Вещь и телесность: топология субъект-объектных отношений

Значение вещи для человека тождественно значению культуры. Определяя культуру, мыслители прошлого и современности рассматривали ее, как совокупность духовного и материального, где вещи являются материальными «феноменологическими продуктами смыслооб-разования, в совокупности определяющими иноприродный характер человеческого бытия » [14, с. 11]. Попытки теоретически типологизировать вещи приводили к выведению обширного множества категорий и подкатегорий, которые не давали универсального классифицирующего критерия. Для нас интересны ответы на вопросы, по какому признаку человек относит ту или иную вещь к значимой для себя? Каким образом материальный объект получает статус особенного и ценного?

Вещь, прежде всего, – материальный объект, представляющий собой физическую целостность и смысловую наполненность. Имея пространственные характеристики, она вступает в отношения с телесностью человека. Положение и место вещи относительно тела человека детерминируется многими причинами. Индивид на протяжении всей своей жизни конструирует свое тело. И телесные практики – это только одна из форм такого конструирования. Вещи также формируют архитектонику тела, топологически преобразуя его.

Существует интересный феномен сознания, который был описан А.Н. Леонтьевым, а его роль в области телесного была затем истолкована А.Ш. Тхостовым. Данный феномен носит название «зонд». Его суть заключается в следующем: границей человеческого Я не всегда выступает граница его естественного физиологического тела. Локализация ощущений перемещается с границы тела и зонда на границу зонда и ощупываемого объекта. То есть, при пользовании любым инструментом,

«чувствующей» становится поверхность инструмента, соприкасающаяся с другим внешним объектом. Например, хирург чувствует структуру тканей и органов посредством скальпеля, скульптор определяет неровность материала штихелем и т.д. Естественное тело человека в данном случае расширяет свои границы, передавая функцию рецепторов осязания внешнему объекту – зонду. Таким образом, зонд, выступая медиатором для передачи нервных импульсов, включается в топологию тела, продлевая его границы. Ощущение смещается на поверхность зонда, который перестает объективироваться: «Факт этот состоит в том, что у хирурга, зондирующего рану, «чувствующим» является конец зонда, которым он нащупывает пулю, – т.е. его ощущения оказываются парадоксально смещенными в мир внешних вещей и локализуются не на границе «рука–зонд», а на границе «зонд–воспринимаемый объект» (пуля). То же происходит и в любом другом аналогичном случае, например, когда мы воспринимаем шероховатость бумаги кончиком острого пера, ощупываем в темноте дорогу при помощи палки и т.п.» [10, с. 49].

Феномен «зонда» помогает объяснить значение вещей в жизни человека. Функциональные вещи повседневности, по Ж. Бодрийяру, имеют характер «сподруч-ности» и могут являться проявлением феномена зонда. Те вещи, которые вливаются в топологию субъекта, образуют единую область с его телом, являются его продолжением, не переживаются в качестве смыслового конструкта. Они встроены в схему человеческого тела и не распознаются как самодостаточные, их использование доведено до автоматизма.

В феномене зонда представляет интерес то, что граница локализации ощущений зависима от предела предсказуемости.

Общество

Terra Humana

Так, модус осязания сразу же смещается на границу рука/палка, если палку начинает перемещать кто-то ещё. Она моментально перестает быть зондом и становится отдельным объектом. То же самое происходит, если положение и форма зонда не известны субъекту и предполагаемые ощущения не соответствуют действительным. То есть, пока объект полностью контролируем и его свойства хорошо известны, он может приобретать функции зонда и использоваться как медиатор перцептивного восприятия. «Феномен зонда, – как пишет А.Ш. Тхостов, – позволяет продемонстрировать как минимум два момента субъект-объектной диссоциации. Во-первых, факт подвижности границ субъекта, а во-вторых, универсальный принцип объективации и свое феноменологическое существование явление получает постольку, поскольку обнаруживает свою непрозрачность и упругость. Сознание проявляет себя лишь в столкновении с иным, получая от него «возражение» в попытке его «поглотить» («иное» не может быть предсказано, и именно граница этой независимости есть граница субъект-объектного членения). Все, что оказывается по одну сторону этой границы, есть Я, а то, что лежит по другую, – иное» [17, с. 64].

Ж. Бодрийяр в «Системе вещей» имеет в виду именно такого плана прозрачность и непрозрачность вещей. Вещи, достигшие апогея в своей функциональности, становятся абсолютно прозрачными для человека, в отличие от «моральной театральности старинной мебели»: «Нынешние вещи, наконец, стали кристально прозрачны в своем функциональном назначении. Таким образом, они свободны в качестве объекта той или иной функции , то есть обладают свободой функционировать и (в случае серийных вещей) практически не имеют никакой иной свободы» [6, с. 22].

Отношение субъекта и вещи может быть рассмотрено через отношение «Я» и «Другого». Вещь именно в качестве «Другого», вызывает интерес к этому «Другому» в её выражении. Это «Другое» для субъекта вещь открывает в своем смысловом содержании и являет заключенное в форму «иное пространство». К примеру, привезенная из стран Южной Африки, племенная маска или подаренный антикварный кувшин будут материальным проявлением «Другого», расщелиной в отличное от наличествующего смысловое пространство. Субъект станет расценивать их как непредсказуемые.

С.А. Лишаев относит чувственно переживаемую в предметности данность Другого к области эстетического и считает данный акт основой эстетических расположений: «Откровение Другого преображает обычный предмет в эстетический предмет, а “прозаического субъекта” в субъект эстетического чувства. Эстетически определенного предмета не существует до момента его восприятия в качестве эстетического, а потому эстетическая предметность, предметность метафизических (эстетических) чувств как бы мерцает, появляясь и исчезая в точке эстетической событийности» [12, с. 17]. Переживание Другого – это переживание особенного, исключительного и уникального, данного непосредственно в перцептивном опыте человека. Данное переживание носит событийный характер и позволяет субъекту перейти к пониманию цельности собственного бытия. Именно через встречу с Другим субъект формирует знание о себе, достигает полноты самости.

Вещь выступает как «другое» по отношению к субъекту, если она представляется человеку принадлежащей другому семиотическому, географическому или историческому пространству. Вещь не обязательно должна состояться как артефакт, её происхождение может быть природным (например, камень, сталактит, зуб хищника, раковина наутилуса и т.п.). Но она обязательно должна провоцировать чувство таинственной заинтересованности и воображение. Такой материальный объект, как правило, имеет собственный жизненный цикл, и встреча с ним происходит уже на каком-то определенном этапе его существования.

Степень отдаления вещи (временного, пространственного) до момента восприятия её субъектом прямо пропорциональна степени её инаковости и, в свою очередь, её автономности и самодостаточности. Соприкасаясь с ней, субъект встречается с чем-то отличным от обыденности своего жизненного мира. Вещь представляется своего рода адаптером в пространство условий своего создания, происхождения, причастности к значимым событиям прошлого, а так же к личности своего творца, хозяина и т.д. Такая вещь заключает в себе целый комплекс смыслов и выступает для субъекта единицей символического обмена. Она всегда отсылает к чему-то, являясь коридором из прозрачного мира очевидностей в мир непроницаемой трансцендентности. Инаковость вещи предугадывается и, чаще всего, сложно вербализуется.

Именно за счет герметичности заключенного смысла в вещи, она всегда останется не до конца понятой, и, следовательно, неподконтрольной. Субъект наделяет данную вещь активным началом, этому могут присваиваться различного рода стереотипные названия (сверхъестественная сила, аура, магические свойства, энергия и т. п.). В этой связи ожидаемое «поведение» вещи носит самостоятельный, а значит непредсказуемый характер: «Для того чтобы быть вызвать чувства у субъекта, необходимо вывести его на границу соприкосновения с “иным”, отличным от него самого, создать гетерогенность пространства материальных вещей» [17, с. 78].

Отдаление, определяющее инаковость вещи, может быть связано не только с пространственно-временными характеристиками в их прямом значении. Вещь может служить выражением духовно-ценностного пространства: религиозно-мистического, художественного, профессионального и т.д. То есть вещь должна принадлежать другому смысловому пространству, не свойственному рутинной жизни человека. Созерцание таковой вещи помогает воображению преодолеть измерение «здесь и сейчас» и делает причастным субъекта к новому трансцендентному пространству смыслов.

Другое может отсылать воспринимающего к себе самому во временной динамике. Здесь Другим будет выступать любое состояние отличное от состояния, переживаемого субъектом в настоящем, реальном времени. Это может быть вещь-воспоминание, актуализирующая прошлое событие и чувство, вещь-поиск, способная формировать образ субъекта в будущем, складывать будущую ожидаемую предметность. Например, о фамильных реликвиях Ж. Бодрийяр в «Системе вещей» пишет: «Они служат бегством от повседневности, а самое радикальное и глубокое бегство – это бегство во времени, в свое собственное детство» [6, с. 90]. Что касается реликвий, как фамильных ценностей, здесь детство выступает ключевой темпоральной формой возвращения познающего субъекта. Но относительно старинных вещей в целом, возвращение можно расширить от ограниченного собственными жизненными рамками до любого момента в историческом прошлом.

Принимая в свое жизненное пространство вещь из другого пространства, субъект расширяет уже не границы своего физического естественного тела, а горизонт смыслов и чувственного созерцания.

Степень инаковости, приписываема вещи, определяет степень герметичности её смысла, сакральности и символичности. Местоположение вещи по отношению к телу человека имеет прямую зависимость от степени её аксиологического основания и сущности, выходящей за пределы сферы профанно-обыденного. Чем значительнее самоценность вещи, тем она более пространственно дистанцирована, тем менее близка к орудийной функции зонда. По мере повышения статусности вещи происходит расширение её собственных границ. В её пространство включаются другие вещи, служащие ей для подчеркивания её цельности, значимости и самостоятельности. Они, подобно «зонду» телесности человека, не объективируются как свободные материальные вещи, а едва обращают на себя внимание в качестве вспомогательно- го элемента и даже невидимы для созерцающего субъекта. Такими элементами, например, являются рамы, постаменты, обрамления, витрины и т.п.: «Попробуйте-ка вспомнить самые известные Вам полотна, и вы убедитесь, что начисто забыли их рамы» [13, с. 486]. Следовательно, топологическим признаком значимости вещи является наличие ореола из «подчиненных» ей материальных объектов.

Нужно отметить, что попытки сократить дистанцию, физически приблизить и сделать доступной вещь, достигшую интерсубъективного статуса в чувственном восприятии в ней Другого, могут не принести желаемого результата. В. Беньямин, например, ценность вещи определяет наличием ауры, которая приобретается в процессе исторического времени и соразмерна возрасту артефакта. Историческая ценность и авторитет произведения искусства складываются веками. Именно отдаленностью своего возникновения, принадлежностью к прошлым эпохам и притягивает вещь.

С появлением технически доступного копирования человек получил возможность приблизить к себе столь влекущий объект культуры: «...страстное стремление «приблизить» к себе вещи, как в пространственном, так и в человеческом отношении так же характерно для современных масс, как и тенденция преодоления уникальности любой данности через принятие ее репродукции. Изо дня в день проявляется неодолимая потребность овладения предметом в непосредственной близости через его образ, точнее – отображение, репродукцию» [5, с. 24]. В результате этого субъект не стал причастен к

Общество

подлинному культурному артефакту. Произошел обратный эффект: материальная симуляция стала абсолютно не идентифицируемой с подлинником, сливающейся в общем потоке массовых образов, превратившаяся в безликий потребительский инструментарий. Такое качество подлинника, как временное отдаление, было утеряно в репродукциях, которые стали доступны и повседневны. Можно сказать, что произведения искусства посредством своих репродукций, получив близость к телесности человека и утратив свойство принадлежности к другому пространству и времени, стали подручными, не различаемыми, «зондирующими» повседневность объектами.

Многие философы и культурологи критически относятся к сложившимся в сов-

Terra Humana

ременной массовой культуре отношениям человека и вещи. Современный человек не знает меры в приобретении вещей, относительная доступность и изобилие которых обеспечивается индустрией потребления. В свою очередь, этот процесс приводит к нарушению традиционных способов формирования культурной памяти, отсутствию рефлексии, ценностной дезориентации и к прочим симптоматичным состояниям.

В защиту современного отношения к вещам можно сказать, что отсутствие магистральных идей, идеологий, постмодернистский плюрализм смыслов не оставляют ничего другого, как находить опору и подтверждение чувству и мысли в материальном опредмечивании. Вещь в данном случае становится доказательством существования устойчивости в реальном мире.

Ценностная путаница, беспорядочные мнения бесчисленных экспертов и лжеэк-спертов, языковые игры и деконструкция смыслов, смерть автора, автономность и сверхподвижность концепций, бесконечные репрезентации репрезентаций – все эти хаотические состояния и процессы поставили под сомнение категорию истины и все, что за ней стоит. Дискурсивные разногласия и кризис метанарративов способствуют релятивизации и неверифи-цируемости знания, отсутствию универсальной и абсолютной опоры на синтагматическое единство.

Таким образом, вещи в современном обществе стали обладать большей достоверностью и объективностью существования, чем слова. Индивид определяет основания своей жизнедеятельности в окружающих предметах и вещах, именно в них пытает- ся найти подтверждение реальности своего существования и всего происходящего. Неустойчивость семантических форм замещается относительной устойчивостью форм материальных, в которых видится, хоть и очень размытое и сомнительное, но продолжение традиции.

Любая вещь, которая не попадает в границы собственности современного индивида, притягивает и вызывает чувство интереса. Но отнюдь не статус недоступности вещи вызывает стремление обладать ей. Скорее данное эмоциональное притяжение основано на состоянии инаковости и отдаленности вещи. Зрительно воспринимая вещь, в сознании субъекта моментально складывается образ того, что с ней ассоциируемо. Она формирует представление о потенциальных смыслах, которые могут быть выражены с ее помощью. Вещь стимулирует образное мышление и, обладая ей, субъект якобы реализует в реальности воображаемые образы, представления и ситуации, неотъемлемым атрибутом которых она выступает.

Таким образом, вещь, не встречавшаяся раннее в опыте человека, активна по отношению к нему, она вещает субъекту о его потенции, возможности расширения его реальности в новых проявлениях. Обладая вещью, субъект становится тем, кем он еще не был. Новая вещь – это новая роль, новые чувства, это движение в вертикали собственных возможностей идеации. Но часто можно наблюдать следующий вариант развития взаимоотношений вещи и субъекта: приобретенная вещь быстро теряет свою притягательность и с течением времени становится совсем прозрачной в повседневной жизни человека. Отшлифованная многократным использованием, вещь теряет свою онтологическую инако-вость относительно субъекта и становится функциональной частью человеческого организма. В этом случае она тождественна протезу или имплантируемому устройству, который при многолетней практике использования перестает чувствоваться инородным и соотносится субъектом с образом своего тела.

Переживание вещи, если оно сохраняется, уже не связывается с переживанием чего-то нового. Либо вещь, будучи единожды употребленной, уступает место «новинке». Таинство открытия субъектом нового в себе посредством вещи состоялось и, она более не обращает на себя внимание. Реализовалось единовременное построение нового образа Я, которое по закону непрерывного потребления в современном обществе, сразу девальвировалось и уступило место образу более обновленному.

Так или иначе, отношения со значимой для субъекта вещью всегда глубоко личные и даже скрытые, их подлинность и устойчивость данными характеристиками и определяются, а то, что легкомысленно и непостоянно, выносится на поверхность в область всеобщей видимости и образует пленку симуляции и суррогатов массовой культуры. С уверенностью можно утверж- дать лишь то, что существует определенная взаимообусловленность между пространственным положением вещи и отношением к ней субъекта.