Восточная периферия самусьской культуры и изображения медведей в западно-сибирской скульптурной миниатюре и металлопластике II тыс. до н.э

В 2007 г. в с. Утинка Тисульского р-на Кемеровской обл. на берегу одноименного озера сотрудники лаборатории Института экологии человека СО РАН исследовали разрушенное самусьское погребение. В числе находок, которые были получены от местных жителей, обнаруживших захоронение в 2004 г., значатся миниатюрные каменные скульптурки птицы и медведя с отверстием для подвешивания, а также пять бусин, составлявших единое наборное ожерелье [Бобров, Герман, 2007, с. 178–179, рис. 1; с. 180, рис. 2, 6–10]. Индикатором культурной принадлежности комплекса является керамика с орнаментом, аналогичным декору на т.н. культовых (термин М.Ф. Косарева) соcу-дах с памятника Самусь IV [Там же, с. 179–181, рис. 2, 1–5]. В.И. Матющенко относил сосуды с таким орнаментом к третьему и четвертому типам самусь- ской керамики, известной только на Самусе IV [1973, с. 31–33], а М.Ф. Косарев выделил их во вторую группу керамики этого памятника [1981, с. 97–99]. В.И. Молодин и И.Г. Глушков объединили подобную посуду в самусьский керамический комплекс – группу В, не имеющую «корней в предшествующих западносибирских культурах» [1989, с. 100–101]. Особое место такой керамике отводит и Ю.Н. Есин [2004].

Наличие у утинкинской керамики самусьских признаков особенно важно для определения восточной границы самусьской культуры. В.И. Молодин и И.Г. Глушков упоминают о фрагментах окуневского сосуда, украшенного по венчику рядами оттисков ромбовидного штампа, которые были найдены Ю.Г. Бе-локобыльским на северо-западе Минусинской котловины. Они полагают, что такой орнаментальный сюжет «достаточно характерен для керамики самусьской культуры», и считают его отражением «возможных

Археология, этнография и антропология Евразии 3 (35) 2008 © И.В. Ковтун, 2008

контактов самусьцев и окуневцев, населявших северо-западную часть Минусинской котловины» [1989, с. 113]. Похожие предметы обнаружены и в Назаров-ской котловине, самой северной из среднеенисейских межгорных котловин. Как отмечают С.В. Красниенко и А.В. Субботин, «на поселениях Инголь и Ашпыл… встречались и фрагменты керамики с орнаментом, характерным для племен самусьской археологической культуры: с горизонтальной мелкой елочкой, с орнаментированными дном и придонной частью, со спиралевидным узором на дне» [2006, с. 237]. Но в обоих случаях речь идет не об оригинальных чертах, определявших «лицо» самусьской культуры, а об элементах, встречающихся и в синстадиальных комплексах. Поэтому указанные находки невозможно считать неоспоримыми свидетельствами освоения самусь-цами северо-запада среднеенисейских котловин. Материалы же утинкинского захоронения не оставляют сомнений в пребывании самусьцев за северо-восточным рубежом Кузнецкой котловины.

Изве стна попытка выделить самусьский погребальный комплекс на территории Шарыповского р-на Красноярского края. Здесь к западу от д. Большое Озеро А.С. Вдовиным исследован могильник, который авторами монографии о петроглифах Каратага и горы Кедровой был отнесен к самусьской культуре [Семенов и др., 2000, с. 37]. Но по информации автора раскопок, ничего самусьского, особенно в керамике, в материалах данного могильника нет. Отдельные находки с этого памятника демонстрируют черты, скорее близкие кротовскому культурному субстрату (устная информация А.С. Вдовина).

Самусьские захоронения вообще большая редкость. В.И. Матющенко выделяет в составе Еловско-го II могильника три погребения, «которые восходят к самусьскому горизонту» [2002, с. 105]. О принадлежности к самусьской культуре доандроновских захоронений на могильнике Заречное-1 и полуразрушенной могилы на памятнике Иня-4 сообщает В.А. Зах. Но он не подкрепляет свои определения безынвентар-ных комплексов убедительными доказательствами. Более того, исследователь утверждает: «Аналогии подобным захоронениям находятся прежде всего в могильниках кротовской культуры…» [1997, с. 31–32]. Таким образом, перечисленные захоронения нельзя безоговорочно причислить к собственно самусьским. Что касается шести погребений на грунтовом могильнике Крохалевка-7А, то в них обнаружена бесспорно самусьская керамика, относящаяся, по классификации В.И. Молодина и И.Г. Глушкова, к группе Б из Саму-ся IV [Титова, Сумин, 2002]. Наряду с культовой посудой группы В керамика группы Б представляется надежным индикатором самусьской культуры. Следовательно, утинкинское захоронение является еще одним погребальным памятником собственно самусь- ской культуры. С учетом его удаленности от культурного центра, локализованного в Нижнем Притомье и Верхнем Приобье, границы ареала самусьской культуры существенно расширяются на восток: от низовий р. Томи до бассейна р. Кии, левого притока р. Чулым. Предположения о самусьско-окуневских контактах подтверждаются данными о существовании за пределами Кузнецкой котловины самусьского очага, генерировавшего такое межкультурное взаимодействие. Таким образом, захоронение в Утинке обозначает восточный рубеж зоны распространения собственно са-мусьских древностей; оно представляет удаленную от центра самусьскую культурную периферию в Ачинско-Мариинской лесостепи. Восточнее простирается территория, отмеченная упоминавшимися межкультурными контактами. Здесь на северо-западе среднеенисейских котловин исследователями фиксируется, вероятно, некий самусоидный компонент в составе инокультурных комплексов, но собственно самусь-ских памятников нет. Ареал «чистых» самусьских и «субстратных» (с самусьскими элементами) комплексов (Ашпыл, Инголь) укладывается в границы Кузнец-ко-Салаирской горной области и прилегающих к ее северо-западной оконечности районов Новосибирского Приобья. Это исторически объяснимо и обусловлено тем, что самусьские группы находились в инокультурном окружении: на севере располагалась зона таежных, в т.ч. печатно-гребенчатой (степановской) и гребенчато-ямочных, культур, на юге – верхнеобский, или алтайский, культурный центр эпохи бронзы, на западе – ареал кротовской культуры, на востоке – среднеенисейский поликультурный очаг.

О культурных группах, сосуществовавших с са-мусьцами в этой части Ачинско-Мариинской лесостепи, известно пока немного. Окуневские вещи обнаружены здесь на поселениях Большой Берчикуль I и Тамбарское Водохранилище, а керамические комплексы третьяковского типа – на поселениях Шестаково Iа, Там-барское Водохранилище и Третьяково II [Бобров, 1992, с. 11–12]. На последнем представлены, в частности, материалы погребения неустановленной культурной принадлежности, но по ряду признаков их можно отнести к синстадиальным утинкинским [Там же, с. 12; Бобров, 2003, с. 86–93]. По времени к ним близок орнаментированный поясом из треугольников и гирляндой ромбов бронзовый кельт сейминско-турбинского, а не са-мусьско-кижировского типа, найденный в 1960-х гг. на горе Арчекас на правом берегу р. Кии в 3 км. от г. Ма-риинска [Баухник, 1970, с. 49, 53, рис. 4, 1 ].

Изображения медведей

Особый интерес представляет найденное в утинкин-ском захоронении ожерелье из каменных скульптурок медведя, птицы и пяти каменных бусин. Украшение состоит из семи элементов: пять из них типологически идентичные, два (изображения представителей животного мира) разнятся между собой. Причем и фигурки животных, и знаковые символы имеют параллели в сибирской этнографии. Так, образ ворона обыгрывался в обряде медвежьего праздника у эвенков. Нашедший берлогу охотник, возвратившись на стойбище, изображал ворона, а его соплеменники, подыгрывая ему, выражали готовность «клевать» найденную добычу. Вытащив убитого зверя из берлоги, охотники, повторяя движения слетевшихся к добыче воронов, криками созывали «сородичей» [Туров, 2000, с. 51]. Одна из сюжетных линий угорских мифов, воплощенная в «медвежьих песнях», – о том, как «медведь грабит дом Филина, и в результате охотники из рода Филина убивают медведя» [Люцидарская, 2000, с. 81]. Вероятно, неслучайно и количество бусин в утинкинском ожерелье. У обских угров с культом медведя и медвежьим праздником связано число «пять», символизирующее пять душ у мужчины – медведя, в отличие от четырех у женщины – медведицы [Кулемзин, 2000, с. 72].

Наличие фигурки медведя в утинкинском погребении послужило поводом для классификационного обобщения подобных изображений, найденных на юге Западной Сибири и предположительно относящихся к эпохе развитой бронзы, т.е. не позднее XVII– XV вв. до н.э. Более широкая территориально-хронологическая группировка медвежьих образов предлагалась ранее [Кириллова, 2006, с. 124–126; 2007, с. 25–27]; ее типологические принципы пересекаются с некоторыми критериями нашей классификации.

Итак, скульптурные изображения медведя, в т.ч. керамические и металлопластику, можно разделить на четыре группы. По формообразующим и функциональным признакам выделяются: А) жезлы (рис. 1), Б) подвески (рис. 2, 1–6 )*, В) головы-«емкости» (рис. 3, 4)**, Г) головы (рис. 5). Не включены в этот ряд: жезлоподобная статуэтка из Самусьского могильника, относящаяся к более раннему, энеолитическому, времени [Кирюшин, 2004, с. 7–12] (рис. 6), и стилизованная многофигурная пластическая композиция, включающая голову медведя, из окуневского могильника Стрелка (рис. 7).

Изделия группы А отражают слияние двух традиций. Первая представлена северо- и центрально-азиатскими степными культурами сейминско-турбинского времени. С этим культурным субстратом связано про-

Рис. 1. Изображения медведей группы А.

1 – оз. Иткуль (по: [Ченченкова, 2004]); 2 – окрестности Братска (по: [Студзицкая, 1987]).

Рис. 2. Изображения медведей группы Б и медвежьи скульптурки эпох энеолита и поздней бронзы.

1 – Айдашинская пещера (по: [Молодин, Бобров, Равнуш-кин, 1980]); 2 – погребение у с. Утинка (по: [Бобров, Герман, 2007]); 3 – Карасук II (по: [Комарова, 1981]); 4 – Крохалев-ка-13 ([Троицкая, Дураков, Савин, 2001]); 5 – Крохалевка-1 (по: [Молодин, Глушков, 1989]); 6 – Сопка II (по: [Молодин, 1992], фото автора); 7 – Старое Мусульманское Кладбище (по: [Кирюшин, 2004]); 8 – Торгажак (по: [Савинов, 1996]).

Рис. 3. Изображения медведей группы В -головы-«емкости».

1 - Самусь IV (фото автора); 2 - Усть-Куюм (по: [Молодин, 2006], фото автора).

IM-

Рис. 4. Изображения медведей группы В на венчиках керамических сосудов.

1 - Игреково I (по: [Кирюшин, 2004]); 2 - Самусь IV (фото автора).

Рис. 5. Изображения медведей группы Г.

1 - Самусь IV (фото автора); 2 - Сопка II (по: [Молодин, 1992], фото автора).

Рис. 6. Скульптурка медведя. Самусьский могильник (фото автора).

исхождение самой идеи статуарной миниатюры. Но запечатленный в ней образ медведя является одним из самых популярных в традиционных верованиях и культах сибирских аборигенов. Следовательно, оба изделия группы А – уникальный продукт синтеза изобразительных и мировоззренческих стереотипов двух различных миров. Указанная особенность выделяет эти находки среди прочих западно-сибирских изображений медведя (мелкая пластика и/или миниатюрная скульптура) эпох энеолита – бронзы (см. рис. 2–7).

Наиболее органична группа Б. Изображения кро-товских, самусьских и окуневских медведей выполнены из разных материалов: камня, бронзы и рога (см. рис. 2, 2–6 ). Все они имеют отверстие для подвешивания. Эта особенность указывает на неотделимость таких скульптурок от каких-то вещей или аксессуаров индивида, которые, в свою очередь, могли быть неотделимы от своего хозяина. Возможно, таким образом реализовывалась неочевидная функция изображений медведя – быть амулетом или персонифицированным символом их владельца. При этом проявлялся и характер культурной традиции, допускавшей отождествление владельца подвески в виде фигурки медведя с изображением сакрального персонажа. Черты хозяина тайги, образ которого сопровождал человека повсюду, проецировались на индивида. Правда, возможна и иная трактовка: не образ зверя «растворялся» в человеке, а живой человек «включался» в инобытие героя, воплощенного в скульптурке медведя. Присутствие в этой связке реального человека – вместилища жизненной силы – обусловлено необходимостью придания носимому им изображению медведя динамики и «одушевленности». Но не только это объединяет подвешиваемые изображения медведей из Карасука II, Утинки, Крохалевки-1, -13, и Сопки II. Подвешивание представляется стадиально-общим способом обращения с подобными фигуративными миниатюрами. Но гораздо важнее то, куда и с чем подвешивались фигурки кротовских, самусьских и окуневских медведей. Утин-кинская скульптурная миниатюра является элементом изобразительной системы; вероятно, такой же статус имели все прочие скульптурки группы Б. Образ медведя в наборном украшении из Утинки сочетается с образом птицы и пятью бусинами, которые также могли иметь символическое значение. Подобное предложение В.И. Молодин высказывал по поводу изображения медведя из Сопки II: «Скульптурка, которую носили на снизке бус, была, очевидно, амулетом» [1992, с. 41]. Таким образом, подвешиваемые изображения медведей являлись частью более сложных композиций. Именно для этого они включались в наборные нательные украшения или прикреплялись на одежду и иные аксессуары, возможно, с апплицированными, вышитыми или фигуративными изображениями других персонажей и символов. Поэтому главное общее качество всех рас-

Рис. 7. Многофигурная композиция. Стрелка (по: [Савинов, 1981], фото автора).

сматриваемых миниатюр – «включенность» медвежьих образов в символическую композицию, истолкование которой предполагало повествовательность, фабулу сюжета и развертывание содержания действия. Это уже не просто стадиальный, а, по сути, стилистический признак, отличающий одну культурную традицию от другой. Сказанное иллюстрирует синхронная изображениям группы Б композиция из окуневского могильника Стрелка. В ней запечатлены медведь, лось и стилизованные зооморфные существа (см. рис. 7). Возможно, к числу изделий группы Б относится и костяная подвеска в виде медведя из Айдашинской пещеры (см. рис. 2, 1). Она «в равной степени может датироваться и эпохой неолита, и бронзовым веком. В данном случае важно, что предмет служил частью шейного гарнитура или нашивался на одежду. Он был брошен в вертикальную пещеру, которая на протяжении столетий служила свя- тилищем как у таежного, так и у степного населения» [Молодин, Октябрьская, Чемякина, 2000, с. 26].

Совсем иная конструктивная концепция у жезлов с головой медведя. Эти статуарные миниатюры олицетворяют более высокий уровень абстрагирования, принципиально иное мировосприятие, а следовательно, иную мировоззренческую и культурную традицию. Подобному типу изображений созвучна жезлоподобная статуэтка медведя из Самусьского могильника. В ней сфокусированы все основные содержательные и формообразующие признаки, присущие миниатюрной статуарной скульптуре, к которой относятся и каменные жезлы. Своеобразие подобных портативных изваяний определяют единичность персонажа, статичность образа и парциально сть изображения. Конструкция и функции жезлов не позволяют предполагать, что запечатленным на них головам медведей сопутствовали иные образы. Поэтому «самодостаточность» персонажа «дополнялась» только личностью владельца изделия. Парциальность также отличает жезлы от включенных в композицию полноразмерных кротовских, самусьских и окуневских подвесок.

Голова медведя получила воплощение в фигурках еще двух групп. Группа Г выделена условно (см. рис. 5). Группа В заслуживает особого внимания. Она включает изображения медвежьих голов, сопряженных с полыми и емкостными формами различного назначения (см. рис. 3, 4). Большая часть этих находок давно знакома специалистам, но единого мнения об их функции пока нет. Голова усть-куюмского медведя (см. рис. 3, 2) интерпретировалась Е.М. Берс как «полая скульптурка-льячка для разливки металла в форме головы медведя». Исследовательница указывала: «Вещь сделана из диорита и заполирована до блеска. В центре льячки видны царапины от соскабливания металла, дно покрыто пятнами от сильного про-кала, на конце морды и по бокам сквозные отверстия» [1974, с. 25]. П.М. Кожин и В.И. Молодин высказали предположение, что усть-куюмская голова-«емкость» являлась каменной поясной пряжкой [Кожин, 1987, с. 100; Молодин, 1994; 2006, с. 277]. Обе версии небезынтересны и обоснованны, при этом одна не исключает другую. В качестве льячки подобное художественное изделие могло использоваться только в ритуальных целях, т.е. сравнительно редко. Все остальное время этот предмет, связанный с культовыми таинствами бронзолитейного дела, возможно, служил пряжкой, которая символизировала прерогативы, особые статус и профессиональные навыки своего обладателя. Е.М. Берс предложила реконструкцию обрядовой ситуации с участием усть-куюмской находки. «В найденной льячке с головой медведя, – отмечала исследовательница, – мы имеем уникальную вещь, с помощью которой можно восстановить ритуал первых плавок меди. Дробленая руда или королек меди, вторично расплавленный в льячке, переливались через отверстие сбоку; и на мед- вежьем празднике наглядно показывалось, как с помощью духа медведя – тотема родоплеменных групп – из камня получается металл» [1974, с. 27–28]. Вероятно, это первое предположение о существовавшей в западно-сибирских культурах эпохи бронзы связи металлургических ритуалов с культом медведя. Имеются и другие предположения. Например, С.В. Студзицкая

Рис. 8. Орнитоморфная скульптурка-«емкость».

Самусь IV (фото автора).

допускает использование усть-куюмского изделия в роли маски или маскетки [1987, с. 321].

Не исключено, что в обрядовых церемониях брон-золитейщиков использовалась и керамическая «ложка» с изображением головы медведя из Самуся IV (см. рис. 3, 1 ). На нижней боковой грани (сломе) этого изделия П.В. Герман обнаружил отчетливо различимый патинизированный участок. По мнению С.В. Кузьминых, этот зеленый окисел на сломе может являться следом от затека меди или бронзы в трещину в момент разрушения льячки при плавке. Исследователь не исключает, что на внутренней поверхности льячки ближе к краю есть следы слабой ошлакован-ности. Специалисты по-разному определяли назначение самусьской находки: крышка сосуда, керамическая ложка, фрагмент сосуда типа ковшичка и т.д. Но как атрибут культовых действий бронзолитейщиков это изделие никогда не интерпретировалось. Кстати, в материалах Самуся IV имеется еще одна подобная «ложка», только вместо головы медведя у нее схематичная голова птицы [Матющенко, 1973, рис. 13] (рис. 8). Именно фигурки медведя и птицы сочетаются в утинкинском ожерелье; изображения голов этих же персонажей украшают обе уникальные самусь-ские емко сти. Думается, приведенные совпадения не случайны. Известны этнографические свидетельства участия орнитоморфного персонажа в медвежьем празднике. Ритуально-обрядовое пересечение образа медведя и представлений о металлообработке находит этнографические параллели. Так, в русском народном искусстве в одном из сюжетов, связанных медвежьей тематикой, противопоставляются образы медведя и кузнеца [Майничева, 2000, с. 91–93, рис. 4]. В мансийской «Медвежьей песне о младшей дочери кузнеца» медведь, связанный «медвежьей клятвой», убивает сначала невинного кузнеца, а затем и толкнувшую его на неоправданную жестокость дочь умерщвленного им человека [Люцидарская, 2000, с. 82]. Вероятно, и в этом сюжете профессиональный статус и родственные узы погибающих персонажей обусловлены не только воображением авторов песни.

Ю.И. Михайлов полагает, что «в представлениях сибирских народов медведь выступал покровителем кузнецов» [2001, с. 144], а «материалы самусьских поселений (Самусь IV, Крохалевка-2) демонстрируют связь культа медведя с комплексом сакральных представлений в сфере металлургии и металлообработки» [Там же, с. 145]. Последнее предположение, к сожалению, оставлено исследователем без аргументации. Но в обоснование покровительствующей роли хозяина тайги приводится интересный пример отражения в археологических материалах из Преображенки III ритуальной практики обращения с медвежьими черепами. На этом поселении в двух хозяйственных ямах обнаружено шесть медвежьих черепов, на одном из них сохрани- лись следы бронзового окисла [Молодин, 1977, с. 51]. По мнению В.И. Молодина, «ямы были жертвенными» [Там же]. Поэтому контекстуально заслуживает внимания параллель между медвежьим черепом с бронзовым окислом из кротовского жертвенника, самусьской «ложкой»-льячкой с изображением головы медведя и следами аналогичного окисла и усть-куюмской «пряжкой-льячкой», использовавшейся предположительно в ритуалах алтайских бронзолитейщиков. Сейчас Усть-Куюмский могильник относят к каракольской культуре [Молодин, 2006, с. 277], хронологически близкой окуневским, самусьским и кротовским древностям. Следовательно, подобно отражающим ритуалы различных культур подвескам в виде медвежьих фигурок, культ головы медведя, связанный с металлургическими обрядами, также транскультурен.

Другая категория изображений медведя группы В представлена скульптурками голов на венчиках керамических сосудов (см. рис. 4). В.И. Мошинская разделила подобные зооморфные образы на обращенные: а) мордами внутрь сосуда, б) мордами наружу [1976, с. 26–27]. Традиция создания таких керамических мини-барельефов восходит к раннебронзовому, а возможно, и к энеолитическому времени. Сходные с западно-сибирскими фрагменты сосудов, украшенных медвежьими головами, обнаружены в уральских комплексах [Сериков, 2002, с. 132, рис. 3, 1 – 3 ]. Обычай «помещать зверя или часть его на краю сосуда… мог быть связан с широко распространенным представлением о необходимости охранять содержимое сосудов» либо, учитывая различную пищевую «специализацию» сосудов, «изображения на них могли указывать, для чего тот или иной сосуд предназначался» [Мошинская, 1976, с. 29, 32]. Но на игрековской и самусьской керамике морды животных обращены не наружу, как на уральских изображениях, а внутрь сосуда (см. рис. 4). Возможно, цель такого расположения медвежьих скульпту-рок – «кормление» души убитого и/или почитаемого зверя. Само же обособление головы изображаемого животного объясняется ее особым статусом. Согласно этнографическим данным, многие сибирские аборигены особо относились к голове умерщвленного медведя. Вероятно, аналогичные представления способствовали появлению парциальных скульптурок группы Г (см. рис. 5), которые также соответствуют упомянутому мировоззренческому контексту.

Заключение

• 1.    Открытие самусьского погребения в Ачинско-Мариинской лесостепи позволило «отодвинуть» рубеж ареала одноименной культуры на восток приблизительно на 200–300 км. Ранее считалось, что самые восточные надежно идентифицированные собственно

  самусьские памятники локализованы в Кузнецкой котловине на левом и правом берегах р. Томи в ее среднем и нижнем течении [Бобров, 1992, с. 11]. В Нижнем Притомье сосредоточены петроглифические местонахождения, один из древнейших комплексов которых представлен рисунками самусьской изобразительной традиции. Но к утинкинскому захоронению ближе расположены не нижнетомские писаницы на западе, а петроглифы Каратага на востоке [Семенов и др., 2000, с. 37–54, табл. 21–33]. Последние обнаружены на скалах Большого озера в Ша-рыповском р-не Красноярского края, которые находятся приблизительно в 60–70 км от Утинки. Здесь зафиксированы изображения, стилистически и/или содержательно близкие некоторым нижнетомским петроглифам самусьского времени. Поэтому можно предположить, что в районе обнаружения утинкин-ского погребения имеются местонахождения наскальных изображений самусьского времени, например, в пределах восточных склонов Кузнецкого Алатау. Проверить это можно лишь в ходе полевых изысканий, которые ранее здесь не проводились.

• 2.    Кротовские, самусьские и окуневские изображения медведя близки по времени, но они не связаны общим иконографическим каноном. Однако единой транскультурной чертой данных изображений является их приспособленность для подвешивания. Эта особенность характеризует эпохальный прием обращения с медвежьими миниатюрами. Необходимость подвешивания фигурок медведей обусловливалась их «включенностью» в более сложные композиции-мизансцены. В этом принципиальное сходство кротов-ских, самусьских и окуневских медвежьих подвесок и в этом же их кардинальное отличие от внешне напоминающих такие изделия моносюжетных статуэток эпохи энеолита и поздней бронзы.

• 3.    Предположение о ритуально-обрядовой связи медвежьих образов с бронзолитейным делом нуждается в дополнительных подтверждениях. «Медвежьи льячки» из Усть-Куюма и Самуся IV, а также череп медведя со следами бронзового окисла из Преобра-женки III интересны, но недостаточны для однозначного вывода об их предназначении. Поэтому проблема роли и места образа медведя в ритуалах западно-сибирских бронзолитейщиков остается открытой.