Вестники смерти в русской литературе (на материале романа Л. Н. Толстого "Анна Каренина" и повести И. С. Тургенева "Несчастная")

Согласно народным поверьям, часто перед смертью людям являются различные видения, и многие могут предчувствовать свою смерть. В этих миражах сознания появляются образы умерших родственников или инфернальных сущностей, предупреждающих о надвигающейся опасности [Арьес, 1992].

Потусторонние послания чаще всего вторгаются в реальный мир посредством вещих снов и видений. Мотивы сна нередко встречаются в творчестве русских писателей, заключая в себе сакральный смысл и выступая в качестве своеобразного предсказания. В такого рода снах часто фигурирует некая темная сущность, зачастую выступающая как архетип и восходящая к мотиву двойничества. Обращаясь к этому феномену, писатели стремятся показать растущий внутренний разлад, борьбу двух начал в душе героя, в результате которой он находит путь к свету – истине или погружается во тьму, окончательно теряя власть над своей душой [Баохуэй, 2022].

Иногда образ темного человека или тень смерти выступает не только как таинственный двойник, а как вестник загробного мира, который предупреждает об опасности и свидетельствует о типе смерти, уготованной человеку. В повести И. С. Тургенева «Несчастная» (1869) вестником смерти выступает белый фантом девушки. При этом он является взору не самой героини, павшей жертвой семейных интриг, а ее духовному другу – студенту Петру Гавриловичу. Молодой человек принимает странное видение за обман зрения, но получает подсказку во сне, ставшем предвестником беды. Являющийся молодому студенту фантом, а затем сон персонажа служат предупреждением и предзнаменованием несвоевременной кончины девушки.

«Не своя» смерть представлена в видениях, в которых появляется инфернальный образ страшного старика, урода, карлика, инкуба, внушающий ужас своим видом. В дьявольском облике и действиях такого существа зачастую угадывается намек на убийство или самоубийство героя. К. П. Крамер в книге «Сны о смерти: раскрывая тайны бессознательного» (1993) отмечает, что сон или видение, в котором фигурирует образ демона, в архаических формах несет смертельную угрозу для человека, увидевшего такой сон, и представляет собой своего рода пророчество [Kramer, 1993].

Анализируя образы смерти в русской литературе, Т. А. Лисицина замечает, что чаще всего в этих образах предстают «низшие морфологические существа, сохраняющие гипертрофированное человеческое обличье» [1995, c. 54]. В такой ипостаси вестник «не своей» смерти представлен в романе Л. Н. Толстого «Анна Каренина» (1877). В этом произведении образ страшного мужика, появляющегося вначале только в сновидениях героини, а затем переходящего из потустороннего мира в мир действительный, становится предзнаменованием страшной гибели героини.

Результаты исследованияДух смерти в повести И. С. Тургенева «Несчастная»

В творчестве И. С. Тургенева теме смерти отведено особое место. Писатель признает существование высших сил, которые сильнее человека и неподвластны разуму, но посылают ему предупреждения и подсказки в виде загадочных предзнаменований, виде́ний и снов. Реалистическому ви́дению писателя не чужды были также приметы и суеверия, иногда граничащие с мистицизмом. Все подобные элементы приобретают не столько фантастический, сколько психологический характер [Топоров, 1998]: при правильном декодировании они позволяют приоткрыть завесу тайного будущего.

Способность разгадать эти грустные намеки судьбы, намеки о том, что смерть присутствует здесь и сейчас, зависит, по мнению писателя, от чуткости души человека и способности читать ниспосланные свыше знаки. В романе «Накануне» (1860) Елена Стахова, предчувствуя близость кончины своего супруга, так выражает свои мысли о неотвратимости смерти: «Неужели же нельзя умолить, отвратить, спасти… <…> Неужели уже довольно! Я была счастлива не одни только минуты, не часы, не целые дни – нет, целые недели сряду! А с какого права» (Тургенев, 1981, т. 6, с. 291). В этом эпизоде внутренний монолог девушки представлен как потенциальный диалог, торги со смертью, которая уже пришла и ждет момента, чтобы забрать свою жертву за испытанное ею счастье.

В тургеневской повести «Несчастная» вестник смерти представлен фантомом девушки Сусанны. Она предчувствует свою смерть и поэтому приходит к студенту Петру – человеку, который ей духовно близок, – чтобы передать ему свой дневник. За окном бушует метель, навевающая мысли о безысходности жизни как таковой. Для Сусанны метель становится отражением ее душевного состояния. Все ее движения передают сумятицу чувств – волнения, беспокойства, тревоги, вторящих разыгравшейся стихии: «…она приблизилась к окну и, прислонившись к стене плечом, осталась неподвижною; только грудь судорожно поднималась, и глаза блуждали, и с легким оханьем вырывалось дыхание из помертвелых губ» (Тургенев, 1981, т. 8, c. 87) 1.

Загадочное появление девушки внушает молодому человеку смутное беспокойство. Он видит, что на ней лежит печать смерти, как будто «чей-то неумолимый перст <…> навсегда отметил это погибшее существо» (c. 80). Впоследствии предчувствие Петра Гавриловича усиливается, а затем принимает конкретную форму видения. Это происходит, когда его навещает приятель Фустов. Молодой студент рассказывает историю несчастной девушки, и ему внезапно грезится, что «на окне сидит, склонившись на руки, бледная женская фигура»: «Свечи нагорели: в комнате было темно. Я вздрогнул, вгляделся пристальнее, и ничего, конечно, не увидал на подоконнике, но какое-то странное чувство, смешение ужаса, тоски, сожаления, охватило меня» (c. 121). Студент обращает внимание на время: на часах было одиннадцать часов ночи. Осознавая, что видение является предзнаменованием чего-то ужасного, он призывает своего друга сейчас же отправиться к Сусанне, но Фустов остается глух к словам Петра Гавриловича. Молодой студент, не связанный с героиней никакой любовной и близкой дружеской связью, единственный способен видеть знаки судьбы. Это объясняется свойственной ему способностью сопереживать и в этом сопереживании понимать душу девушки. Так, за время их нечастых встреч, между героями протягивается духовная нить, позволяющая им понимать друг друга без слов.

Сам герой тоже не решается покориться зову своего сердца, воспринимая увиденное в качестве игры воображения. Позже Петр Гаврилович видит сон: «Мы с Сусанной бродим по каким-то подземным сырым переходам <…> и всё глубже и глубже спускаемся вниз <…> и кто-то всё время беспрестанно зовет нас» (c. 122). Постепенное погружение героев вниз, под землю свидетельствует об окончательной потере жизненных сил. Обращают на себя внимание и звуки, которые слышит Петр Гаврилович, – они однообразны и жалобны. Сон является продолжением видения. Белый фантом Сусанны – ее светлая душа – не только предзнаменование ее смерти, но и зов о помощи, на который никто не откликается.

О смерти девушки молодой дворянин узнает постфактум. Сусанна умирает в полночь – роковое время, являющееся символом начала и конца, постоянного перевоплощения жизни. Когда Петр Гаврилович видит тело умершей девушки, он отмечает, что на ее лице было такое выражение, будто «она собралась крикнуть отчаянным криком, да так и замерла, не произнеся звука... даже морщинка между бровями не изгладилась, а пальцы на руках были подвернуты и сжаты» (c. 125). Ужас, застывший на лице и в позе героини, а также сам факт ее смерти составляет как для героя, так и для читателя своеобразную загадку. Невольно возникает вопрос: отчего умирает молодая девушка?

Прочитывая печать ужаса на лице Сусанны, молодой дворянин приходит к выводу, что девушка всё-таки умирает не своей смертью, а смертью насильственной. Немногим позже он узнает, что причиной ее гибели послужило расширение сердца, называемое в народе разрывом. К этому привели, по замечанию хладнокровного Ратча, «сильные ощущения».

В. Г. Щукин отмечает, что «такую смерть формально нельзя назвать самоубийством, ибо эти герои (автор имеет в виду героев повестей «Стук… стук… стук…!» и «Несчастная». – М. К .) не накладывают на себя руки, а угасают » [2016, c. 271–272]. Уход девушки из жизни не лишен загадочности, а напряженная маска смерти, запечатленная на ее лице, свидетельствует о трагичности ее ухода, о неспособности умереть с упокоенной душой посредством традиционного таинства очищения – покаяния и причащения. Смерть героини в таком контексте не лишена мистического ореола.

Предзнаменование смерти в романе «Анна Каренина» Л. Н. Толстого

Л. Н. Толстой, как и И. С. Тургенев, часто обращается к теме смерти. П. Бицилли замечает, что «предметом, на который неизменно была устремлена душа Толстого, была – смерть <…> как загадка, являющаяся загадкой самой жизни» [Бицилли, 2000, с. 473]. Еще ранее на эту увлеченность Л. Н. Толстого таинством смерти обращает внимание М. Бахтин: «Его (Л. Н. Толстого. – М. К. ) интересует смерть для себя, т. е. для самого умирающего» [Бахтин, 1997, с. 347].

Таинство или мистика смерти выражается у Л. Н. Толстого и посредством столкновения с иррациональными силами. Писателю не чужда была магия обыденного, проявляющаяся в «говорящих» суевериях, предзнаменованиях, предчувствиях и встречах с потусторонними силами [Гуреева, 2006]. В этом отношении особый интерес вызывает роман «Анна Каренина» (1877). Здесь смерть обретает конкретное воплощение в образе зловещего старика, рождающего непреодолимый ужас в душе главной героини и выступающего в качестве вестника ее ужасной кончины.

Роковой поступок героини, среди прочего, можно объяснить сугубо психологическими факторами. К самоубийству женщину толкает ее новое положение в обществе (она становится «нищей с ребенком» (Толстой, 1935, с. 344) 2). Судьба Анны может быть истолкована и ее прозрением, разделившим жизнь на «до» и «после» и сделавшим дальнейшую связь с Вронским невозможной. Однако и мучающий Анну кошмар, в котором неизменно появляется образ страшного мужика, по-своему объясняет трагический исход ее жизни.

Первое описание зловещего образа мужика появляется во сне Анны до рождения дочери. Некоторые исследователи полагают, что этот страшный мужичок является героине задолго до этого сна в образах настоящих людей, а затем в качестве неосознанного воспоминания фигурирует в ее видениях [Сато, Сорокина, 1998]. Таков, например, образ сторожа, попавшего под поезд. Однако инфернальное начало в этом персонаже отсутствует. При этом Анна не видит сторожа, хотя произошедший случай расценивает как «дурное предзнаменование».

Если обратиться ко сну героини, то в нем мужик «с взъерошенной бородой» наделен зловещими, животными свойствами и предстает, скорее, как демон. Впервые Анна замечает его в углу своей спальни: «Он копошится и приговаривает по-французски, скоро-скоро и, знаешь, грассирует: – “Il faut le battre le fer, le broyer, le petrir…”» (т. 18, с. 381).

Алексей Вронский тоже видит подобный сон: «Мужик-обкладчик, кажется, маленький, грязный, со взъерошенной бородкой, что-то делал, нагнувшись и вдруг заговорил по-французски какие-то странные слова» (т. 18, c. 375). Во сне Вронского образ мужика более детализирован: это в первую очередь мужик-обкладчик. Через ассоциацию с охотой подчеркивается дьявольская сущность персонажа, расставляющего капканы для своей жертвы. Грязь, животный вид, маленький рост мужичка вселяют в обоих героев ужас и предчувствие беды. Вронский пытается отогнать эти мысли, Анна спокойно принимает их. Она знает, что умрет. Видения героев – признак их таинственной связи, подсознательного чувствования друг друга.

В какой-то степени Анна воспринимает этот эпизод как свидетельство опасных последствий своей страсти. Будучи замужней женщиной и вступив в преступную связь, Анна поэтому и воспринимает потустороннее послание буквально – как кару за прелюбодеяние. Молодая женщина открыто признает себя «погибшей», хотя в глубине души не жалеет о любовной связи с Вронским, так как ее любовь лишена фальши.

Во время родов Анна, действительно, переживает символическую смерть. Духовные и физические муки, испытываемые ею в бреду, восходят к христианской традиции покаяния и прощения. В этом эпизоде как нельзя лучше показано ее стремление примирить желаемое и действительное, впервые проявившееся в привидевшемся ей когда-то сне: «Ей снилось, что оба вместе были ее мужья, что оба расточали ей свои ласки. <…> И она, удив-ля[лась] тому <…> что они оба теперь довольны и счастливы» (т. 18, c. 159). Теперь на смертном ложе это желание полностью реализуется и воплощается в сцене мнимого примирения любовника и мужа. Анна облегчает ношу своего греха, получив прощение законного супруга, и вновь возрождается к жизни.

Тем не менее, образ страшного мужика вновь врывается в жизнь Анны, когда страсть Вронского сменяется раздражением. Б. М. Эйхенбаум интерпретирует этот образ как «символ ее (Анны. – М. К .) греха» [1974, c. 188]. Тогда Анна предстает как падшая женщина, заслуживающая той участи, которая выпадает на ее долю. С другой стороны, она противопоставлена таким двуличным и предающимся пороку светским женщинам, как княгиня Бетси Тверская или графиня Вронская. Почему же эти падшие женщины не впадают в отчаяние и не погибают? Остаются ли они живы потому, что продолжают вести искусственную жизнь? Эти и другие вопросы, неоднократно возникающие при чтении эпизодов, где встречается упоминание о зловещем мужике, свидетельствуют о том, что его символизм намного сложнее. Он примечателен не только тем, что связывает героев в обоюдном грехе.

Объясняя значимость образа мужичка, литературоведы особое внимание обращают на его связь с железом, которая в первую очередь обыгрывается в повествовании словами «Il faut le battre le fer, le broyer, le petrir…» (с фр. «ковать, толочь, мять»). Г. Т. Андреева [2015] выражает мнение, что «мужик – символ злого духа животной страсти». Исследователи Ю. Сато и В. В. Сорокина тоже обращают внимание на связь мужика с железом. В этом образе они обнаруживают «архетипические черты кузнеца», олицетворяющего собой «зло современности» – железную дорогу, которая в итоге «вводит героиню во грех» и губит ее [1998, с. 150].

Образ мужичка действительно представляется архетипическим, он как бы вырастает из глубин бессознательного и предстает как некая иррациональная сила [Безчасный, 2019]. Сон Анны – проявление такого иррационального порядка. При этом исследователи мало обращают внимания на тот факт, что «страшный кошмар» вторгается в жизнь Анны задолго до связи с Вронским (т. 19, c. 332). Она отмечает, что уже давно видела этот сон (т. 18, c. 381). В этом случае образ старика не может рассматриваться как аллегория пагубной страсти или греха, а представляется как дьявольский промысел.

Ключ к пониманию этого образа – следующий сон Анны, который она видит в пору охлаждения к ней Вронского. Что немаловажно, ему предшествует своеобразное видение. Анне кажется, что над ней витает дух смерти. Такая ассоциация возникает из-за зловещих теней, игра которых строится по принципу смысловой градации (рванулись, сбежали, надвинулись, поколебались, слились), создавая эффект растущей тени (т. 19, c. 331). Этот эпизод свидетельствует о том, что образ смерти, представленный фигурой мужичка, уже выходит из области бессознательного, переходя в реальный мир. Порывистые движения теней по-своему отражают действия мужика: «Старичок с взлохмаченной бородой <…> дела[л] какое-то страшное дело в железе над нею» (т. 19, c. 331). В этом сне страшный мужик уже приводит свои слова в исполнение. Мужик-обкладчик в метафорическом смысле выковывает железный капкан – символ безвыходности и сознательного обмана, куда всё больше погружается его жертва, осознавая искусственность своего положения. Слова мужика звучат как своеобразная анафема, проклятие, предначертанное исполниться, а сам мужик выступает как символ «не своей» смерти, уготованной героине.

Мужик во сне Анны – не статическая фигура. По дороге на станцию, где героиня совершает самоубийство, он уже предстает в образе реального человека: «Испачканный уродливый мужик в фуражке <…> прошел мимо этого окна, нагибаясь к колесам вагона. «Что-то знакомое в этом безобразном мужике» (т. 19, c. 345). На самой станции Анна внезапно вспоминает «о раздавленном человеке в день ее первой встречи с Вронским». Это воспоминание подталкивает ее к роковому поступку. Становится очевидным, что в пылу духовных терзаний Анна уже не принадлежит себе. Об этом свидетельствует ее будто загипнотизированное затуманенное состояние, ее поток сознания. В момент смерти перед мысленным взором Анны вновь возникает образ безобразного мужика: «Она хотела подняться, откинуться; но что-то огромное, неумолимое толкнуло ее в голову и потащило за спину. <…> Мужичок, приговаривая что-то, работал над железом» (т. 19, c. 349).

Неоднократное появление образа ужасного старика в жизни Анны становится предвестником ее трагической гибели, а его слова – своеобразным проклятием-заклинанием. В свою очередь, его ужасный вид напрямую связан с типом ужасной смерти, которая выпадает на долю загубленной души.

Заключение

В рассмотренных произведениях вестники смерти предупреждают о надвигающейся опасности и служат своеобразной подсказкой-предостережением. Кроме того, вид вестников свидетельствует о типе смерти, уготованной героиням произведений. В повести И. С. Тургенева «Несчастная» таким вестником выступает светлый фантом девушки. Он не вызывает у героя, увидевшего его, чувства пронзительного страха, но словно призывает прислушаться к зову о помощи.

В романе «Анна Каренина» Л. Н. Толстого вестником смерти выступает страшный мужик с «взъерошенной бородой» и мешком. Героиня не преодолевает своего страха перед этим дьявольским образом. Незадолго до кончины Анны страшный мужик всё чаще врывается в ее настоящее. Его вид – это отражение того ужаса, с которым в последние минуты своей жизни сталкивается Анна.

В творчестве И. С. Тургенева и Л. Н. Толстого вестники смерти выступают своего рода проводниками в мир тайного и неизведанного.

У смерти своя мелодия, но даже в ее привычном потоке иногда могут случаться сбои, когда человек находит в себе силы прислушаться к зову своей интуиции.