Византиноведческий путь искусствоведа Ф. И. Шмита (1877-1937): к осмыслению судеб отечественной науки

Фёдор Иванович Шмит 1867–1937

Русский Археологический институт в Константинополе (РАИК) был учреждён в 1894 r. На 2024 r. пришлась его 130-летняя годовщина1. В своей речи при открытии Института 26 февраля 1895 г. Ф. И. Успенский сказал: «Для нас Византия не археологическая или отвлеченная проблема знания, а реальный предмет, важный для познания своей собственной истории»2. Византия связана со всем строем нашей души. Очень выразительно написал об этим в 1917 г. А. П. Рудаков: «Изучая “византинизм”, мы, русские, всё время как бы чувствуем себя дома, как бы углубляем своё самопознание, как бы восходим к истокам своих родных ключей..»3

Среди русских византинистов Фёдор Иванович Шмит (1877-1937) занимает особое место, рельефно выделяясь рядом научно-биографических черт, обусловленных как общими культурноисторическими, так личностно-психологическими факторами4.

Во-первых, ученый пришел к Византии не по запросу ума и влечению сердца (можно сказать, что его «роман» с Византией не был предсказуем), а в результате внешней воли — идее А. И. Нелидова (1835-1910), тонкого знатока искусства, коллекционера, русского посла в Константинополе на протяжении 1883–1897 гг., сыгравшего большую роль в учреждении РАИК, а также благодаря рекомендации, данной академиком П. В. Никитиным.

Во-вторых, Ф. И. Шмит стал первым византинистом-марксистом в истории отечественной науки. Причем, к середине 1920-х гг. он, декларируя разрыв с «буржуазным византиноведением», оказался «между двух огней»: ему не верили ни искусствоведы-византинисты дореволюционного периода (называя «быструк невероятный» (С. А. Же-белёв в письме к Н. П. Кондакову), «красная ворона»), ни представители марксистской идеологии, подозревая в нём антисоветскую сущность.

Интересно отметить следующее. Невозможно отыскать никого из русских византинистов, сформировавшихся в лоне традиций старой школы, кто бы после 1917 г., в отличие от Ф. И. Шмита, поменял кардинально свое отношение к Византии и её наследию в России. Характерно также, что в советское время наиболее выдающиеся ученые-византинисты, работавшие в русле единственно допускаемой марксистской парадигмы, углубляясь в изучение Византии, её культурной самобытности, своеобразия художественного мира, всё более и более одухотворялись исконными духовными ценностями и традициями православной культуры. Достаточно вспомнить имена М. В. Левченко, М. В. Алпатова, Н. И. Брунова, М. В. Бражникова, Г. Г. Литаврина, С. С. Аверинцева. Ф. И. Шмит же, напротив, совершенно отстранился от метафизического подхода, культивируя формальнопозитивистский, вылившийся в настоящее время в русло семиотического.

Социально-политический заказ, голос времени, заглушил в 1920– 1930-гг. дух вечности для большого слоя советской интеллигенции, вернее «новых интеллектуалов», в числе которых оказался и Ф. И. Шмит.

Вместе с тем, Ф. И. Шмит вошел в историю отечественной и мировой художественной византинистики прежде всего как выдающийся иссле-

Χώρα των Ζώντων

Христос Пантократор Χώρα των Ζώντων

дователь уникального памятника палеологовского периода

Джами (Xώρα των ζώντων, «Страна живых»), заложивший фундаментальные

—церкви Кахрие-

основы его понимания и открывший перспективы дальнейшего изучения. Эстафета была подхвачена крупными учеными-византинистами (П. Эндервуд, А. Грабар, протоиерей Иоанн Мейендорф, О. Демус, И. Шевченко, В. Н. Лазарев, М. В. Алпатов, Р. Оустерхаут, Г. С. Колпакова). Первым из русских ученых исследовал этот храм в 1880 г. Н. П. Кондаков, подчеркнувший, что это единственный в своем роде, не имеющий себе равных памятник не только

Академик

Никодим Павлович Кондаков (1844–1925)

в Константинополе, но и на всем христианском Востоке5.

Ф. И. Шмит родился и вырос в обрусевшей лютеранской немецкой семье, где говорили только по-немецки и соблюдали истинно немецкий уклад жизни. В 1894 г. окончил немецкую классическую гимназию Св. Екатерины (Katharinenschule)6. Заметим, что в Петербургский университет на историко-филологический факультет он поступил только через год, в августе 1895 г. Сезон 1894–1895 гг. Ф. И. Шмит провел в качестве домашнего учителя в доме барона А. Ф. Фитингоф-Шеля. Именно этот период оказал решающее влияние на искусствоведческие склонности будущего ученого. Как писал в автобиографии сам исследователь, «книги, фотографии и альбомы, находившиеся в библиотеке барона, на всю жизнь определили круг интересов и работы, возбудив живой интерес к произведениям пластических искусств, жажду путешествий и научную пытливость»7.

Понятно, что тяготение к византийскому художественному миру не могло быть им вынесено ни из домашней, ни из гимназической среды. Неудивительно, что и в университете студента-классика византийская проблематика не привлекала.

Не стал кумиром Ф. И. Шмита и Н.П. Кондаков (1844-1925), возглавлявший кафедру теории и истории искусств с 1888 по 1896, однако фактически закончивший чтение лекций в 1892, избранный академиком Императорской Академии художеств в 1893 году. Н. П. Кондаков является, как известно, одним из основоположников новой области знания — художественной византинистики, исследователем, который, говоря словами В. Н. Бенешеви-ча, «один сделал для византийского искусства и для византийской археологии больше, чем кажется возможным для человеческих сил»8. Лекции признанного мэтра В. Г. Васильевского по истории Византии, которые профессор читал в Петербургском университете, начиная с 1870 г., Ф. И. Шмиту также не довелось слушать.

Своим наставником студент Ф. И. Шмит выбрал А. В. Прахова (1846–1916), профессорствовавшего в Петербурге с 1875 по 1887 гг., затем — в Киеве, и вновь начавшего преподавать в Петербургском университете в 1897 г.

Впоследствии Ф. И. Шмит писал, что А. В. Прахов и Н. П. Кондаков были «прямыми антиподами во всем» — в наружном облике, манере общения, образе жизни, «более всего, конечно, в своем отношении к искусству», будучи представителями «двух искони враждующих направлений: филологического, отвечающего на вопрос “что”, и искусствоведческого, занятого проблемой “как”»9. Чуткий стилист А. В. Прахов, получивший искусствоведческую подготовку в Мюнхене у знаменитого антиковеда- археолога Генриха Брунна, сразу же расположил своим подходом к искусству молодого впечатлительного студента Ф. И. Шмита.

Как писал М. В. Нестеров, «А. В. Прахов был весь в художестве. Он любил искусство всеми силами души. Он вечно что-то открывал, полузабытые ли мозаики и фрески старых церквей или художников с их будущими творениями…»10 «Прахов… считался необыкновенно даровитым ученым, и не любивший его Кондаков говорил, что докторская диссертация Пра-хова была так талантлива, что он, Кондаков, ложась спать, клал ее себе под подушку»11.

Вступительную лекцию А. В. Прахова, посвященную вопросу, что такое искусство, Ф. И. Шмит называл поэмой. После этой лекции Ф. И. Шмит подошел к профессору, выразив яркую симпатию и просьбу стать его учеником. Именно А. В. Прахову Шмит был обязан своим научным становлением. Роль А. В. Прахова в своей творческой судьбе Ф. И. Шмит осмыслил впоследствии в статье «Памяти Адриана Викторовича Прахова»12.

Оказавшись в Константинополе в РАИК, молодой ученый, не имевший никакого византиноведческого опыта, сразу получил труднейшее задание исследовать храм Кахрие- Джами (церковь Хора), который необычайно важен как для понимания сущности византийского художественного сознания, так и для верного представления о путях русского искусства.

Выдающийся русский искусствовед М. В. Алпатов писал впоследствии об этом памятнике: «Здесь лежат зерна того искусства, которое через сто лет в очищенном виде проглянет в ритме “Троицы” Рублева»13. «Создание Рублева так и осталось неизвестно за пределами Московской Руси. Но можно думать, если бы “Троица” стала известна византийцам, они признали бы в ней счастливое завершение своих многовековых исканий»14.

Итак, прибыв в Константинополь, Ф. И. Шмит по распоряжению директора три дня осматривал город. Наконец, Ф. И. Успенский встретил его вопросом: «Были в Кахрие- Джами?» — “Был!” — “Хотите ее исследовать и издать?” — “Помилуйте, Ф. И., ведь я же совершенно не подготовлен!” — “Знаю. Так хотите ее исследовать и издать?” — “Боюсь, Ф. И.” — “Да я вас не о том спрашиваю, боитесь ли вы или нет, а спрашиваю: хотите или не хотите?” — “Хочу!” — Так дело было решено совершенно и окончательно»15.

В институте Шмит не мог получить никакой поддержки, поскольку никто из коллег не занимался специально историей византийского искусства. Ф. И. Шмит писал в письме А. В. Прахову: «Но если справлюсь счастливо с этой работой, то все, чего искал я в Константинополе, будет достигнуто: мозаики Кахриэ введут меня в византийское искусство великолепно, выяснят мне, надеюсь, самую суть его, дадут постигнуть его дух»16.

Византия и её искусство стали для него откровением: «Я ожидал найти мертвечину, где редко- редко пробивается жизнь, а нашел настоящую, бьющую ключом (курсив. — Г. С. )…»¹⁷

Дерзновение молодости, превосходная искусствоведческая подготовка в Петербургском университете под руководством А. В. Прахова, высокая требовательность Ф. И. Успенского, личная увлеченность и тщательность трехлетней работы (изучение материалов в рукописных хранилищах Рима, Афона, Мюнхена, Генуи)18 привели к уникальным результатам. Шмит проявил себя как источниковед, историк архитектуры, искусствовед, использующий иконографический и стилистический методы, сторонник смелых гипотез. Так, например, он обращает специальное внимание на посвящение монастыря, показывая, что он был посвящен не только Христу Жизнедавцу (ή Χώρα τῶν Ζώντων), но и Пресвятой Богородице, названной здесь, как и в Великом Акафисте, Вместилище Невместимого — ή Χώρα τοῦ Ἀχωρήτου.

В 1902 г. Ф. И. Шмит публикует статью «Мозаики и фрески Кахрие- Джами», убедительно обосновывая принадлежность их идеи великому логофету Феодору Метохиту (1270–1332). В 1906 г. — в «Известиях РАИК» книгу «Кахрие-Джами. 1. История монастыря Хоры: Архитектура мечети. Мозаики нарфиков. С альбомом в 92 таблицы». Эта монография занимает в творческом наследии

Ф. И. Шмита центральное место, именно она сделала исследователя признанным авторитетом в византинистике, ученым мирового уровня (наряду с его трудом «Церковь Успения в Никее» (1913)). Это сочинение приобрело особое значение в связи с тем, что храм был разрушен в 1922 г. во время грекотурецкой вой ны 1919–1922 гг.19

Ф. И. Шмит занимался также изучением Неа Мони (Νέα Μονή) на Хиосе. Развернутая рукопись под название «Хиосская старина», не принятая в 1924 г. в журнал «Новый Восток», хранится в архиве Института истории материальной культуры РАН в Петербурге20. В РАИК надежным помощником Ф. И. Шмита был Н. К. Клуге (1867–1947), художник- реставратор, копиист, с 1903 г. — штатный сотрудник РАИК, внесший значительный вклад в изучение и сохранение художественного наследия Византии.

В 1909 г. Шмит защитил в Петербургском университете диссертацию на степень магистра истории и теории искусств.

В период с 1908 по 1912 гг. Ф. И. Шмит был ученым секретарём РАИК. Об этой должности он мечтал, служа преподавателем древних языков (1904– 1908) в Петергофской гимназии имени Александра II.

Смена государственной идеологии определила для Ф. И. Шмита разрыв с «буржуазным византиноведением». С 23 декабря 1924 г. по 30 апреля 1930 г. ученый возглавлял Российский институт истории искусств в Ленинграде, затем до 1933 г. был руководителем разряда средневековых культур Европы и Передней Азии в ГАИМК, активно ища новые искусствоведческие перспективы.

Если в 1917 г. византиноведение было разрушено в России как целостная область знания, то в начале 30-х гг., после смерти Ф. И. Успенского (1928) и В. Э. Регеля (1932), «научная деятельность в области византиноведения в СССР фактически прекратилась»21. Период 1920–1930-х гг. И. В. Кызласова характеризует как время уничтожения художественной византинистики в СССР. В 1937 г. в ссылке трагически оборвалась жизнь Ф. И. Шмита. Из-за доноса о «контрреволюционном» содержании лекций ученый был расстрелян в Ташкенте.

В постреволюционный период собственно художественно- византино-ведческая проблематика в научной деятельности Ф. И. Шмита едва теплилась, получив маргинальный статус. Так, он пишет статьи: «О марксистском искусствоведении» (1930), «Пореволюционное византиноведение» (1931), «Карл Маркс об истории искусства» (1932), «Политика и византиноведение» (1932), «Византиноведение на службе самодержавия: Н. П. Кондаков».

Опубликована была лишь статья «Политика и византиноведение», ставшая манифестом марксистского подхода и принесшая автору репутацию «красной вороны» у коллег22. Шмит провозглашал разрыв с буржуазным прошлым, раскрывал основные тезисы «нашего нового марксистского византиноведения», подчеркивал, что в России всё «академическое византиноведение было сугубо воинственно, насаждалось и покровительствовалось сверху», «было совершенно неотделимо от православия и самодержавия», «политически византиноведение у нас полностью скомпрометировано»23.

Общую позицию Ф. И. Шмита раскрывает его работа «Византиноведение на службе самодержавия: Н. П. Кондаков» (1933). Эта статья- монография (4 из 6 глав были готовы к печати) впервые была опубликована Г. И. Вздорновым в 2010 г.24

Само название работы является свидетельством политической ангажированности автора, его, можно сказать, научно- мировоззренческой перелицовки. Ученик Ф. И. Шмита В. А. Богословский писал о присущем Шмиту «до наивности полном доверии к государству; эта особенность его умственного и душевного склада была, пожалуй, унаследована им от его законопослушных немецких предков»25.

Ф. И. Шмит пишет о русском историке искусства, который в XIX — начале XX вв. пользовался высочайшим общеевропейским признанием, принадлежа, по сути, не столько русской, сколько мировой науке. Подтверждением этому является, в частности, орден Почетного легиона, полученный в 1916 г. Н. П. Кондаковым за научные заслуги от французского правительства. Н. П. Кондаков сыграл крупнейшую роль в систематизации и совершенствовании научных подходов к изучению Византии, первым дав хронологическую схему последовательности периодов византийского искусства. Ученый разработал концепцию истории мировой культуры, последовательно изложив её в многотомном труде «Русские древности». Эта книга в своё время была воспринята научной общественностью как поистине пионерская в гуманитарном европейском знании.

• Н.    П. Кондаков был избран почётным президентом II Конгресса русских учёных за границей, награждён более чем 50-ю дипломами научных обществ, университетов и академий разных стран. Одна из улиц Софии носила имя Н. П. Кондакова²⁶. В 1924 г. 80-летие Кондакова отмечалось в Чехословакии практически как праздник государственного уровня.

Итак, Ф. И. Шмит в своем труде развивает три главные темы: 1) русская ви-зантинистика — это изначально политизированная область знания, в России неразрывно связанная с православием и самодержавием; 2) Н. П. Кондаков — это целеустремленный карьерист, представитель в науке фактографического метода, чуждый искусствоведческого чутья, человек, «вся работа»

которого «ставит одну задачу — прославление и возвеличение России»; 3) аналитико- историографическое рассмотрение многих книг Н. П. Кондакова, подтверждающее и развивающее две исходные темы.

Нельзя не услышать, по мнению современного церковного историка, в названии этой работы Ф. И. Шмита своеобразного резонанса «едкой и простран-ной»27 рецензии профессора А. П. Лебедева «Русский византинист на служении церковно- исторической науке»28, посвященной книге Ф. И. Успенского «Очерки по истории византийской образованности» (1892), представлявшей собой вводное исследование к греческому тексту Синодика, увидевшему свет годом позже («Синодик в неделю Православия. Сводный текст с приложениями» (1893).

Интересно отметить, что несмотря на занимаемую Ф. И. Успенским подчеркнуто небогословскую позицию, его труд был воспринят авторитетным представителем церковной науки, доцентом СПбДА Н. Н. Глубоковским, именно как церковно- историческое исследование, получив оценку: «прекрасная богословская диссертация». Мнение А. П. Лебедева определяется неприятием «…самого факта того, что светский историк написал церковно- историческое исследование»29. Сложность научно- методологических взаимоотношений представителей светской и церковной науки, проявлявшаяся в строго соблюдавшемся принципе «компетентного подхода», наметилась в России задолго до атеистического периода в отечественной культурной истории30, отражая в своём существе столкновение идейных позиций и противоречий, присущее исканиям ученых в любой сфере знания.

Возвращаясь к Ф. И. Шмиту, подчеркнем, что его тенденциозный аналитический труд о творчестве Н. П. Кондакова, будучи по сути полным отречением от традиций русской византинистики, провозглашением разрыва с национальной духовностью, проявлением нечувствия внутренней органики культурно- исторического процесса, стал в частности тем спудом, который надолго затормозил объективную оценку вклада Н. П. Кондакова в византиноведение, в понимание его выдающегося, уникального по объему достижений места и в русской, и в мировой гуманитарной науке.

Следует сказать о двух знаковых трудах в отечественной византийской историографии, посвященных Н. П. Кондакову. Это первый общий обзор его научного наследия, написанный В. Н. Лазаревым в 1925 г., в год кончины ученого31. После этого труда имя Н. П. Кондакова до начала 1990-х гг. почти не упоминалось. Фундаментальное обобщающее исследование, увидевшее свет в 2020 г., принадлежит перу И. Л. Кызласовой — выдающегося отечественного исследователя, на протяжении ряда десятилетий игравшего и играющего ключевую роль в возвращении наследия Н. П. Кондакова в историю русской науки и культуры («Академик Никодим Павлович Кондаков. Поиски и свершения». СПб.: Алетейя, 2020. 582 с.).

В связи со 130-летием РАИК важно напомнить, что первый проект РАИК был разработан в 1887 г. Н. П. Кондаковым, А. И. Кирпичниковым и Ф. И. Успенским, служившими в то время профессорами Новороссийского университета.

Жизнь Н. П. Кондакова на протяжении тридцати лет, с 1888 г., была связана с Петербургом. В историю города вошли не только профессорство и служба в Эрмитаже, но и т.н. Кондаковы субботы, проходившие с 1900-1910-е гг. в квартире ученого на Литейном проспекте д. 15. «Свободная Академия», как эти собра-

Литейный пр., д 15. Фото 1910 г.

ния именовали сами участники, стала одним из центров интеллектуальной жизни Петербурга. С. А. Жебелёв писал: «эти журфиксы посещали чуть ли не все русские ученые, причастные к археологической науке и к гуманитарному, а отчасти и естественно-историческому знанию, и созревшие и созревающие, и юные пионеры и маститые ветераны»32. «Чувствовалось, что тут обитает не только большой ученый, весь влюбленный в красивую книгу, но вообще тонкий ценитель изящного, большой эстет, живущий жизнь свою в атмосфере художественно-прекрасного»33. Встречи отличало «радушие и непринужденное общение, где разговоры серьезные перемежались с разговорами веселыми и шутливыми, где обсуждались научные, житейские злобы дня»34. Ныне здание утрачено. В связи с аварийным состоянием дом был разобран в 1977 г., предполагавшаяся новая постройка не состоялась. К 300-летию Петербурга здесь был разбит Китайский сквер дружбы (дар Шанхая)35.

Актуален вопрос об установлении в Петербурге памятного знака, посвященного Н. П. Кондакову. В 2024 г. исполнилось 180 лет со дня его рождения, а в 2025 г. — 100 лет со дня кончины академика. Для Н. П. Кондакова, основоположника художественной византинистики, непревзойденного мэтра по охвату материала и масштабу его осмысления, исследование византийского искусства было в высшей своей идее служением русскому самосознанию, укреплению силы национальной духовности. В «Особом разделе своих воспоминаний» ученый писал: духовенство «считал и буду считать высшим, руководящим классом в России, несмотря на временную разруху нашего государства, и на чудовищный общественный развал, и отвратительное народное разложение, и которому считаю возможным предсказать в будущем колоссальную силу»36.

В крипте Успенского собора на Ольшанском кладбище Праги

Юбилейные даты, каковой является и 130-летие со дня основания РАИК37, позволяют лучше увидеть пути развития отечественной византиноведческой науки, в частности, сквозь призму сложных, нередко трагичных судеб её выдающихся представителей, глубже осознать непреходящее значение византийского наследия в развитии культуры России — страны- цивилизации.