Восстановительная юстиция как альтернатива традиционному уголовному правосудию

Заметно усложнившиеся российские общественно-правовые, культурные и криминологические реалии требуют от социальных демиургов и правоведов вариативного обновления уголовно-правовой практики за счет внедрения в нее новых моделей, механизмов и способов разрешения социальных конфликтов, сущностно и содержательно отличающихся от нередко не оправдывающего себя в последние десятилетия и генетически связанного с ветхозаветным законом талиона [См.: 7, с. 93-94] традиционного возмездного (карательного, репрессивного) пенологического подхода в области уголовной юстиции.

Среди таких способов и форм особенно перспективными видятся нам методы, сочетающие в себе элементы диспозитивности, партнерства, консенсуса и компромисса, преследование не только общественнополитического интереса, но и частных интересов потерпевшей и виновной сторон, а равно нацеленные на максимальное заглаживание, снятие и нивелировку негативных последствий преступного акта.

Именно они, по нашему мнению, способны последовательно и постепенно вывести систему уголовного правосудия из образовавшегося кризисного состояния, которое проявляется прежде всего в ее неспособности обуздать общемировую преступную активность, локализовать ее в лимитах общественно приемлемого и допустимого уровня: рецидив преступлений, как в XX столетии, так и в XXI веке остается стабильно высоким.

Произошедший в мире в конце XX века повсеместный отказ от высшей меры уголовной репрессии – смертной казни – еще более закрепил и без того твердые позиции такого популярного вида уголовного наказания как изоляция преступников от общества, превратив практику его исполнения, согласно меткой характеристике ряда прогрессивных ученых-криминологов, конфликтологов и девиантологов (Я.И. Гилинского, Х. Зера, Н. Кристи, Х. Кури, С.Ф. Милюкова, Й. Штрайта и др.), в огромную индустрию и систему, часто работающую на саму себя [См.: 10, с. 28].

Превалирование и распространенность именно этого вида уголовного наказания усилили вскрытые исследователями еще в середине прошлого столетия трудноразрешимые проблемы, среди которых: довольно низкая результативность индивидуальной пенитенциарной превенции, разрастание тюремного контингента и пенитенциарного аппарата и увеличение расходов на содержании большой и громоздкой уголовно-исполнительной системы, неудовлетворительные обстановка и условия содержания заключенных, сложности процессов ресоциали-зиции и реинтеграции осужденных, синдромы «призонизации» и «стигматизации», негативное воздействие на психику заключенных длительных сроков изоляции (более четырех лет для взрослых мужчин и более двух лет для женщин и несовершеннолетних), происходящие повсеместно в местах лишения свободы профессионализация и криминальная аккультурация делинквентов и мн. др.

Разрастание данных проблем и повышение степени озабоченности ими со стороны современного общества, решительно нежелающего принимать обратно в ряды своих полноправных членов индивидов с «искалеченной тюрьмою» судьбой, «обожженных зоной», юридически и нравственно «заклейменных» институтом судимости, активизируют процессы развития альтернативных традиционному уголовному правосудию подходов к вопросу преступления и наказания, смены парадигм и перехода к правосудию, получившему в англо-американских странах наименование «restorative» – восстановительное – и известному специалистам из России еще с последней четверти прошлого века во многом благода- 30

ря трудам одного из пионеров этого направления научно-исследовательского поиска – американского социолога и конфликтолога Ховарда Зера и его последователей [См.: 6, с. 4-328].

Несмотря на давнее проникновение модели восстановительного правосудия в отечественную криминологическую и пенологическую теорию, обильное отражение ее основных идей и постулатов в российской юридической литературе, нужно признать, что она до сих пор не получила должного развития и институализации в нашем правовом пространстве.

Мощный импульс делу изучения и апробации восстановительной юстиции в Российской Федерации был придан общественными деятелями и активистами из центра Судебно-правовая реформа, а также из ряда других российских общественных объединений.

Практики восстановительной юстиции с опорой на положения ст. 25 и п. «к» ч. 1 ст. 61 УК РФ начали реализовываться в общественно-государственных инициативных, пилотных и экспериментальных режимах и форматах во многих регионах Российской Федерации, однако полномасштабного и регулярного использования данные практики до настоящего времени так и не обрели.

Это обстоятельство требует активизации работы со стороны научного сообщества в данном направлении, так как концепция восстановительного правосудия – это не только перспективный альтернативный подход к реагированию на социальные конфликты, нацеленный на учет и сбалансирование интересов, нужд и чаяний потерпевшего, виновного, общества и государства, но и одно из средств столь необходимого сегодня российской пенитенциарной практике «очеловечивания», ведь данная концепция заключает в себе большой гуманитарный заряд.

Классическое уголовное правосудие по сложившейся традиции низводит фигуру потерпевшего, помещая ее в свое процессуальное «прокрустово ложе» и наделяя фиксированным в тексте закона «юридическим статусом», если и не до роли обязанного участвовать в процессуальных действиях статиста, то до своего рода вспомогательного средства в деле судопроизводства и «затеняет» его партикулярные интересы, вытесняя их на задворки и задний план главными для него целями – восстановления социальной справедливости, обеспечения торжества закона и поддержания авторитета публичной власти, неотвратимого воздаяния преступнику за попрание установленных законодателем запретов.

В итоге жертва преступного посягательства очень часто не получает того, чего ей хотелось бы в первую очередь: признания вины, искренних сожалений, извинений и неподдельного раскаяния со стороны преступника, возмещения причиненного ей материального ущерба, убытков, потерь, затрат, издержек (включая и связанных с участием в длительных следственных и судебных процедурах) и морального вреда, а равно компенсаций иного рода, обретения душевного равновесия, чувства успокоения и собственной безопасности, эмоциональной разрядки, ощущения справедливости в ее самом земном, житейском и обывательском понимании, а не в формате абсолютистских, умозрительных и оторванных от жизни принципов, идеалов и максим, разрешения ее собственных бытовых, психологических и иных проблем, которые возникли вследствие совершения преступления, подлинного обоюдостороннего и добровольного примирения с виновным, снимающего все скопившиеся негативные переживания.

Нередко – ввиду процессуальной зау-регулированности, объективного «сухого» формализма, жестких процедурных рамок, разного рода условностей и церемо-ниальности, наличия особого, казенного «юридического языка» с его непонятными обычным людям формулировками, категориями, оборотами и кодовыми фразами, реализации принципа индивидуальной (персональной) ответственности и т.д. – современное уголовное судопроизводство может не только не поспособствовать примирению посягателя и жертвы, но и затруднить и даже помешать последнему. К объективным факторам в затронутом вопросе добавляются субъективные: профессиональное сознание российских юристов-практиков столетиями формировалось в рамках возмездного (репрессивного) пенологического подхода, а перестроить такое ортодоксально-консервативное и инертное правовое мышление на новый лад, на разнящиеся с таким подходом сентенции и ориентиры крайне сложно.

Уголовно-процессуальный формализм, анализ одних лишь юридических и фактических обстоятельств дела, а равно строгое следование процедурным правилам и «букве закона» купируют и пресекают какие-либо проявления чувств и эмоций со стороны участников процесса, тем самым не позволяя осуществить их выплеск и получить психологическую разрядку – «выпустить пар», как говорят в народе, что для русской этнопсихологии, ментальности и этической традиции, в большей степени заинтересованной душой человека и его внутренними переживаниями (в отличие от западной нравственно-правовой традиции) имеет немалую важность (что отчасти подтверждает популярность в нашей стране таких телевизионных ток-шоу и программ, как «Пусть говорят», «Час суда», «Федеральный судья», «Суд идет», «Дела семейные» и т.п.), тогда как в практиках восстановительной юстиции, наоборот, затронутому моменту отводится одно из центральных мест.

Сложившаяся в нашем государстве система судопроизводства по уголовным делам часто не только не разрешает и не нейтрализует, а даже невольно усиливает и расширяет область конфликта между жертвой и виновным, принимая – снабженную более убедительными с юридической точки зрения доказательствами – версию событий одной из состязающихся сторон и вынося решения исключительно с опорой на нее. В целом же закрепленный законодательно правовой принцип состязательности порождает на практике противостояние и борьбу, понуждая стороны обороняться и атаковать друг друга всеми предоставленными им законом способами, что лишь усугубляет имеющий место социальный конфликт и препятствует достижению консенсуса и примирения. Вместо решения возникшей проблемы в двухстороннем деловом ключе посредством конструктивного диалога и активного взаимодействия образовавшиеся конфронтация, враждебность, жажда мести, недоверие и недоброжелательность резко усиливаются.

Говоря по правде, современный нам состязательный уголовный процесс, отошедший от советской концепции объективной истины, по своей сути мало чем отличается от раннесредневекового «судебного поединка» (на Руси называвше- гося «полем»): только если раньше исход дела напрямую зависел от физической силы, сноровки, умений, качества оружия и амуниции сторон судебного спора, то сегодня он зависит от профессионального опыта, навыков, знаний и деловых качеств представителей сторон – защитника и обвинителя.

Также обратим внимание и на то обстоятельство, что работающий в рамках такой формы судопроизводства арбитр – судья – в первую очередь представляет государство, от имени которого он действует, и охраняет публичный интерес, он отнюдь не выполняет функции посредника-медиатора, заинтересованного в наиболее полном, скором и оптимальном урегулировании конфликта, возникшего между потерпевшим и подсудимым, посредством примирения.

Как известно, в действующем российском уголовно-процессуальном законодательстве вообще нет такого участника как особый посредник-примиритель, который мог бы сегодня на легальных основаниях, официально участвовать в уголовном процессе и принимать юридически значимые и судьбоносные для жертвы и преступника решения. Прежнее советское законодательство, знавшее процессуальные роли общественного обвинителя, общественного защитника, присяжных заседателей и других представителей гражданского общества, помогавших суду в справедливом и беспристрастном разрешении дела, несмотря на свою внешнюю репрессивность и обвинительный уклон, было в большей степени нацелено на примирение (в присущих ему специфических формах), нежели российское сегодня: стимулировалась работа общественных, товарищеских судов и судов чести в военизированных структурах, а в УК РСФСР 1960 г. даже существовала статья 231 «Уклонение от примирения», применявшаяся, например, в практике борьбы с распространением обычая кровной мести [См.: 8, с. 137-138]. На Кавказе и в других регионах страны создавались специальные примирительные комиссии, которые действовали в соответствии c имеющими тысячелетнюю историю [См.: 4, с. 85-86, 5, с. 73-75] древними обычаями и традициями общинных методов разрешения социальных конфликтов.

Заметим, что практики восстановительной юстиции стали использоваться 32

первыми (считается, что впервые они были реализованы в 1974 году в г. Китченер канадской провинции Онтарио, где уже долгое время применяются т.н. «круги правосудия», берущие свое начало из обычаев автохтонного населения этих районов – алгонкинов) и лучше всего прижились именно в тех государствах, в которых наиболее распространены общинные и родоплеменные обычаи и традиции решения споров (Новая Зеландия, Австралия, Канада, ряд африканских государств). Также они более успешно применяются в странах, где функционируют различные виктимологические организации по защите прав и интересов жертв преступлений, число которых на Западе в настоящее время достаточно велико [9, с. 1730]. Уже к концу XX века более 70 государств мира (в их числе США и Великобритания) активно использовали приемы и методы восстановительной юстиции в сфере уголовного правосудия [11, с. 57].

В частности, в штатах Австралии и Новой Зеландии были закреплены законодательно и успешно используются семейные и общинные конференции, происходящие из обычного права аборигенного народа маори; в них задействуются родственники и близкие жертв и правонарушителей, старейшины, представители общественности, органов ювенальной юстиции и местной полиции. С 2003 года в Республике Руанда в судопроизводстве по уголовным и административным делам начала использоваться традиционная, «народная» практика разрешения конфликтов – «гакака», имеющая основной задачей медиацию и примирение и позволяющая всем желающим высказывать свое мнение и предложения в ходе судоговорения, а основанное на нормах шариата иранское уголовное законодательство предписывает судьям (кади) учитывать волю потерпевшего и его родственников при разрешении вопроса о наказании виновного (в пенологические анналы попал случай, когда иранца, ослепившего и изуродовавшего лицо женщины кислотой, иранский суд приговорил к членовредительскому уголовному наказанию по принципу талиона («око за око, зуб за зуб») – ослеплению таким же способом, однако родственники женщины призвали ее простить преступника, следуя заповеди Корана: «И воздаяние за зло – зло, подобное ему. Но тому, кто простит и помирится, тому награда от Всевышнего» (Коран, 42.38) [12]).

Безусловно, как еще подчеркнул Д. Брейтуэйт [См.: 3, с. 40], восстановительная юстиция не сводится к одному лишь процессу примирения сторон конфликта: она подразумевает и иные способы урегулирования противоречий и заглаживания последствий преступного деяния. Примирение обеспечивается путем посредничества только тогда, когда преступник признает свою вину, раскаивается в содеянном и искренне желает каким-либо образом загладить нанесенный им урон. Лишь в этом случае он наряду с жертвой становится активным участником процесса непосредственного разрешения конфликтной ситуации мирным путем при содействии специальных лиц – медиаторов: посредников, третейских сторон, примирителей, которыми могут быть как отдельные субъекты, так и сообщества людей.

Медиаторы должны быть специально подготовленными и работать по разработанным для конкретных случаев и ситуаций программам (алгоритмам) восстановительной юстиции. В любом случае центральным звеном в процедуре примирения выступает не посредник, как суд в ходе судебного процесса, а стороны конфликта – жертва и причинитель вреда, задача же медиатора – помочь потерпевшему и делинквенту в полной мере выразить свое отношение к произошедшему, найти и обсудить наиболее оптимальные и устраивающие всех пути и средства нейтрализации последствий преступного акта и прийти к соглашению (юридически такое соглашение зачастую оформляется в виде т.н. примирительного договора (conciliation agreement), последующее исполнение которого строго контролируется), то есть наладить контакт между обеими сторонами конфликта и направлять их взаимодействие в нужное русло.

Посредникам надлежит тщательно планировать свою деятельность и относиться к ней очень ответственно: готовить соответствующие программы и сценарии примирения для каждых отдельно взятых деликтов, предварительно встречаться со всеми участниками процесса примирения в отдельности для подробного объяснения им сущности и порядка проведения примирительного мероприя- тия и предварительного выяснения их отношения к случившемуся, их видения произошедшего, точек зрения, потребностей и пожеланий. Такие встречи и доверительные беседы должны распространяться и на «рикошетных жертв» – родственников и близких потерпевших, которых также затрагивает преступление, а равно на ближайшее окружение правонарушителя, потому как они тоже могут быть активными действующими лицами в примирительных процедурах и обладают возможностями в плане урегулирования конфликта.

Несмотря на то, что в наши дни остается немалое количество государств, включая Российскую Федерацию, в которых восстановительная юстиция по-прежнему остается экспериментальной и обсуждаемой моделью реагирования на общественно опасное поведение, данная парадигма находит среди ученых-правоведов и юристов-практиков все больше приверженцев и сторонников, а число стран, в которых начали использоваться механизмы восстановительной юстиции в качестве альтернативной, вспомогательной или факультативной системы уголовного правосудия, постепенно растет [1, с. 9]. Причем форматы внедрения и использования этих механизмов довольно разнятся: в некоторых государствах примирительными процедурами занимаются представители местных (муниципальных) социальных служб, в других странах созданы специальные отдельные службы примирения с исключительным функционалом, а где-то такие структуры входят в состав уголовно-исправительных инспекций либо служб пробации.

Сегодня доктрина восстановительной юстиции получает свое признание и закрепление не только на уровне национального и местного законодательства, но и на уровне международного права, в частности, ее базовые и руководящие идеи были отражены в положениях Декларации о преступности и правосудии: ответы на вызовы XXI века, принятой на Десятом Конгрессе Организации Объединенных Наций по предупреждению преступности и обращению с правонарушителями, проходившему с 10 по 17 апреля 2000 года в Вене.

Проводившиеся учеными из разных стран мира криминологические и викти- мологические исследования выявили, что в подавляющем большинстве случаев участники примирительных процедур остаются довольными их итогами и получают удовлетворение своих потребностей и интересов, преступники не уклоняются от выполнения условий примирительных соглашений, не желая оказаться в местах изоляции от общества либо претерпевать иное уголовное наказание в случае их невыполнения, в сравнении с правонарушителями, осужденными в рамках традиционной системы правосудия, для них характерны более успешная реинтеграция и отсутствие рецидивов [2, с. 39-40].

Следует обратить отдельное внимание на тот немаловажный факт, что модель восстановительной юстиции помещает жертву преступления в гораздо более комфортные и благоприятные условия и предоставляет ей значительно большие возможности и перспективы для компенсации нанесенного ей вреда и возмещения причиненного ей ущерба, нежели привычное нам традиционное (возмездное) уголовное правосудие.