Ф. Катанов, духи со злой душой могли превращаться в собак [1907, с. 218]. По народным представлениям, нечистая сила айна довольно часто принимает облик черной собаки [Кастрен, 1999, с. 220–221; Бурнаков, 2006, с. 71]. Согласно сведениям В.Я. Бутанаева, зловредный дух салдыма «появляется только ночью, в виде бегающей по улице черной собаки с бубном в лапах», а «бесовское отродье “пух” могло показываться, в том числе и в виде четырехглазых черных собак» [2006, с. 66–67]. В мифологии хакасов выделялись такие демонические персонажи, как мохсағалы с собачьими чертами. Они имели человеческое тело и голову пса [Бутанаев, 2003, с. 108]. Отождествление собаки с нечистой силой прослеживается и в русской культуре. В.И. Жель-вис отмечал: «Собака в народном сознании могла успешно конкурировать с чертом. Ср.: “Черт с ним!” – “Пес с ним!”, “Черт его знает!” – “Пес его знает!” и даже “Ну его к чертям собачьим!”» [1984, с. 138].

Способность собак кусать мифологическим сознанием рассматривалась как нанесение не только физического, но и мистического вреда. В народе верили, что «кого во сне укусит собака, значит, тому напакостит дьявол; убить собаку, значит, не хворать» [Катанов, 1907, с. 592]. В культуре хакасов укус бешеной собакой воспринимался как тягчайшее осквернение. Для избавления от скверны и болезни человеку предписывалось в течение 40 дней жить подаянием. В сопровождении близкого человека он, двигаясь вверх по реке, должен был посетить 40 юрт и в каждой из них трижды посолонь обойти очаг и наступить на золу со стороны дверей 3 раза. В конце пострадавшему предстояло трижды обойти 40 тополей [Катанов, 1893б, с. 536; 1897, с. 53, 62, 75; Бутанаев, 2003, с. 64–65]. При укусе не бешеной собакой опять-таки применялась народная магия: «Старуха берет наперсток, и, держа его тремя пальцами, прикладывает три раза к больному месту и говорит: “О, собака, возьми свою пакость, отвлеки свое злодеяние, да не ноет сие место и да не болит никак!”» [Катанов, 1899, с. 394].

Хакасы, осознавая демоническую сущность собаки, во время грозы всегда выгоняли ее из юрты. Они объясняли это тем, что «дух неба не любит собаки» [Катанов, 1896, с. 424]. Данный обычай основывался на вере в то, что за собакой (или в ней) могла прятаться нечистая сила айна , а Худай (Бог) при всяком удобном случае старается поразить ее молнией [Попов, 1884, с. 46; Катанов, 1897, с. 52]. Подобные представления отмечены у бурят: Тэнгри всегда старается поразить молнией злого духа Арахын-Шиткура, который часто скрывается под видом собаки [Потанин, 2005, с. 141].

Среди хакасов было распространено убеждение в том, что мистическая сила собаки (в частности, ее визг и лай) могла помочь во время солнечного и лунного затмений. Поэтому, стараясь заставить животное визжать, ему до боли крутили уши [Попов, 1884, с. 34; Бутанаев, 2003, с. 45, 47]. Сходные традиции отмечены у алтайцев и бурят. При лунном или солнечном затмении они также звенели железными предметами, стреляли из ружей и обязательно били собак [Потанин, 2005, с. 191, 192].

Вера в магические свойства собаки способствовала проникновению этого образа в мифо-ритуальную практику хакасских шаманов. В прошлом ночные камлания в сопровождении лая собак были обычными для быта хакасов. Однако на некоторых исследователей данный этнокультурный феномен производил неизгладимое впечатление. Известный финский исследователь М.А. Кастрен оставил следующее описание сцены ночного камлания у хакасов: «Он (шаман. – В.Б. ) выходит из юрты и, несмотря на темь, бегает по степи, барабаня, свистя, крича и воя, как безумный. Вскоре к его неистовым крикам присоединился и страшный лай встревоженных им собак» [1999, с. 217].

Собака выступала в роли важнейшего тоса - духа-помощника шамана. Количество собачьих духов у каждого кама было разным – от одного до девяти [Потапов, 1981, с. 135; Бурнаков, 2008, с. 608; 2011, с. 239]. Образ этого духа-помощника обязательно маркировался в шаманской атрибутике. Его изображение встречалось на сакральных лентах сызым, которые пришивали к костюму кама [Бутанаев, 2006, с. 79], а также на бубнах [Катанов, 1889, с. 114; Суховской, 1901, с. 3; Яковлев, 1900, с. 117]. Во время путешествия в потусторонний мир собака должна была охранять «тыл» шамана и больного [Катанов, 1893а, с. 30; 1893б, с. 540; 1907, с. 580]. Установив причину болезни, «шаман изгонял айна, а собаки хватали его зубами и уносили подальше от людей» [Потапов, 1981, с. 135]. Согласно мифам, вход в юрту Эрлик-хана охраняли две черные собаки величиной с теленка, которые носили имена Игер-Кизер или Хазар-Пазар. Они были привязаны железными цепями с двух сторон дверей медного дворца [Бутанаев, 2006, с. 54]. В шаманских текстах алтайцев также говорится о стороже- вых псах Эрлик-хана, которые называются ерлгктынг тайгандары [Потанин, 2005, с. 66, 290–291].

В фольклоре хакасов образы собаки и шаманов настолько близки, что порой выступают в едином смысловом контексте. Об этом свидетельствуют пословицы и загадки: Мал олзе - адай тох, к1з1 аFырза - хам тох – ‘Если дохнет скот – то собака сытая, если болеет человек, то шаман сытый’; Хычалыг чылда адай сим1с, хорыFлыF чылда хам сим1с - ‘В года падежа скота собака жирная, в год эпидемий шаман жирный’ [Там же, с. 146]; Пачазы чох адай, чурег1 чох абаай ( хам ) - ‘Собака без свояка, брат без сердца (шаман)’ [Бутанаев, Бутанаева, 2008, с. 316, 336].

В мировоззрении хакасов собака как сложнейший знаковый персонаж стала фигурировать в народной эсхатологии. «У медного богатыря есть семь собак на железных цепях. Когда они вырвутся, раз залают и завоют, тогда будет всем кончина: и людям, и зверям, и птицам» [Титов, 1856, с. 190]. «По Хоораю (Хакасии. – В.Б. ) будет бегать бездушная черная собака (предсказание о будущей катастрофе)» [Бутанаев, Бутанаева, 2010, с. 105]. По справедливому замечанию В. Титова, на формирование данного эсхатологического мотива с участием собак(и) оказал влияние буддизм [1856, с. 225].

Заключение

В мировоззрении и ритуальной практике хакасов образ собаки имел широкое распространение. Для него характерно большое символическое разнообразие. В традиционном мышлении собака – полезное домашнее животное с положительными характеристиками. Она возводилась в ранг сакральных персонажей. Однако в мифологическом сознании собака как существо, имеющее отношение к сфере потустороннего, а значит, чужого, выглядит как но ситель опасности. Страх, который вызывали такие качества собаки, как злость, агрессивность, в архаическом сознании и психологии людей замещался естественным стремлением нейтрализовать исходящую от нее опасность. В результате сформировался образ собаки как ничтожного существа. Немалую роль в создании амбивалентного образа этого животного сыграли и ее зоологические особенности и повадки. Но знаковое восприятие собаки не было застывшим. Оно находилось под влиянием объективных перемен, которые происходили в жизни людей и общественном сознании. На формировании взглядов на собаку отразились межэтнические и межкультурные взаимодействия хакасов с окружающими их этносами, в т.ч. с тюрко-монгольскими и русским народами. Большое влияние на религиозно-мифологические представления хакасов оказали буддизм и народное православие. Вероятно, оно обусловило по- явление амбивалентного восприятия собаки как сакрального животного и одновременно как нечистого существа, обладающего многими отталкивающими качествами.

Большое сюжетное сходство с мифами таких тюрко-монгольских народов Сибири, как алтайцы, шорцы, буряты демонстрирует хакасское повествование о происхождении человека и его страже – бесшерстной собаке, о хлебе – собачьей доле, о двух собаках Эрлик-хана – носителях счастья и богатства. Общим является включенность собаки в обрядность, связанную с жизненным циклом человека, а также с представлениями о лунных и солнечных затмениях.

В материалах выявляются специфические черты, присущие традиционному мировоззрению хакасов, в частности, мифологические сюжеты о собаке – чудесном помощнике, воителе, а также животном, с которым связывается происхождение отдельных хакасских фамилий. Уникальными в культуре этого народа являются мифологические представления о главе собачьего царства – желтом псе Сараадай-хане, а также о таких демонических персонажах, как мохса-галы, салдама, пух и др., выступающих в облике собаки. Специфичны представления об особых категориях душ – хубай и аан , носителем которых является якобы собака. Особенным предстает также мифо-ритуальный комплекс, связанный с включением собаки в народную медицину, например, лечение от укуса бешеной собаки, а также в шаманскую ритуальную практику и др.