Вороны в бурятском традиционном мировоззрении

Среди орнитоморфных образов, получивших широкое распространение в мифологии народов мира, особое место занимают образы воронов. Ворон и ворона наделялись большим кругом функций, связывались с разными сферами обитания и небесными светилами, имели глубокую семантику [Мифы…, 1980, с. 202, 839]. Наиболее ярко представлен образ ворона. У некоторых этнических групп (у части палеоазиатских народов Северо-Восточной Азии и североамериканских индейцев) эта птица почиталась как тотем, выступала в роли демиурга или культурного героя.

Оба вида врановых птиц входят в галерею зооморфных образов бурят, однако в бурятской этнографии их образы не получили специального освещения. Цель статьи – представить результаты изучения в сравнительном плане образов ворона и вороны в традиционных представлениях бурят в контексте определения их символики и семантики.

О происхождении бурятских названий ворона и вороны

В дикой фауне Байкальского региона представлены вороны, прежде всего ворон Corvus corax subcorax . Кроме него на этой территории обитает черная ворона Corvus corone , также относящаяся к данному биологическому роду. В бурятской лексике ворона обозначают как хирээ , а ворону – турлааг .

Прежде чем приступить к раскрытию темы, попробуем выяснить происхождение бурятских названий врановых. У монголов ворон именуется хэрээ ( н ) [Большой академический монгольско-русский словарь…, 2001–2002, с. 1474], калмыки называют его кирэ ‘ворон’ [Русско-калмыцкий словарь, 1964, с. 80], хамниганы – кирээ [Хамниганско-русский словарь, 2015, с. 173]. Приведенные этнические номинации птицы находят истоки в языке средневековых монголов: ср. qong keri’ē ‘ворон’ [Поппе, 1938, с. 302], причем полное тождество этому названию фиксируется в речи современных хорчитов: хон хэрээ ‘ворон’ [Большой академический монгольско-русский словарь…, 2001–2002, с. 1474]. Словосочетание хон хирээ встречается в шаманской поэзии бурят. В языке слова хон имеет два основных значения – «звонко (звучать)» и «мертвый» [Буряад-ород толи…, 2010, т. II, с. 441]. Если первое значение вполне может указывать на специфичный крик этой птицы, то второе – свидетельствовать о восприятии бурятами ворона как представителя потустороннего мира.

Следует отметить, что у средневековых монголов ворону называли, как и ворона: keri’ē , keriyē ‘ворона’

[Поппе, 1938, с. 21]. Но в современных монгольских языках эта традиция была утрачена; для обозначения вороны у бурят используется слово турлаг , у калмыков – турлаг , шаазhа [Калмыцко-русский словарь, 1977, с. 518], у хамниган – турлааки , турлааг [Хамни-ганско-русский словарь, 2015, с. 280]. В монгольском языке созвучное этим наименованиям слово турли-ах имеет другое значение – галка [Большой академи-че ский монгольско-русский словарь…, 2001–2002, с. 992], а этнические варианты упомянутой выше калмыцкой номинации шаазhа в монгольских языках, как правило, определяют сороку.

В монгольском словаре Мукаддимат Ал-Адаба приводится еще одно название ворона – quzyun [Поппе, 1938, с. 302]. Оно имеет, скорее всего, тюркские корни и в языках современных монгольских народов не встречается. Действительно, у древних тюрков было слово quzyun ‘ворон’ [Древнетюркский словарь, 1969, с. 475], которое теперь сохраняется в лексике некоторых тюркских этнических групп: башкир. ҡоҙғон , кирг. кузгун , турецк. kuzgun , хакас. хусхун . Между тем некоторые тюркские народы пользуются другими обозначениями ворона: алтайцы – карган , казахи – қарға , киргизы – карга , чуваши – ҫӑхан , якуты – суор . Показательно, что в древнетюркском глоссарии словом qarya [Там же, с. 426] (производными от которого являются этнические вариации слова карга ) определяют представителей близких биологических видов – ворона и вороны. Заметим, что во втором значении оно употребляется частью современных тюрков: узбек. qarg’a ‘ворона’; хакас. харға ‘ворона’.

Итак, бурятские номинации ворона и вороны однозначно имеют монгольское происхождение.

Характеристика ворона и вороны на основе данных лексики и малых жанров фольклора

Согласно лексике и фольклору бурят, образ ворона несет черты, типичные для него в дикой природе. Прежде всего буряты обращали внимание на его внешние зоологические характеристики. Его темное, иссиня-черное (в бурятском языке для маркировки такого цвета используется словосочетание хаб хара ‘черный-пречерный’) оперение нашло отражение в слово сочетании: хара хирээ ‘черный ворон’. Буряты, как и другие тюрко-монгольские народы, относились с предубеждением к птицам с черной окраской перьев: последние рассматривались как посланцы Нижнего мира. Кроме того, учитывались размеры ворона (он один из самых крупных представителей отряда воробьинообразных): тураг хирээ шувуун букв. ‘огромная птица ворон, ворон’.

В малых жанрах фольклора бурят подчеркивались такие специфические черты вороны, как крик, цвет оперения:

Хаар-хаар дуутай ,

Хара торгон дэгэлтэй [Оньhон yгэнyyд…, 1956, с. 22].

С песней «Кар-кар»,

С халатом из черного шелка (ворона) (перевод наш. – А.Б. ).

В загадке о вороне особо выделяли не только его черное оперение, но и крепость большого клюва:

Хара торгон дэгэлээ

Хайшалаагyй yмдэбэб ,

Хара булад hyхэеэ

Хатаалгаагyй барибаб [Там же, с. 22].

Черный шелковый халат

Необрезанный я надел,

Черный стальной топор

Незакаленный я взял (ворон) (перевод наш. – А.Б. ).

Характерная для ворона, как и для других хищных птиц, длительность полета у людей ассоциировалась со способностью к очень дальним перелетам: Хирээ-гэйшье хyрэхэгyй газар ‘Куда ворон костей не заносил’ [Там же]. Тот же смысл заключен в существующем у монголов выражении, в котором это пернатое называется тураг шувуу ‘ большой птицей’: тураг шувуу нисч хүрэхгүй, туурайт морь давхиж хүрэхгүй газар цэцэн ‘место, до которого ни ворон не долетит, ни конь добрый не доскачет’ [Большой академический монгольско-русский словарь…, 2001–2002, с. 992].

Из поведенческих особенностей буряты отмечали проявление у ворона коллективного начала, хотя, как известно, эти птицы лишь изредка сбиваются в стаи: Хирээ хирээгэй нюдэ тоншохогyй ‘ворон ворону глаз не выклюет’ [Буряад-ород толи…, 2010, т. II, с. 427]. Нельзя не указать на то, что пословица имеет негативную тональность: ее обычно используют при характеристике людей с общими дурными наклонностями. Вероятно, она была заимствована бурятами через русских из европейской культуры. Напомню, что данное изречение принадлежит древним римлянам: Cornix cornici nunquam confodit oculum ‘Ворон ворону глаз не выклюет’.

У бурят с образами ворона и вороны соотносили проявление человеком некоторых чувств и порочных наклонностей. Так, при выказывании кем-либо большой радости обычно говорили: Баярлаhан хирээ бархирба ‘Закаркал обрадованный ворон’. Вероятно, такая поговорка сложилась в результате наблюдений за эмоциональным поведением данной птицы.

В представлениях бурят образ ворона ассоциируется с жадностью; осуждая в человеке такую дурную черту, народ говорил: Хэнтэй хyн хирээ мэтэ ‘жадный подобен ворону’.

Буряты относили ворона и ворону к нечистым птицам. По данным источника XVIII в., существовал запрет на употребление их мяса в пищу [Миллер, 2009, с. 256]: он, вероятно, учитывал всеядность пернатых, питавшихся, в частности, падалью.

Нельзя не отметить цветовую символику, которая согласуется с окраской этих врановых. Так, выражение Хирээ хара ‘ворон черный’ подразумевает, что буряты считали ворона поганой птицей.

Не только поедание вороном падали, но и привычка выклевывать глаза у живого, но ослабленного домашнего скота, особенно во время дзута (бескормицы), породили представления о нечистой природе.

Вероятно, с этим стыкуется народное представление о чудесных целебных свойствах вороньих слез при лечении глазных заболеваний: «[ворон] почитается как врач глазных болезней и слепоты у людей. Буряты часто ловят ворона и делают ему уколы в глаз, как бы заставляя его плакать; вытекающей жидкостью помазывают глаза или впускают ее каплями. Они уверяют, что слепой от этого прозревает» [Смолев, 1901, с. 107]. По народным воззрениям бурят, этот стервятник выступал символом зоркости. Такой предрассудок базировался, вероятно, на суждении, что глаза человека и животного якобы являются средоточением жизненной энергии: поедая глаз своей жертвы, птица получает ее; в свою очередь, человек через слезы ворона принимает эту энергию и вылечивается от слепоты.

В лексике народной ботаники с черными и блестящими вороньими глазами ассоциировались зрелые плоды спаржи даурской Asparagus davuricus Fisch ex Link: это лечебное растение, занесенное в Красную книгу, буряты называют Хирээ нюдэн ‘Вороний глаз’ [Буряад-ород толи…, 2010, т. II, с. 427], а монголы – Хэрээний нyд ‘бот. спаржа даурская, вороний глаз’ [Большой академический монгольско-русский словарь…, 2001–2002, с. 1474].

Отрицательное отношение к ворону (он выступает как некий предвестник напасти) прослеживается, в частности, в следующей поговорке:

Боохойн урда хирээ ,

Бороогой урда халхин [Оньhон yгэнyyд…, 1956, с. 13].

Перед [появлением] вши [бывает] ворон,

Перед дождем [бывает] ветер (перевод наш. – А.Б. ).

В традиционных воззрениях бурят ворона является символом природных ритмов, конкретно зимы. По народным наблюдениям, после миграции перелетных птиц на юг она, наряду с сорокой, остается зимовать. Вот как это передается в загадке:

Хаанай yхэр

Хамагаараа (правильно – хамта гараа (замечание наше. – А.Б. ) бэлшэбэ ,

Харагшан эреэгшэн

Хоерынь газаа yлэбэ [Там же, с. 23].

Ханские коровы

Все вместе пошли пастись,

Черная и пестрая

Две остались (ворона и сорока) (перевод наш. – А.Б. ).

Любопытно, что выявленные выше у бурят характеристики ворона и вороны обнаруживают некоторые параллели в языке древних тюрков, что неслучайно, поскольку известно присутствие тюркского этнического компонента в составе их предков. Древние тюрки также ассоциировали ворону с холодным сезоном года: Bir qarya birla qis kelmas ‘С одной вороной зима не приходит’ [Древнетюркский словарь, 1969, с. 426]. Образ ворона имел у них негативную коннотацию. Это читается в оппозиции ворона и лебедя, в основе которой – цветовой контраст и, соответственно, разная символика этих птиц: Qara quzyun erdim quyu qildi čal ‘Я был черным вороном, он сделал [меня] белым лебедем’ [Там же, с. 475]. В связи с этим вспомним, что белый лебедь считается священной птицей для тюркских народов, их тотемным предком. Для древних тюрков одним из показателей принадлежности ворона к нечистым птицам был его резкий крик: Quzyun qoburya ulati javlaq belgülüg qorqinčiy ünlüg quslar ‘Вороны, совы и другие указывающие на дурные приметы птицы со страшными голосами’ [Там же].

О значимости этих представителей врановых в традиционном сознании бурят свидетельствуют, в частности, встречающиеся у бурят фамилии, производные от имен-прозвищ, – Хэрээ и Турлааг [Ми-трошкина, 1987, с. 82].

Образы воронов в мифологических воззрениях бурят

В отличие от вороны, которая считалась, как указывалось выше, знаком зимы, ворон воспринимался бурятами символом весны:

Сайбад гэхэдэ – убэл ,

Шалшад гэхэдэ – зун ,

Хара хирээгэй хаахирхада – хабар [Мэньелтэ мэргэн, 1984, с. 42].

[Когда] забелеет – зима,

[Когда] зашумит – лето,

Когда прокаркает ворон – весна… (перевод наш. – А.Б. ).

Ворона несла символику воды, т.к. рассматривалась предвестницей дождя. Согласно народной примете, если кричит черная ворона – будет дождь. Это представление имеет древние истоки; оно фиксируется у разных народов – вепсов [Винокурова, 2007, с. 104], чувашей [Чувашская мифология, 2018, с. 134], монголов и др. – и отсылает нас к творчеству древнеримского поэта Овидия, которому приписывается идея об этой птице как знаке дождя [de Vries, 1976, p. 275]. Примечательно, что в культуре славян образ ворона, знаменовавший ве сну, ассоциировался с весенним дождем, т.е. наделялся символикой воды.

В народных воззрениях бурят, как и некоторых других народов Евразии, например хакасов [Бурнаков, 2010а, с. 348], ворон приобщен к сакраментальному напитку – воде вечности ( мyнхyйн хара уhа ) [Бурчи-на, 2007, с. 229], аналогу живой и мертвой воды, упоминаемой, в частности, в сказках славян. С помощью этой живительной влаги культурный герой воскрешает погибшего богатыря.

В фольклоре бурят образ ворона неоднозначен. В бурятской сказке ворон – уважаемый персонаж, независимый, способный поступать наперекор власти. Полагали, что он «свободная птица, не платящая дани [царю птиц]» [Смолев, 1901, с. 107].

Ворон наделяется способностью говорить на человеческом языке и давать мудрые советы. Очевидно, это является отражением народного представления о данной птице как разумном существе; кстати, орнитологи считают ворона одной из самых умных птиц. Сказанное иллюстрирует следующий фрагмент сказания:

Подняла глаза Ногодой,

Посмотрела вверх сквозь дымник,

А отверстие закрыто

Птицы-ворона крылами.

Вот спустился ворон ниже

К славной девице Ногодой

И сказал по-человечьи,

Только резко, как отрезал… [Намсараев, 1990, с. 25].

Ворона же является символом распространения молвы, благодаря которой культурный герой узнает о скрытой причине недуга, местонахождении клада и др.

В традиционном мировоззрении бурят ворон, подобно любой летающей птице, выступает символом неба. Неслучайно в бурятской мифологии данному пернатому приписывали роль вестника высших сил, главным образом черных небожителей [Хангалов, 1960, с. 74]. Более того, в эпике бурят в ворона обращается один из небожителей Сом Саган нойон – посредник между противостоящими светлой и темной сторонами неба. Перед светлыми божествами он принимает облик черного ворона, а перед темными – белого.

В фольклоре образ этой птицы ассоциируется с помощником буддийских служителей и божеств. Так, в легенде о Ногоон Дари эхэ ‘Зеленая Тара-мать’ мудрый ворон помогает данной дакини и ее сыну, в награду получает долгую жизнь и острое зрение [Смо-лев, 1901, с. 105]. В другом сказании Зеленая Тара отблагодарила его, «наделив способностью видеть за шестьюдесятью реками кусок мяса величиной только с большой палец и летать, не боясь мороза, под небом выше облаков» [Потанин, 1883, с. 297]. Надо полагать, что этот мотив был заимствован бурятами через монголов из тибетского буддизма: у монголов Зеленая Тара-мать считалась небесной покровительницей, в их среде получило известность предание «Ногоон Дара эхийн тууж» («Повесть о Зеленой Таре»). Упомянутые выше зоологические особенности ворона (способность к высокому полету и острота зрения) подчеркиваются в разных эпических и сказочных произведениях бурят, а также многих евразийских народов.

Отрицательное отношение к ворону проявляется, например, в сказке «Злой ворон». Птица представлена как мстительное и хитрое существо, оно добивается своей цели, но не может пережить радости своего успеха [Бурятские народные сказки…, 2000, с. 95].

Образ ворона, как было отмечено, связывается с потусторонним миром. Он, как и желтая лисица, ассоциируется с наступившим хаосом. В бурятском фольклоре нарушение былого порядка передается следующим лексиче ским оборотом: «[только] черный ворон кричит и желтая лисица лает» [Хангалов, 1960, с. 274]. Буряты относили лисицу также к представителям подземного мира [Бадмаев, 2021б, с. 39]. Стоит указать, что в мифологии народов Евразии птицы-стервятники, в частности, ворон, предстают проводниками или посредниками между мирами (например, у индийцев [Krishna, 2010, p. 93]).

В бурятской эпике нашел отражение симбиоз ворона и волка, проявляющийся в природе в их совместной добыче мясной пищи. Ранее мы освещали этот вопрос и доказывали хтоническую природу волка [Бадмаев, 2021а, с. 97]. В мифологии многих других народов Евразии эти дикие животные считаются спутниками потустороннего мира. Добавим, что в традиционном сознании бурят, как и других тюрко-монгольских народов, ворон и волк связывались с кровожадностью и войной. Это показано в бурятских произведениях эпического плана. Так, кульминацией жестокой битвы в них является кровавое пиршество, устроенное врановыми птицами:

С новой силой закипает

Неоконченная битва,

Реки крови, горы мяса

Черных воронов питают,

Белобокие сороки

Тут же роются, стрекочут [Намсараев, 1990, с. 122].

В традиционном мировоззрении бурят ворон имеет эжина – мифического хозяина; из боязни прогневить его следует запрет убивать эту птицу. Как полагали, ворона такого покровительства не получила, но ее тоже старались не трогать. Верили, что эжинами ворона являются отдельные могущественные темные духи-хозяева. В шаманской поэзии таковым считается, например, Хозяин Черного коня, помощник повелителя Нижнего мира – Ажирай-бyхэ. Его сыном якобы является черный ворон, а дочерью – желтый [Ханга-лов, 1958, с. 360]. В природе желтый ворон, конечно, не встречается. В данном случае цвет оперения птицы выступает маркером пола: черный символизирует мужское начало, желтый – женское.

Представляется закономерным, что вороны названы детьми Ажирай-бyхэ. С этим мифическим персонажем у бурят связан древний воинский культ, а в бурятской эпике вороны зачастую оказываются воинами темных повелителей. Для примера, в эпосе «Гэсэр» дьявол Лобсоголдой так обращается к ним:

Вы, крылатые мои баторы,

Вы, мои четыре опоры,

Мои черные, зоркие вороны [1986, с. 172].

В мифопоэтике тюркских народов воин ассоциируется с вороном. Например, в алтайском эпосе «Ма-адай-кара» одно из порождений зла описывается так:

Как дым густой – его народ,

Как стая воронов – войска,

Зайсаны – точно волки злы [1979, с. 25].

В этом же произведении устного народного творчества летящие вороны подаются как грозное воинство:

А в посветлевших небесах,

Вселяя ужас, сея страх,

Черна, когтиста и мрачна

Орава воронов видна.

Клекочет, каркает она.

Грозою вороны летят,

Глазами землю бороздят,

Как ураган дыханье их

И крыльев колыханье их [Там же, с. 67].

В мифологических воззрениях алтайцев стрела, обычно олицетворяющая в традиционных культурах тюрко-монгольских народов мужское начало, уподобляется ворону:

И тучи стрел летят в нее,

Как бешеное воронье… [Алтайские героические сказания, 1983, с. 212].

Таким образом, можно утверждать, что у бурят и южносибирских тюрков было общее суждение о мужской природе образа ворона.

Согласно традиционным воззрениям бурят, эта хищная птица является соглядатаем нечистой силы. Например, в «Гэсэре» ворон в этом качестве исполняет волю земных отпрысков главы черных небожителей Атай Улаана [1986, с. 207]. В том же эпосе передается связь вороны с демонологическим персонажем, она служит ему грозным стражником или транспортом:

А вороны ее окружают,

Угрожают жене Гэсэра

Острием железных когтей.

Вдруг верхом на вороне серой,

Человек подлетает к ней [Там же, с. 67].

Еще одна ипостась ворона – вестник смерти и несчастья. Его крик считался зловещим. В народе говорили: «Когда ворон кричит… будет несчастье. Если к кому на дом садится ворон и кричит, это к худу» [Хангалов, 1960, с. 74]. Ту же примету связывали с вороной: «Каркает ворона – к несчастью» [Осокин, 1906, с. 223]. Необходимо заметить, что характеристика обоих видов врановых фиксируется у многих народов Евразии [Бурнаков, 2010а, с. 348; Гура, 1997, с. 537; Тресиддер, 1999, с. 50; Чувашская мифология, 2018, с. 134; и др.].

Буряты обращали внимание на разнообразие звуков, издаваемых вороном: «Если же [ворон] иным звуком прокричит, то обещает богатство» [Смолев, 1900, с. 28]. Связь этого образа и драгоценного клада, хранящегося в земле, свидетельствует о хтоническом характере данной птицы. Такая идея прослеживается в традиционных воззрениях некоторых других народов (славян [Гура, 1997, с. 532], хакасов [Бурнаков, 2010б, с. 120] и др.), что подчеркивает ее универсальность.

В бурятской шаманской поэтике ворон ассоциируется с мотивом оборотничества: считалось, что шаман может обращаться в него:

Серенький заяц – бег наш,

Серый волк – посыльный наш, Ворон хон – превращение наше, Орел хото – посланник наш! [Хангалов, 1958, с. 177].

Интере сно, что в бурятских легендах в ворону оборачивается женщина (по сути демонологический персонаж – муу шубуу ( н ) ‘плохая птица’), которая при жизни якобы была красивой и распутной, а после смерти приняла облик злой птицы-оборотня, убивающей одиноких путников-мужчин [Жамцарано, 2001, с. 104]. С учетом этого можно предполагать, что в традиционных представлениях бурят образ данного представителя врановых имел женское начало.

Предания, в которых ворон был представлен как мифический прародитель или покровитель какого-либо бурятского рода, отсутствуют. Это означает, что для бурят данная хищная птица не являлась тотемом.

В рамках монгольского суперэтноса вопрос о вороне как тотемном предке не так однозначен. Среди средневековых монголов, пожалуй, можно выделить племя кереитов (хэрээд ‘вороны’), этноним которых связан с этим пернатым. В конце XII – начале XIII в. они составляли отдельное ханство Ван-хана, в массе монголов того времени их властная элита выделялась принадлежностью к христианам несторианского толка. Косвенным свидетельством почитания ворона частью монголов Чингисхана является, вероятно, один из их боевых кличей (по традиции содержавший указание на тотемное животное) – «кху-кху», который напоминает крик этой птицы: при виде жертвы ворон издает громкое, гортанное «куух-куух». Здесь налицо прямая ассоциация нападающего конного воина-степняка с вороном, обнаружившим падаль. В этом контексте можно воспринимать обычай бурятских охотников, добывших медведя, имитировать крик ворона.

Изложенные выше факты можно объяснить тюркским происхождением как кереитов, так и некоторых других племен, включенных в состав монгольского государства Чингисхана. Дело в том, что ворон у некоторых этнических групп сибирских тюрков (якутов, телеутов и др.) почитался как первопредок [Бурнаков, 2010б, с. 116].

Заключение

Изучение бурятских народных представлений о воронах позволяет утверждать, что в них полнее представлен образ ворона, образ вороны носит фрагментарный характер. При этом образ ворона амбивалентен и многозначен, а образ вороны имеет однозначно негативную окраску.

Анализ лексики и малых жанров фольклора свидетельствует о том, что буряты обращали внимание на внешние зоологические признаки ворон: у вороны отмечали цвет оперения, крик; у ворона – цвет оперения, его размеры и клюв, длительность полета. Подмечали поведенческие особенности птиц: например, у ворона выделяли его коллективное начало, эмоциональное выражение им радости, жадность. Обоих стервятников буряты связывали с нечистой природой, поэтому не ели их мяса, воспринимали их черное оперение как признак принадлежности к Нижнему миру и др.

По мифологическим представлениям бурят, ворон являлся символом неба, весны, зоркости, войны, мужского начала, а также мстительности. Как вестник черных небожителей, их лазутчик, он был связан с подземным кладом, выступал помощником буддийского божества Зеленой Тары. У него выделяли интеллектуальные способности и независимость. В отличие от вороны, он якобы имел покровителей – темных духов-хозяев и других демонологических персонажей.

В традиционном мировоззрении бурят ворона была символом неба, зимы, воды, кровожадности, распространения молвы, имела женскую природу.

Обе хищные птицы связывались с идеей оборотни-чества, но природа этого считалась разной: полагали, что в ворону превращается демоническое существо, а в ворона оборачиваются шаманы некоторых родов во время своих мистических путешествий и схваток с другими шаманами.

Отдельные традиционные представления бурят об этих птицах находят параллели в культурах разных народов Евразии, что объясняется универсальностью данных воззрений и имевшими место этнокультурными контактами (например, с тюрками Сибири и Центральной Азии) в разные исторические периоды.

Работа выполнена в рамках проекта НИР ИАЭТ СО РАН № FWZG-2022-0001 «Этнокультурное многообразие и социальные процессы Сибири и Дальнего Востока XVII–XXI вв.».